Андрей Плахов

22 / 01 / 2013

Дым отечества

На рубеже веков трудно было назвать более культового автора, чем Джим Джармуш. Даже сегодня на премьеры его картин специально съезжаются президенты (последний такой случай зафиксирован в Чехии). В Нью-Йорке он давно считается local hero — местным героем. «Планетой Джармуша» называют Нижний Ист-Сайд: там расположены дом, офис, любимые бары режиссера и местные достопримечательности вроде школы, в которой учился другой певец Нью-Йорка, Мартин Скорсезе.

«Кофе и сигареты» (2003), по словам самого Джармуша, — это сборник коротких историй (всего одиннадцать), который притворяется полнометражным фильмом, или наоборот. Новеллы сняты в разное время: самая давняя — чуть ли не двадцать лет назад, но собраны вместе сравнительно недавно. В фильме есть относительное единство места: дело происходит как раз в тех самых барах Нижнего Ист-Сайда. В них собираются заядлые курильщики и кофеманы, чтобы за разговорами предаться двум невинным и одновременно опасным занятиям, или — чтобы за этими занятиями предаться разговорам. Треп идет обо всем и ни о чем: о музыкальных новинках, о ловушках технического прогресса, о том, не стал ли Элвис Пресли жертвой заговора, о Париже 20-х годов, о пользе и вреде здоровой жизни, об использовании никотина для борьбы с насекомыми и о правилах приготовления английского чая.

Это — полуигровое кино. В нем есть актеры, причем очень даже известные: Роберто Бениньи, Билл Мюррей, Альфред Молина, Кейт Бланшетт (последняя в клубах табачного дыма раздваивается на блондинку и брюнетку). Но актеры эти практически не играют: они импровизируют и слегка мистифицируют зрителя, следуя табачно-кофейному настроению, которое задает Джармуш. Он собирает на естественной съемочной площадке своих друзей и приятелей, в основном из богемно-художественной среды, известных музыкантов (Игги Поп, Том Уэйтс, брат и сестра Уайт), рэпперов (Wu Tang Clan), маргинальных артистов и девушек неопределенных занятий, ведущих «таинственную жизнь в Нью-Йорке и за его пределами». Их снимают лучшие джармушевские операторы — Робби Мюллер, Том ДиЧилло, Фредерик Элмс в двухцветной гамме: кофе символизирует черное, табачный дым — белое.

«Кофе и сигареты». Реж. Джим Джармуш. 2003

«Кофе и сигареты». Реж. Джим Джармуш. 2003

Тему дыма Джим Джармуш отработал еще в «Мертвеце» (1995). Именно там была проведена параллель между кислотной культурой Ист-Сайда и традициями бладов и блэкфутов — индейских племен, некогда заселявших Великие Равнины и истребленных промышленной цивилизацией. Обе культуры легко находят общий язык на почве smoke — культа курения и сопутствующих галлюцинаций. Вот почему, отправляя в последний путь героя этого фильма Уильяма Блейка, режиссер снабжает его табаком. А появляясь в картине Уэйна Вонга «Дым» в роли самого себя, Джармуш говорит: «Сигареты напоминают о смерти».

Ясное дело, существуют кокаин, героин и много других приятных веществ, напоминающих о ней куда больше. Но Джармуш — не экстремал, а философ-минималист, в мире которого стремление к смерти уравновешено тихой радостью, получаемой от жизни. В сегодняшнем Нью-Йорке нет большей радости, чем в компании друзей затянуться почти запретным никотином и приложиться к чашечке кофе — разумеется, с кофеином. Между прочим, это культовый напиток в Венгрии, на родине предков Джармуша.

Он, как и выступающий в нью-йоркских джаз-клубах Вуди Аллен считается воплощением духа города, своеобразным genius loci. Но, в противоположность Аллену, Джармуш видит Нью-Йорк глазами маргинала-иммигранта. Родился он в Огайо, а в жилах его течет с десяток кровей, включая французскую и венгерскую. И на «планете Джармуша» наблюдается невероятная концентрация меньшинств. Экзотический, в иероглифах и желто-красных вывесках «чайна-таун» соседствует с «маленькой Италией», где пахнет пиццей, а на висящих в витринах майках написано «Итальянские парни — самые клевые». Перейдешь улицу — начинается венгерский квартал, а рядом с ним украинский, где в ресторанах дают борщ и галушки. В двух шагах от богемного, напоминающего парижский Латинский квартал, пятачка Сэнт Маркс Плэйс — небезопасный «алфавитный город», с мрачными домами, заселенными «латиносами», улицы там тупо обозначены «A, B, C…»

Джармуш, кстати, не так уж часто делал кино на своей «планете». Только его первый фильм «Вечные каникулы» (1980) целиком снят в Нью-Йорке и может рассматриваться как лирический дневник 27-летнего режиссера, который объясняется в любви к небезопасным дворам и эксцентричным обитателям ставшего родным города. Не удивительно: здесь Джармуш учился в университете. «Вечными каникулами» он защитил диплом.

В финале герой картины садится на корабль и покидает Нью-Йорк, чья ностальгическая панорама застывает в вендерсовско-антониониевской заторможенной перспективе. Тоже не мудрено: Джармуш стажировался в Парижской синематеке, проработал ассистентом у Вендерса и его американского кумира Николаса Рэя. Вендерс в это время снимал «Положение вещей», у него остался неиспользованный запас пленки, который был передан Джармушу —на этой пленке снят короткометражный этюд «Новый свет», впоследствии расширенный до полнометражной картины.

Именно эта картина — «Страннее, чем в раю» (1984) — принесла Джармушу европейскую славу, «Золотую камеру» в Канне и «Золотого леопарда» в Локарно. Действие грустной современной сказки начинается в Нижнем Манхэттене, но вскоре выруливает на большую дорогу и превращается в совершенно нетрадиционный road movie. «Вне закона» (1986) и «Таинственный поезд» (1989) вообще разворачиваются на мифологическом Юге Соединенных Штатов. Тем не менее, есть все основания говорить об отличительно нью-йоркском характере и почерке режиссера. Он проявляется в настойчиво культивируемом вгляде горожанина-иммигранта, в пристрастии к урбанистическим пейзажам, в поэзии случайных уличных встреч, в том вкусе, который питает Джармуш к чудесам и тайнам большого города.

Со временем выясняется, что этим городом не обязательно должен быть Нью-Йорк. Финал «Вечных каникул», где на место покидающего город героя прибывает мечтательный провинциал из Франции, оказался пророческим. Успех фильмов Джармуша в Европе заставил самого режиссера все чаще удаляться от Нью-Йорка, обзаводясь контактами и привязанностями в других городах. К моменту, когда возник замысел фильма «Ночь на земле» (1991), Джармуш уже был своего рода гуру для целой плеяды кинематографистов обоих полушарий.

Эта картина, состоящая из пяти новелл, может произвести на зрителя впечатление некоторого космизма. Вначале мы видим, как вращается земной шар, а связками между новеллами служит крупный план часов, которые синхронизируют время по часовым поясам. Когда в Лос-Анджелесе семь вечера, в Нью-Йорке уже отбивает десять, ночной Париж и Рим догуливают свое в четыре утра, а в Хельсинки тем временем пять, и пора начинать новый трудный день. Географически рассредоточенное единство времени дополняется столь же модернизированным единством места: этим «местом» оказывается в каждом городе вечернее или ночное такси.

Джармуш счастливо избегает ловушки, в которую попался его учитель Вендерс, в то же самое время снявший «интеллектуальную глобалку» под названием «До самого конца света». Вероятно, получив мощную прививку от голливудской гигантомании, Джармуш и в этой своей работе остается минималистом, мастером миниатюры. Остается мастером почти бессюжетного повествования. Джармуш любит декларировать, что не снимает «кино»: он просто выходит на улицу и наблюдает жизнь. Тот же тезис положен в основу эстетики Энди Уорхола, превратившего голливудских божеств в элемент бытового дизайна, часами наблюдавшего телодвижения безымянных статистов. Джармуш развивает принципы американского поп-арта на ином фундаменте: его вселенная населена персонажами богемы, которые мимикрируют под «простых людей». Сергей Добротворский писал: «Бродяг, беглых зэков, натурализованных эмигрантов и скучающих ночных портье у него играют рокеры, джазмены и тусовщики… То есть те, чей аутсайдерский имидж принадлежит совершенно иному культурному слою и открывается в стиле богемного кабаре. А, может быть, только подчеркивает, что, по сути, нет никакой разницы между элитной рок-сценой и тоскливой пустошью Среднего Запада».

В «Ночи на земле» Джармуш экстраполирует свой опыт на европейские города. И населяет их опять же культовыми фигурами, преимущественно из сферы арт-кино. В Париже это Беатрис Даль, героиня «Бетти Блю» Жан-Жака Бенекса. В Риме — Роберто Бениньи, уже сыгравший до того у Джармуша в фильме «Вне закона». В Хельсинки — это Матти Пелонпяа, героя которого зовут Мика, а его пассажира — Аки, как братьев Каурисмяки. С последними у Джармуша существует особенно близкая родственность, а сам он со своим огромным серебристым чубом — этим «символом постмодернистской невинности» — напоминает «ленинградского ковбоя», только из штата Огайо, случайным образом поселившегося в Нью-Йорке. В нью-йоркском эпизоде «Ночи на земле» появляется актер из бывшей ГДР Армин Мюллер-Шталь, привычно играющий иммигранта, и пара негритянских персонажей — Джанкарло Эспозито и Роза Перес, пришедших из фильмов Спайка Ли. Наконец, в Лос-Анджелесе в такси, управляемое Вайноной Райдер, садится Джина Роулэндс — вдова Джона Кассаветиса. Так каждый из героев несет в «Ночь» Джармуша свой кинематографический шлейф.

Это ночное путешествие по родственным кинематографическим вселенным можно было бы продолжать до бесконечности. Было бы занятно посмотреть, как, например, Джармуш увидел бы ночной Мадрид глазами Педро Альмодовара: вероятно, меланхолично-джазовая монотонность «такси-блюза» была бы нарушена парочкой типично испанских высоких каблуков и леопардовых шкур.

Принцип иронического внедрения культурных стереотипов иногда оборачивается той же стереотипностью. Финны в этом фильме — чересчур финны, и если кто-то из них напивается, то вследствие того, что одновременно потерял работу, жену и машину, а его дочь забеременела. Итальянец-таксист исповедуется пассажиру-священнику в трех своих запретных страстях — к тыкве, овце и невестке. Миниатюры лишаются присущей стилю Джармуша элегантной необязательности и грозят превратиться в плоские анекдоты. Но — удивительным образом все же не превращаются.

Герои ранних фильмов режиссера живут иллюзорной жизнью случайных путешественников и неполноценных иммигрантов. Джима Джармуша сравнивали с Фрэнком Капра — самым оптимистичным американским режиссером 30-х годов, создателем добрых комедий о простых людях, которых рано или поздно вознаграждает судьба, так же как она карает алчность и порок. Но герои Джармуша вознаграждаются не браком с юной миллионершей и не «грин-картой», а всего лишь авторским сочувствием, грустной понимающей улыбкой. Кроме того, немаловажно, что эти герои живут в свободной стране, могут не спеша и бесцельно передвигаться по ней, наблюдая ее гримасы и причуды. В этих путешествиях они могут даже встретить родственную душу. Неприкаянность, неукорененность не означают более, как это было в американском кино 60-х, протеста против системы. Скорее это свойство человеческой экзистенции в постиндустриальном обществе, лишенном больших надежд, зато приручившем свои страхи.

Надежда возникает у Джармуша в фильме «Таинственный поезд» (1989), но это надежда, обращенная вспять, в мифологизированное прошлое, в волшебную сказку американского масскульта. Японская пара фанатов Элвиса Пресли приезжает в Мемфис, штат Теннесси, на родину кумира, чтобы посетить его мемориальный музей. Собираются здесь волей свободного перемещения в пространстве и другие персонажи, заполняющие собой микросюжеты трех новелл, а в финале соединяющиеся в комнатах местного отеля, чтобы услышать один и тот же выстрел. Их судьбы остаются несводимыми, как разные стороны ленты Мебиуса. Важно лишь символическое сближение, которое происходит на почве блуждания по свету со стандартными опознавательными знаками. Элвис Пресли — один из них, и здесь Джармуш максимально приближается, с одной стороны, к Уорхолу, с другой — к Тарантино, предвосхищая торжество pulp fiction.

После появления в середине 90-х «Мертвеца» заговорили о том, о чем давно говорить боятся — о шедевре. «Мертвец» — метафизический вестерн. Действие его, которое вряд ли кто-то возьмется достоверно пересказать, происходит в прошлом веке, а главного героя зовут, как знаменитого поэта, Уильямом Блейком. Этот герой в сопровождении довольно свирепого на вид индейца совершает путешествие по странной местности, а перед этим, в самом начале пути, его убивают в дурацкой постельной ссоре. Тем не менее, путь продолжается — вероятно, в другой жизни. Дальнейшее можно трактовать почти произвольно, а можно не трактовать никак, рассуждая о реинкарнации, мистике американского пейзажа и о других столь же утонченных вещах, которые хоть и окажутся очень кстати, но мало что объясняют.

Если добавить, что главную роль в фильме играет голливудский секс-символ Джонни Депп, а в эпизодической выступает легендарный Игги Поп, возникает полное ощущение того, что мы имеем дело с продуктом тусовки, вполне совместимой с тарантиновской. Джармуш действительно принадлежит к некому «тайному» обществу. Впрочем, существует ли оно на самом деле, трудно утверждать наверняка. Ибо все, что окружает этого человека, приобретает характер какой-то зыбкой парадоксальности. Фаны Джармуша утверждают, что ему достаточно поселиться в каком-то месте, чтобы весь этот район приобрел мистические и трансцендентальные свойства. На фоне явной стереотипизации «независимого кино» опыт Джармуша выглядит совершенно отдельным, исключительным. Именно он эстетически оформил само это понятие и считается на международной арене самым ярким и востребованным (то, что американцы называют hottest) представителем «независимого» кинематографа. Этот статус подтверждает и тот факт, что Джармуш единственный из американских независимых режиссеров игрового кино, кто владеет негативами всех своих фильмов.

«Мертвец» — фильм, принципиально удаленный от поверхностного потока жизни и столь же принципиально связанный с американской жанровой мифологией и стоящей за ней философией. По этому пути идут и некоторые последователи Джармуша — как, скажем, его бывший оператор Том ДиЧилло. Сам же Джармуш открывает в «Мертвеце» путь рискованный и неожиданный. От имитации жизненных фактур и звуков — к суггестивной образности пространства и музыкальной психоделике. От иммиграции как социально-психологического статуса к внутренней иммиграции в иное закодированное пространство, в иную культуру, иную жизнь.

В нашумевшей книге Алена Финкелькро «Поражение мысли» утверждается, что постмодернизм кое-что черпает из опыта русского популизма XIX века. Нигилистический лозунг «пара сапог стоит больше Шекспира» лишь заменяется на более универсальный. Пара сапог стоит Шекспира, если на обуви стоит клеймо знаменитого фирмача. Хороший комикс стоит повести Набокова, классный рекламный трюк — стихотворения Аполлинера, красивый футбольный гол — балета Пины Бауш, великий портной — полотен Пикассо и Мане. Большая культура оказалась десакрализована, выхвачена из рук «проклятых поэтов», сведена к повседневным жестам повседневных людей. И наоборот: спорт, мода и развлечение вторглись в сферу большой культуры. Кодекс политкорректности отрицает понятие «культурного человека» и предлагает новый образец: человека мультикультурного.

Джармуш оказывается мудрее этих красивых, но поверхностных теорий. Герои «Мертвеца» иммигрируют через завесу дыма и зеркало воды в другой, более гармоничный мир, в свое настоящее отечество, где нет надобности изобретать политкорректность, а пара сапог (мокасин) индейца стоит Уильяма Шекспира (Уильяма Блейка). И даже больше.

Сменив оптику, решительно вырулив из реальности в «метареальность», Джармуш, как ни странно, вернулся к самому себе. Десятилетие между «Страннее рая» и «Мертвецом» стало испытанием Джармуша на прочность. Он не хотел делать уныло описательные, вяло поэтические — пусть даже талантливые — фильмы, как большинство его невольных сообщников по «независимому кино». Последнее все больше коммерциализировалось, станов объектом моды, купли-продажи, арт-политики. «Мертвец» на ином уровне глубины возвращает нас к атмосфере «Страннее, чем в раю»: не случайно и сам Джармуш усматривает между этими, столь разными картинами нечто общее — специфический ритм, не навязанный извне, не заданный коммерческими задачами, а как бы реинкарнированный из классических японских фильмов.

Совсем не случайно следующая его игровая картина получила название «Пес-призрак: путь самурая» (1999). И нет вины Джармуша в том, что этот фильм поспособствовал внедрению самурайской моды в головы юных клерков. Он-то имел в виду еще одну невероятную параллель — между рэпом и дзеном, между хип-хопом и самурайской культурой. Форест Уитакер (которого Алла Боссарт назвала «молодым Орсоном Уэллсом в негативном варианте и Буддой в окружении ангелов») играет киллера в этом гангстерском комедийном балете. И никакого тарантиновского цинизма, ни тени демонизации насилия. Джармуш — настоящий американец: он помнит, что его страна выращена геноцидом и всегда носит при себе пистолет. Однако же в «Мертвеце» всякий, кто хватается за оружие, выглядит отнюдь не героем. А вынужденный выступать в этом криминальном цирке чернокожий «пес-самурай» — вообще несчастнейший человек на земле.

После очередной паузы Джармуш возвращается в кино в нехарактерном для него розовом цвете. «Сломанные цветы» (2005) — первый его фильм, в котором звезды рассыпаны гроздьями, а критики употребляют по отношению к нему слово charming. Приходится вспомнить диагноз солидного американского критика Джонатана Розенбаума, который давно напророчил режиссеру метаморфозу, сказав, что тот делает «легкое развлекательное кино, пусть и с серьезным подтекстом».

Впору пожалеть о Джармуше той поры, когда он не был столь мил и общедоступен. Билл Мюррей играет стареющего мужчину, за плечами которого успешная карьера и много покоренных женских сердец. Персонажа зовут Дон Джонстон: буква «т» отличает его от известного артиста-сердцееда, а имя и фрагмент идущего по телевизору фильма устанавливают прямую связь его образа с образом Дон Жуана. Сексуальная энергия Джонстона идет на убыль, а оставшаяся жизнь грозит быть просиженной перед телевизором, но герой вдруг получает анонимное письмо в розовом конверте, сообщающее, что у него где-то растет взрослый сын. Как раз перед этим его бросает очередная подружка (Жюли Дельпи), и он начинает страдать от одиночества. С помощью многодетного соседа-афроамериканца Дон (Жуан, он же Джонстон) составляет маршрут и отправляется в турне по городам и весям Америки, навещая одну за другой своих прежних возлюбленных, каждая из которых могла быть сочинительницей письма.

Первая встреча не приближает его к цели путешествия, зато задает высокий критерий качества женского контингента. Его ex (бывшая) — ни много ни мало Шарон Стоун, сильно похудевшая и совершенно неотразимая. Ее сексапильность лишь подчеркивает конкуренция ее экранной дочери по имени Лолита, предпочитающей щеголять перед нежданным визитером голышом. Но Лаура-Шарон Стоун все равно лучше, даром что крутит руль грузовика и разъезжает по богатым домам с актуальной услугой — разложить одежду в шкафах по цвету.

Дальше больше, в полку прекрасных дам прибывает — вкрадчиво-ускользающая Джессика Ланг, воинственная, озверевшая в окружении провинциальных байкеров Тильда Суинтон… От последней Дон уходит с синяком под глазом и стойким желанием найти сына вопреки всему. Ни одна из бывших подруг не колется. Пока катится road movie, Джармушу удается нарисовать несколько метких шаржей на вступивших в определенный возраст феминисток, лесбиянок и любительниц домашних животных.

Как раз в то время, когда Дон Джонстон крутил многочисленные романы (надо полагать, в фильме представлены только избранные), Джим Джармуш начинал свой путь самурая независимого кино. За истекшие двадцать с лишним лет почти все, что казалось таким свежим и неожиданным в его ранних картинах, стало раскрученным брэндом: жанр меланхоличного road movie, шутки-малютки типа «Ice-cream — You scream», образы грустных клоунов и недотеп, новый тип сюжета и саспенса, задействованного Джармушем в «Таинственном поезде». Я уж не говорю о культовой мистике «Мертвеца» и кодексе самурая, который теперь имеют обыкновение вывешивать над своими компьютерами сотрудники рекламных агентств.

Прекрасно понимая, что все в этом мире огламурилось и опошлилось, включая идеологию независимого кино, Джармуш беззастенчиво вставляет в свой фильм все возможные клише из собственных и чужих картин — включая фирменные отработанные Биллом Мюрреем в «Трудностях перевода» ужимки. Не случайно и Джессика Ланг получает роль, аналогичную той, что она сыграла в фильме Вима Вендерса (бывшего кумира и покровителя Джармуша) «Не входите без стука». Это не кража, не заимствование, не подражание, не родство душ, а просто отражение того факта, что реальность сложена из одних и тех же кирпичиков, и творчески преобразовать ее уже практически невозможно. Поэтому здравомыслящими людьми скептически был воспринят скандал с якобы украденным сценарием, который долго гулял по голливудским студиям и агентам кинозвезд, прежде чем попасть к Джармушу. Хотя податель иска и утверждал, что точно такая история приключилась в его жизни, это лишнее свидетельство самотипизации реальности. Сам же режиссер утверждает, что главного героя он списал с Билла Мюррея и его же пригласил на роль.

Джим Джармуш смиряется с фактом тотальной банальности бытия. И чтобы нам было понятно, что ему это понятно, пропускает через весь фильм одну чудесную шутку, которая делает картину одновременно идеальной для презентации журнала Vogue и для изысканий структуралистов. В самом деле: почему бы не написать научную работу про эволюцию роз или вообще цветов в мировом кинематографе — от «Цветка в пыли» и «Цветка кактуса» через «Розовый бутон» и «Розы Вашингтон-сквер», к «Сломанным побегам» Гриффита, которые и вдохновили Джармуша?

Картина начинается с огромного почтового конвейера, сортирующего разномастные конверты с письмами, среди сотен и тысяч которых есть один-единственный розовый конверт. По ходу путешествия Дон ищет именно этот провоцирующий розовый цвет, который один способен привести к разгадке тайны его отцовства. Розовая оберточная бумага, розовые визитки, розовые платья, кофточки, сумочки буквально преследуют героя, то и дело сбивая со следа, наводя на ложный. Мало того, он сам несет каждой из подруг розы или нечто подобное — как цветовой сигнал, код, как позывные надежды. И когда уже почти в финале мы видим юношу с розовой ленточкой на рюкзаке, трудно сдержать удовлетворенный смех: даже если бы парень оказался искомым сыном, и все кончилось банальным хеппи-эндом, мы бы простили это режиссеру за остроумие.

В этом розовом свете оказываются значимы и бывшие хиппи («дети цветов»), и раскладывание одежды по цвету — все это составные части драматургической цветовой игры. Режиссер едко обыгрывает пронесшееся по женскому миру розовое поветрие — и при этом хранит верность своим эстетическим пристрастиям, лаконичным и емким образам. Получается странный микс: по аналогии с «розовым неореализмом» (когда-то чуть не убившим великое итальянское кино) назовем его «розовым минимализмом».

• 

  Джим Джармуш

Каждый режиссер, даже такой уникальный, как Джармуш, имеет право сделать не великое, а просто хорошее развлекательное кино и увеличить свой ограниченный зрительский контингент. Беспокоят два обстоятельства. Во-первых, Джармуш рассказывает, что писал этот сценарий по какому-то чуть ли не божественному наитию, и все время у него на столе стояла фотография Жана Эсташа — покончившего собой французского режиссера из плеяды «проклятых поэтов». Если честно, верится с трудом: уж слишком очевиден коммерческий прицел «Сломанных цветов». А во-вторых, следующий фильм Джармуша, криминальный триллер «Границы контроля» также не обойдется без россыпи звезд: знакомые нам Мюррей и Суинтон, а вдобавок к ним Гаэль Гарсиа Берналь.

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• 

  Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике

• 

  Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи

• 

  Опять окно — Об одной экранной метафоре

• 

  Территория свободы — Польша советского человека

• 

  Ничего лишнего — Роджер Эберт о «Самурае» Мельвиля

• 

  «Иди домой, мальчик!» — «Приключения Электроника» Константина Бромберга