Жанна Балибар: «Париж и окраины превратились в гетто»
В парижском пригороде Монфермей снимает не только Ладж Ли. Сыгравшая небольшую роль в его «Отверженных» Жанна Балибар тоже увлечена этим местом. «Чудеса в Монфермей» — так называется ее второй режиссерский опыт, представленный в августе на фестивале в Локарно. Камила Мамадназарбекова перевела интервью, которое актриса дала журналу Sofilm.
Театр, кино, танец, сольная музыка… Жанна Балибар пробовала все. Как ей это удается? Во многом благодаря парижским пригородам. В своем последнем фильме «Чудеса в Монфермей» она показывает безумный муниципальный совет, который разделяет свои будни между «днем бриошей», мастер-классами по правильному дыханию и опросом общественного мнения, который проводят чиновники в килтах. Из этого получается сильное высказывание о пригородах, в котором Жанна так «чудесно» совпала со своим другом Ладжем Ли. «Чудеса в Монфермей» — фильм, снятый человеком, «пятьдесят лет слушавшим про революцию, в то время как ничего не происходит».
Зачем вы организовали творческие мастерские с жителями Клиши и Монфермей во время работы над сценарием?
Я решила снимать в Монфермей после встречи с режиссером Рабехом Аммер-Займешем: я участвовала в нескольких сценах в его фильме, но их вырезали при монтаже. Мастерские позволили мне подготовить себя и актеров к совместной работе. Дело в том, что я, с одной стороны, не хотела работать с профессионалами, а с другой, «обкрадывать» непрофессиональных актеров. Целью этих мастерских вовсе не было что-то отрепетировать — я не хотела никого «дрессировать», ни учить воспроизводить готовые конструкции — скорее, приучить к совместной работе перед камерой. Так чтобы к моменту съемок между участниками образовалась некая ситуация равенства. У каждого был свой опыт, более или менее проработанный и пережитый, на основе которого каждый мог изобретать перед камерой что-то новое.
Из этих же самых творческих мастерских в парижских пригородах Клиши и Монфермей выросли не только фильмы Балибар и Ладжа Ли, но и, например, спектакль Gala хореографа Жерома Беля, у которого существует даже московская версия с Сергеем Епишевым, Соней Левин и большим количеством непрофессиональных участников.
«Отверженные» Ладжа Ли — Плохой хороший агроном
Фильм как раз разрабатывает тему представительства людей, которых мы не привыкли видеть в кино. Она для вас важна?
Первостепенна. Наша — актеров, режиссеров — основная функция представлять людей. В фильме есть такой прием: нужно показать команду администрации города, которую играют профессиональные актеры, так, чтобы при этом лучше были видны все остальные. Я хотела рассказать историю со своей колокольни — с точки зрения белой женщины, наделенной властью представлять других во французском обществе, прямо как муниципальные депутаты. То есть, я рассказываю о людях, у которых есть власть, актерах или депутатах, и стараюсь, исходя из этой позиции, сместить взгляд зрителя в сторону, представить других как можно лучше. С тех пор, как «Отверженных» (Ладжа Ли) показали в Канне, я думаю о выражении Виктора Гюго : «Je suis une force qui va (акт III, сцена 4, стих 284 — «Я тёмный рок, я страшных сил полет», перевод Всеволода Рождественского — примеч. переводчика). Ладж, как и, например, рэперы, это есть та грядущая сила — force qui va. Им приходится начинать с позиции наиболее уязвимой во французском обществе, как показывают социологические исследования, с позиции «молодого жителя пригородов, выходца из эмигрантской среды». Они используют силу, которая в ней заложена, и идут вперед. Моя точка отсчета совсем другая : я — белая представительница буржуазной среды, наделенная огромными привилегиями с момента рождения (отец Жанны — известный философ Этьен Балибар, почетный профессор нескольких французских и американских университетов — прим. переводчика). Мной двигало стремление показать собственное бессилие в попытке представительствовать от лица тех, кто такими привилегиями не обладает, или привилегирован в недостаточной степени. Они и есть грядущая сила, а я лишь желающее бессилие…
А какие у вас отношения с парижскими пригородами?
Отношения одновременно весьма обыкновенные и противоречивые. Мне кажется, раньше пригороды были социологически не столь отрезаны от людей, живущих в центре Парижа, как сегодня. Когда я была маленькой, я бывала в пригородах часто. Мои тетушки жили в Витри-сюр-Сен и Вильжюиф, многочисленные друзья родителей по компартии жили в многоэтажках Нантера. А потом после трех месяцев учебы в Консерватории драматического искусства меня пригласили присоединиться к труппе Комеди-Франсез… До этого такое случалось только с Жанной Моро или Изабель Аджани. Меня это ужасно смущает, это звучит так претенциозно, но я лишь хочу сказать, что это было предложение, от которого невозможно отказаться. Правда, это место мне сразу не понравилось. В то время существовало какое-то партнерское соглашение между Комеди-Франсез и ZEP Аржантёй (зоной приоритетного образования вокруг города Аржентёй — классификация, которую получают наименее социально благополучные районы Франции от министерства образования вместе с дополнительными средствами на развитие школ — примеч. переводчика), и без сомнений, чтобы найти себе отдушину, я с большим энтузиазмом отдалась этой работе. Мы ездили в Аржантёй проводить творческие мастерские в средних и старших школах, я это обожала.
Режиссер категории Бьетт — разговор с Пьером Леоном
Получается, театр имел большое значение в этой истории?
Я принадлежу к поколению зрителей, которое выросло в пригородных театрах Парижского региона — Нантер-Амандье, МС93 Бобини… В театре, как и в кино, все самое интересное всегда происходит на окраине. Может быть, именно поэтому, когда семь лет назад я начала писать сценарий своего фильма, наивно рассчитывая быстро найти финансирование, я сразу же стала проводить творческие мастерские в Клиши и Монфермей. В конце концов, мои отношения с пригородами имеют эгоистическую природу: мне кажется, ездить туда — в моих интересах. Вообще, неподдельный человеческий интерес, будь то артистическая или политическая вовлеченность, всегда основан на совершенном эгоизме. Поскольку пригороды кажутся мне очень живым местом, и я сама себя чувствую там живой, вот и езжу туда с давних пор, из чистого эгоизма. Ну и кроме того, у меня есть определенный вкус к урбанистическим ландшафтам парижских пригородов — надеюсь, это видно в фильме.
В связи с этим такой вопрос: была ли у вас задача показать иную картину парижских пригородов, не ту, что мы обычно видим в СМИ?
Нет, у меня не было подобного желания. Чтобы предложить оригинальный взгляд, достаточно быть собой. Однажды в молодости я проходила практику в Театр дю Солей Арианы Мнушкиной, и она нам говорила: «Уверенность в себе наименее распространенная и наиболее недопонятая вещь в мире». Теперь ближе к 50 годам я нашла в себе эту уверенность в неповторимости своего художественного проекта, и это для меня приобретенный навык. Кино — это всего лишь особый взгляд. Хороший или плохой, мой фильм отражает мой собственный взгляд на вещи. Стараясь занять нишу, художник часто теряет себя самого. В основе эксперимента, который я ставлю этим фильмом, мой интерес к смещению точки зрения: этим я занимаюсь долгие годы как актриса. Это мой метод работы.
Вы упоминаете социологическую пропасть между Парижем и пригородами. Какой вы ее увидели?
Лучше спросить социологов. Мое ощущение, что и Париж, и пригороды превращаются в гетто. У меня больше нет друзей, которые живут в пригородных многоэтажках, а раньше таких было много. Может быть, оттого что я происхожу из семьи, представители которой еще несколько поколений назад были рабочими, возможность пересекать границы различных социальных групп кажется мне бесконечно ценной. Это одна из свобод, которых нас лишают, блокируя социальные лифты даже на уровне транспортной доступности. Мой фильм глубоко укоренен в моей актерской практике и на том, что, став актрисой, я всегда любила социальную неоднородность актерской среды. На театральной сцене мне встречались люди самого разного социального происхождения, особенно в первые годы. Хотя по прошествии времени многие связи не удалось сохранить.
В том, что касается идеи перемещения и неоднородности, фильм по своей структуре и по типу работы с актерами не совсем привычен…
К этому я и стремилась, в этом и есть суть работы актера: чтобы оживить текст, его нужно встряхнуть с некоторой свободой. Экспериментировать с чужим языком, осваивать его, искажать, присваивать, приспосабливать для собственных целей.
Однако эта языковая свобода в вашем фильме часть дискурса, априори ограниченного определенными рамками — политического дискурса. Почему ваш сюжет разыгрывается в муниципалитете?
Пока я читала прессу, у меня сложилось ощущение, что муниципалитет — это одновременно и очень смешно, и достаточно безнадежно, что идеально для комедии. Безнадежно, потому что нет средств. Все меры предпринятые в фильме муниципальной командой кажутся мне отличными, и — кроме Международной школы языков и преподавания математики на арабском — вдохновлены реальными примерами: послеобеденный сон, день джеллаба, совместный уход за садами, праздник бриошей, дыхательные упражнения… Все это по-настоящему здорово, если бы не существовало только для двадцати человек.
Значение, которое в фильме придается одежде, заставляет вспомнить недавние дебаты о ношении хиджаба. Только в вашем фильме все еще радикальнее: кроме джеллаба, решено ввести день килта, день кимоно… Откуда такое внимание к костюму?
Первая причина чисто кинематографическая и связана с тем, что я обратилась к жанру «комедии о повторном браке», отсылающему к голливудским комедиям 1940-х. Интрига в этом жанре часто развивается через переодевание, восходя к Шекспиру и Мариво. Мне кажется, каждый говорит с обществом с точки зрения своих знаний и компетенций. Быть актрисой значит иметь определенные компетенции, связанные, например, с тем, что я не верю в костюм. Мне кажется, тело это уже и есть костюм. Не бывает «естественного» тела, даже если это бицепсы у мужчины или стройная фигура у женщины. Тот или иной костюм, наряд, всегда рассказывает историю подчинения. В этом смысле я бы хотела, чтобы практика обряжения женщин в хиджаб перестала существовать, но тогда нужно запретить и деловой костюм с галстуком, который рассказывает историю историю подчинения силе денег. Сегодня никто не решится выйти на улицу неодетым, то есть, не прикрытым определенной историей подчинения.
Канны-2019: «Без рок-н-ролла нет протеста»
Несколько дней назад из колонки журнала JDD стало известно, что президент Макрон «потрясен» фильмом «Отверженные» и попросит правительство «безотлагательно разработать комплекс действенных мер по улучшению условий жизни в пригородах». Что вы об этом думаете?
Выражу свой ответ в двух словах : 1) bullshit, 2) Piketty (Томас Пикетти, исследователь неравенства — примеч. переводчика). Я совершенно не знаю Томаса Пикетти, у меня пока что не было времени составить подробное досье, но данные о фискальной политике, которые он опубликовал вместе Габриелем Зукманом, дают единственный честный ответ на вопрос о ситуации в Европе. Мы видим миллиардеров, которые стали в сотни раз богаче, чем двадцать лет назад. Любой глава государства, который не перераспределяет эти деньги, преступник, персонально ответственный за каждую смерть в больнице, за каждого психопата, общественно опасного или с медицинским диагнозом, не представшего перед судом и не вылеченного в клинике, за каждого ребенка, не получившего образования, соответствующего его способностям, за каждого человека, у которого нет возможности добраться до работы на общественном транспорте. И конечно же, неправда, что «найти работу, можно просто перейдя улицу» (цитата из телевизионного выступления Макрона — примеч. переводчика). Все это на совести Макрона и его коллег по нынешнему правительству. Пока не будет полностью пересмотрена вся фискальная политика, ему не имеет смысла ходить в кино и говорить «ах, как я потрясен», ведь это полное фуфло. Я росла в окружении людей, которые только и делали, что говорили о революции, и сегодня тоже говорят. Многие мои родные были членами компартии, и сегодня два моих сына 20-и и 22-х лет придерживаются крайне левых убеждений. Все эти люди твердят мне о революции, но я не могу больше слушать о революции, ведь ничего не происходит, все становится только хуже. Когда я читаю книги или смотрю фильмы о разных революциях, всегда вижу кровавую баню. Что касается перераспределения налоговых денег, мне это кажется насущным и выполнимым. Почему это считается революционным, если это просто ожидаемая политическая мера?
Перевод Камилы Мамадназарбековой
Читайте также
-
«Мамзель, я — Жорж!» — Историк кино Борис Лихачев и его пьеса «Гапон»
-
Сто лет «Аэлите» — О первой советской кинофантастике
-
Итальянский Дикий Запад — Квентин Тарантино о Серджо Корбуччи
-
Опять окно — Об одной экранной метафоре
-
Территория свободы — Польша советского человека
-
Ничего лишнего — Роджер Эберт о «Самурае» Мельвиля