«Из незабывших меня можно составить город» — К столетию Марлена Хуциева
4 октября исполнилось 100 лет со дня рождения Марлена Хуциева. Об ускользающей реальности, неуловимой поэтике его кино и ходьбе для нас проникновенно пишет Евгений Марголит. Текст войдет в новый, 91-й номер печатного журнала.
Сейчас часто вспоминают диалог, после которого разошлись два однокашника и успешных ранее соавтора: Марлен Хуциев и Феликс Миронер. Вопрос задал Хуциев: «Тебе важно, куда идет человек?» Феликс ответил: «Да, конечно. Обязательно!». «А мне неважно», — сказал Хуциев.
Хуциев ввел в наше кино ходьбу едва ли не как главный сюжет 1960-х. «Ходьба — длинноногое чудо дорог» — строка из стихотворения его друга Окуджавы тех же лет (1959). Герой Х. — человек идущий, движущийся в потоке жизни, впитывающий и переживающий ее именно в движении.
И самого Хуциева не могу припомнить стоящим, неподвижным. В памяти он остался… мимо проходящим? Нет, это неточно. Почти бестелесный, он пролетает мимо тебя, вызывая вдруг ассоциацию с перышком, упавшим с небес. То ли Моцарт пушкинский, то ли шекспировский Ариэль, дух воздуха, помните:
Откуда эта музыка? С небес
Или с земли? Теперь она умолкла
Марлен Хуциев — 100
Ощущение этой принадлежности сразу двум мирам определяет чудо экранной реальности его кино. Материал — повседневность, но увиденная из пространства, вне этой повседневности находящегося, понимал ли он это сам изначально или нет. Отсюда невыразимая значительность привычного вроде бы мира в его картинах.
СЕАНС — 91/92
Может быть, сюжет его творческой биографии — это и есть история вглядывания в мир на грани, — вглядывания, становящегося все более пристальным и острым — до рези в глазах. В последних фильмах обнаруживается, что речь идет о жизни и смерти. Или о бессмертии как последнем подарке жизни. А действие происходит на их границе.
Он пролетает мимо тебя
«Помню пронзительно чистое чувство» — «Тарковский и мы» Андрея Плахова
Не так давно мы с молодым моим коллегой Борисом Нелепо говорили о том, что, возможно, существует феномен, категория, если угодно, прощального фильма.
Это может быть и фильм-завещание, как последние документальные картины Михаила Ромма, или «Лир» Козинцева, кино страстное и жестоковыйное. А может быть и произведение, где сам уход становится сюжетом, мир освещается нежной прощальной улыбкой, как в «Полустанке» Барнета, одного из учителей Хуциева. «Я исчезну, обнимая вас / Холодеющими руками» — строки из Михаила Светлова, тоже персонажа Хуциева. Таковы «Бесконечность» и «Невечерняя» самого Хуциева.
Своей судьбой Хуциев опровергает расхожие представления о посмертной славе и величии как холоде недвижного монумента. Счастье в том, что мы ощущаем тепло его присутствия среди нас, как он ощущал присутствие Пушкина или Маяковского в своей жизни и в жизни своих героев.
Более того, реальность мира, в котором все они присутствуют, куда более подлинна, чем плоская… не картина — картинка, как на телеэкране, окружающего мира, сквозь который мы продираемся, не глядя.
О том, что осознание этой иной реальности спасительно, он и делал «Невечернюю».
Спасительно для нас — недаром же название это он расшифровывал так: «Просто хотел этим сказать: ‚Еще не вечер. Еще будет жизнь, будет творчество‘».
Как писал поэт, наш современник Александр Кушнер:
Пригождайся нам, опыт чужой (…)
Даже беды великих людей
Дарят нас прибавлением жизни
Марлен Хуциев — Сейсмограф эпохи
Там жизни совершенно иной счет предъявляется. Сколько причитаний было по поводу надругательств власти над «Заставой». А сам автор не раз говорил (и мне в том числе), как воспользовался переделками фильма, чтобы в новой редакции найти более выразительное решение ряда сцен. Никакая государственная власть не вольна в конечном счете над чудом живой жизни, которую несет в себе подлинное искусство. Если произведение — живой организм, то это означает способность к регенерации. Взамен изъятого органа — другой, уцелевший, принимает на себя его функцию. Кардинальной перемены смысла, по счастью, не происходит.
И снова о чуде. Люди моего поколения помнят, как много десятилетий назад в разреженном бессобытийном пространстве мы жили в ожидании появления новой книги Трифонова, новых песен Окуджавы или Высоцкого, новых фильмов Тарковского или Хуциева.
Осознание этой иной реальности спасительно
И это было ожиданием глотка воздуха.
Сегодня мы прозябаем в воспоминаниях об этом ожидании.
Но вот столетие Марлена Хуциева мы встречаем в предвкушении встречи с его наконец выходящей на экран «Невечерней», которую какая-то часть живущих сегодня ожидала с той же страстью, как некогда «Зеркала» или «Пушкина» (которого так и не дождались).
«Малая часть от населения страны», — ответят мне. Наверное. Возможно, один процент. Но один процент — это без малого полтора миллиона человек. Перефразировав поэта, можно сказать: из не забывших меня можно составить город. Город-миллионник, существующий на фоне Хуциева. Тех, кому присутствие в их жизни звуков Моцарта, строк Пушкина, кадров Хуциева дарит ощущение полноты существования.
А этого, согласитесь, тоже немало.
Читайте также
-
Просто Бонхёффер
-
Что-то не так с мамой — «Умри, моя любовь» Линн Рэмси
-
Сыграй еще раз, Вуди
-
Сквозь тела, теории и связный нарратив. Рождение киночувственности — «Опыт киноглаза» Дарины Поликарповой
-
Хроники русской неоднозначности — «Хроники русской революции» Андрея Кончаловского
-
Достоевский в моем дворе — Сентиментальное путешествие Бакура Бакурадзе