Антон Долин
Антон Долин

Как страшно быть серьезным


Мужчина, женщина и двое детей за городом — отдыхают, говорят ни о чем, выпивают на природе; необъяснимое ощущение грядущей катастрофы усиливается с каждым кадром. Она беременна, он в шоке: ребенок, похоже, не от него. Аборт не «решает проблему», а рушит хрупкую — если существовавшую вовсе — гармонию. Все важно. Ничто не случайно. Если дерево — то Древо Познания или ясень Иггдрасиль, если ручей — то Источник Бытия, если лес — то тот самый, сумрачный, где заблудился Данте, земную жизнь пройдя до половины. 43-летний Андрей Звягинцев свою прошел примерно до той же точки.

«Изгнание», наверное, самый асоциальный и абстрактный российский фильм ХХI века, действие которого, как язвительно замечают многочисленные критики, происходит «везде и нигде, всегда и никогда». Именно он, однако, спровоцировал реакцию столь бурную, что ей бы позавидовал любой скандалист и неформал (сам Звягинцев — не то и не другое), и по факту оказался диагнозом для отечественного зрителя. Как десять лет назад находились ригористы, признававшие Тарантино и его учеников образцами дурного вкуса и ставившие американскому хулигану в пример Дрейера с Брессоном, так теперь от искусства требуют легковесной игры с жанрами, иронии, постмодернистских цитат. Раньше грехом считалась несерьезность, теперь — серьезность.

Второй синдром, вскрытый «Изгнанием», — тотальное недоверие к фигуре Автора: если человек позволяет себе категоричное высказывание «о самом главном», да еще и всерьез, — значит, он или подлец, или дурак. «Что это Звягинцев мне про любовь и смерть заливает, да еще Евангелие цитирует! Говоришь, Пазолини тоже цитировал, Тарковский тоже под Баха умничал, Антониони по десять минут планы держал? Ну ты, старик, сравнил! Они же гении. Не то что Звягинцев».

Вопрос не в том, гений ли Звягинцев. Такие вопросы и не решаются на стадии второго фильма (напомню: у Антониони это была посредственная «Дама без камелий», у Бергмана — сделанный на заказ смехотворный «Дождь над нашей любовью»). Звягинцев — на удивление последовательный и отважный человек. Он не боится того, от чего остальные бегут: быть серьезным, говоря о серьезном. Читать вслух Послание к Коринфянам. Называть девочку Евой и кормить ее яблоками, а мать девочки — Верой. Экранизировать мало кому известную (к слову, блестящую) повесть иностранного писателя Уильяма Сарояна. Снимать фильм на внушительные деньги, ограничивая место действия одним деревенским домом, одним полем и одним железнодорожным полустанком: бюджет уходит в детали (то, чего другие русские режиссеры, за исключением Германа-старшего, не могут и не хотят себе позволять). Брать на главную роль шведскую актрису, а потом ее озвучивать порусски. Выверять днями высоту травы для съемок последней сцены фильма. Утверждать, что жизнь без любви не стоит того, чтобы быть прожитой, и выстраивать на этом тезисе интригу длинного, медленного и запутанного фильма.

И вот что интереснее всего: ставя на кон все, Звягинцев выигрывает. За первый фильм он взял фантастический лот- двух «Золотых львов» сразу. За второй — «Золотую пальму», пусть малую и актерскую, но самую настоящую, в Канне. Конечно, не потому, что так великолепен артист Константин Лавроненко: он, как все исполнители у Звягинцева, больше присутствует на экране, чем играет. Приз дан фильму, актер награжден как альтер эго режиссера. Может, Звягинцев преподнес Европе ее любимое блюдо, за что и был поощрен? Увы, эта версия неубедительна. Со времен «Жертвоприношения» — то есть вот уже больше двух десятилетий — тяжеловесного притчевого кино на вечные темы в Европе никто не снимает и не награждает. В моде другое: маргинальные кинематографии (Россия не в их числе) и острая социальная проблематика (Звягинцев ни при чем).

Личное мужество режиссера, конечно, еще не превращает его фильм в акт искусства. «Изгнание» легко анализировать, разбирая цитаты из Писания или Тарковского с Бергманом (чьи фильмы для многих равнозначны Библии), но фильм при этом предстает цельным, неделимым, вырубленным из совестливого подсознания автора куском. Легко почувствовать, что в этом отстраненном фильме речь ведется не об отстраненном, а о выстраданном. Мания учительства Звягинцеву — человеку вообще тихому, неброскому — решительно не присуща. Как любой подлинный (пусть и начинающий) художник, он говорит от себя и о себе, не смущаясь возможными трудностями коммуникации. Парадоксальным образом эта личностная интонация, а вовсе не переуплотненный слой культурного перегноя, обеспечивает медленное, но мощное движение фильма из внешнего мира интеллигентских клише в зрительскую подкорку.

Вопреки логике, моде, конъюнктуре, здравому смыслу молодой режиссер-самоучка осуществил давнюю и, казалось, невыполнимую мечту русского кино — создал универсальный, международный продукт. С публикой он говорит языком визуальных образов, первичная материя природы обретает в его руках форму и смысл, а бытовая семейная интрига наполняется значимостью архетипа. Увидеть в серьезности серьезничанье, а в претензии претенциозность — проще простого. Однако риск, на который шел Звягинцев, снимая вопиюще несовременное кино, лучше любых тезисов свидетельствует о чистоте его намерений. Чувствуя это, «Изгнание» смогут понять и оценить зрители любых стран, кроме одной-единственной — России. Что позволяет диагностировать самую неприятную и трудноизлечимую болезнь нашего кино. Имя этой болезни — провинциальность.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить