Жизнь под запретом. Кино Джафара Панахи
Новые работы выдающегося иранского режиссера Джафара Панахи мы увидим не скоро — режиссера приговорили к шестилетнему заключению. О его удивительных картинах и многолетней войне с цензурой писал Андрей Карташов.
Приговорив в 2010 году Джафара Панахи к домашнему аресту и запрету на профессиональную деятельность, иранский суд против воли стал его соавтором. Можно вспомнить реакцию Ахматовой на дело Бродского — какую биографию делают, неужели кто-то всерьез подумал, что возможно запретить духу веять, где он хочет. Новая работа режиссера вышла уже на следующий год после приговора («Это не фильм», 2011), и в ней он никак не изменил стиль или проблематику. Тупая государственная логика запрета и ограничения в принципе не могла сработать против автора, для которого главным предметом размышлений всегда были именно ограничения — политические или ограничения самого кинематографического медиума, а материалом — сама жизнь.
Примерно в середине второго фильма Джафара Панахи «Зеркало» (1997) ткань искусственной реальности повествования вдруг рвется. Семилетняя Мина, которая уже сорок минут решает сложную не по годам задачу — добраться из школы до дома на общественном транспорте, бросает недовольный взгляд прямо в камеру и начинает стягивать с руки фальшивый гипс. Оказывается, юная актриса (ее и в самом деле зовут Миной) хотела вместо съемок попасть на день рождения, а еще ей обидно, что она играет первоклассницу, ведь на самом деле девочка уже ходит во второй класс. Бегство героини с площадки мало что меняет в сюжете — отказавшись от помощи взрослых, Мина начинает теперь уже всамделишный путь домой, а киношники тайком ее снимают на 16-миллиметровую пленку.
Местные исламисты относятся к любому кино с неприязнью.
Свободу магии искусства!
В этом концептуальном приеме отражается главный принцип кинематографа Панахи. Кино для него не существует в отрыве от окружающей реальности, которая постоянно соприкасается с вымыслом, питает его, а иногда и вторгается в кинематограф, как происходит это в картине. Но в то же время кино, обрабатывая реальность, вбирает ее в себя. Они оказываются в отношениях взаимной зависимости. Разумеется, вторая половина «Зеркала» — это никакая не документальная съемка, выход Мины из образа был прописан в сценарии и отрепетирован. Но что в этом зеркале оригинал, а что отражение? Ответить невозможно.
В Иране кинематограф — серьезное дело, за него убивают: одним из ключевых событий, предшествовавших Исламской революции, стал поджог кинотеатра «Рекс», один из крупнейших терактов в истории. Местные исламисты относятся к любому кино с неприязнью. Цензура строга и происходит в несколько этапов: сначала требуется предоставить сценарий, чтобы получить разрешение на съемки, а после завершения фильма закон обязывает отдельно получать одобрение на показ за рубежом (на международном фестивале, например) и на прокат внутри страны. Однако чиновники не очень бдительно следят за фильмами для детей, не ожидая увидеть в них опасности режиму или нравственности, и именно на таком материале Панахи поначалу сделал себе имя. Но уже в его дебюте «Белый шарик» (1995) скрывался обман.
Слово «игра» применительно к актерам вообще оказывается как нельзя уместным, когда речь идет об иранцах.
Это трогательное кино про маленькую девочку, драматургический конфликт которого строится вокруг золотой рыбки, которую она хочет себе на Новруз (персидский новый год, совпадающий с весенним равноденствием). Но на фоне волнующего путешествия Разие в магазин (трудностей и препятствий на пути больше, чем можно было бы ожидать) разворачивается подлинная жизнь современного Тегерана: в сюжете участвуют мелкие лавочники, домохозяйки, дервиши-попрошайки, солдат-срочник с нехорошими намерениями и афганский беженец, торгующий на улице воздушными шарами. Жизнь идет своим чередом, и камера наблюдает за бытом небогатого квартала, не отворачиваясь от проблемных явлений общественной жизни.
Иран: было или не было?
Метод Панахи укоренен в базеновской вере в особенные отношения кино и мира, который оно запечатлевает. Долгие планы и глубокий фокус, а также единство действия он предпочитает монтажу, нарезающему действительность на фрагменты. В этом иранец следует за режиссерами итальянского неореализма; главным фильмом в своей жизни он называет «Похитителей велосипедов» — которых тоже можно, при желании, записать в категорию детского кино, как и «Германию, год нулевой» Росселлини. Почему в этом типе кинематографа главными героями так часто бывают дети? Наверное, дело не только в том, что это слепая зона для цензуры, но еще и в отношениях детей с миром — они в меньшей степени, чем взрослые, фильтруют действительность, а между фантазией и жизнью для них нет противоречия. И здесь становится важно то, что Панахи следует в фарватере не только итальянцев, но и собственно иранской традиции рефлексивного кино, размышляющего о своей природе и об этом главном своем парадоксе: вроде похоже на правду, но на самом-то деле это все понарошку. Еще до Исламской революции документалист-интеллектуал Камран Ширдель снял ироническое мокьюментари «Ночью шел дождь» — вообще один из первых образцов жанра, а в новое время такими сюжетами прославились Мохсен Махмальбаф и особенно Аббас Киаростами. Последний был ментором Панахи — нанял вторым режиссером на съемки «Сквозь оливы» (1994) и написал сценарий «Белого шарика». Ему же принадлежит самый запутанный и лукавый из мета-фильмов иранской волны — докудрама «Крупный план» (1990) о самозванце, который выдавал себя за Махмальбафа, а потом сам же себя сыграл в экранизации этой истории. Слово «игра» применительно к актерам вообще оказывается как нельзя уместным, когда речь идет об иранцах. Кино — это игра, но нельзя забывать, что игра — не просто способ проводить досуг, а инструмент познания мира.
Если правила игры устроены так, что ты не можешь в ней победить, можно придумать собственные.
Игровой принцип распространяется не только на детей. Вот, например, «Вне игры» (2006), где эта тема обнаруживается даже в названии (в оригинале английское «Офсайд», в котором нет такого каламбура, но раз речь идет о Панахи, можно позволить себе играть и словами). По сюжету несколько девушек пытаются пробраться на тегеранский футбольный стадион, где сборная Ирана встречается с Бахрейном в отборочном матче чемпионата мира. В исламской республике женщинам запрещено ходить на мужские спортивные состязания: им якобы вредно находиться в мужском обществе, где курят и сквернословят, да и смотреть на полуголых атлетов тоже нежелательно. Девушки пытаются перехитрить охранников, переодевшись мужчинами, те их ловят и отправляют в загон для задержанных прямо снаружи трибуны. Солдаты сами не могут убедительно объяснить, почему они это делают. Мяч круглый, поле прямоугольное, но смотреть на это можно только мужчинам — так вроде бы заведено, такова la règle de jeu. В самой фарсовой сцене фильма солдат конвоирует одну из задержанных в туалет, нацепив на нее картонную маску футболиста, чтобы не смущать взгляды болельщиков. В другой сцене скучающие под стражей девушки (которым слышны крики трибун, но не видно игры) начинают инсценировать матч собственными силами. Если правила игры устроены так, что ты не можешь в ней победить, можно придумать собственные — тогда окажешься в выигрыше.
Подобную позицию давно занял сам Панахи и продолжает на ней стоять — по своим гуманным убеждениям неспособный поселиться в башне из слоновой кости, он ведет себя не как диссидент, сопротивляющийся конкретному режиму, а как независимо мыслящий человек, делающий свое дело вне зависимости от обстоятельств. Обстоятельства появились, как только он начал снимать сюжеты о взрослых: еще до «Вне игры» в 2000 году «Круг» не был допущен к прокату несмотря на «Золотого льва» в Венеции от жюри под руководством Милоша Формана (в составе коллегии была двадцатилетняя соотечественница и коллега Панахи — Самира Махмальбаф).
В отличие от властей других стран, включая Россию, иранские не стесняются прямо признавать политические мотивации.
По этой картине можно понять, почему Панахи отказывается называть себя политическим автором — по своему режиссерскому темпераменту он не деятель, а наблюдатель. «Круг» открыто говорит о проблемах репрессивного общества, а именно о положении женщин, чья жизнь ограничена сводом унизительных ограничений. Более того: воплощающие закон мужчины (полиция, например) постоянно подозревают женщин в нарушении этих ограничений, иногда безосновательно — а значит, догадываются об их произвольности и несправедливости. Фильм, однако, не приходит к каким-то конкретным политическим требованиям, да и вообще ни к чему, строго говоря, не приходит: в соответствии с заглавием картины, ее сюжет заканчивается в той же точке, с которой начинался. Проблема оказывается замкнута в дурную бесконечность. Сам автор настаивает на том, что снимает кино о не о политических процессах, а о людях, как Киаростами. Конечно, странно утверждать, будто «Круг», посвященный одной из крупнейших социальных проблем иранской теократии, не имеет никакого отношения к политике — понятно, что речь просто идет о ее человеческом, личном измерении. Однако ярлык «политического» или «протестного» кино предполагает некие отношения с властью, даже зависимость от нее — а это именно то, в чем Панахи отказывается расписаться.
Кое-как заверив у цензоров сценарий «Круга», Панахи поставил его весьма вольно и отправил картину на Венецианский фестиваль без нужной бумаги от иранских властей. Нахальный ход сработал: Министерство культуры и исламской ориентации выписало разрешение задним числом незадолго до фестиваля, когда фильм уже был отобран в конкурс и анонсирован в программе. Разумеется, Венеция показала бы «Круг» вне зависимости от этой формальности, но так министерству удалось хотя бы сохранить лицо. Когда чиновники попытались пойти на принцип со следующей работой режиссера «Багровое золото» (2003) и отказались выдавать разрешение без нескольких значительных правок, Панахи просто проигнорировал это требование, и мировая премьера прошла в каннском конкурсе «Особый взгляд» без всякой министерской бумаги. В прокат на родине картина, конечно, не вышла — как, впрочем, и «Круг». Но Панахи научился жить и с этим. Вслед за предыдущими двумя картинами ожидаемо не получил прокатного удостоверения и «Вне игры», но к этому моменту режиссер уже наладил сеть распространения своих работ на дисках. Фильм о болельщицах на черном рынке посмотрело, по оценкам автора, больше людей, чем любую другую его работу.
Комично, но за фильм, который режиссер делал в пределах квартиры, Панахи в ней заперли.
Не удивило режиссера и то, что произошло дальше. Власти сначала предлагали ему эмигрировать по примеру Мохсена Махмальбафа, Ширин Нешат и Аббаса Киаростами, снявшего последние свои фильмы за пределами Ирана. А после «Вне игры» (для разрешения на съемки был предоставлен фальшивый сценарий) ни один проект режиссеру не удавалось запустить.Он решил снимать у себя в квартире без разрешений, полиция пришла на третий день. В отличие от властей других стран, включая Россию, иранские не стесняются прямо признавать политические мотивации: в судебном процессе были использованы критические высказывания Панахи о режиме, а минкульт открыто заявил, что вина режиссера заключается в теме нереализованного фильма. Речь, кажется, шла о протестах против избрания Махмуда Ахмадинежада в президенты, хотя сам Панахи никогда этого не подтверждал. В официально приговор был вынесен за «сговор с целью преступлений против национальной безопасности и пропаганду против Исламской республики».
Можно применять полицейские меры, но идеи-то запретить невозможно.
Но если во «Вне игры» для общественного высказывания Панахи хватило полутора часов реального времени (длительность футбольного матча) и нескольких квадратных метров, то значит, и квадратных метров его собственного жилья было бы достаточно. Комично, но за фильм, который режиссер делал в пределах квартиры, Панахи в ней заперли. Ставки оказались подняты, но для автора это стало поводом поразмышлять об этих ставках и о самой игре — так получился «Это не фильм», своего рода приглашение к следующему раунду. Замысел, в общем, издевательский: это как бы не фильм, а home video, про такое в приговоре речь не шла, да и сам Панахи якобы ничего не режиссирует, а просто друг зашел с камерой — надо же, как удачно получилось. В кадре опальный автор рассказывает о своем незаконченном замысле, показывает на ковре мизансцену. Можно применять полицейские меры, но идеи-то запретить невозможно. Помогли и новые технологии: «Это не фильм» снят на любительскую камеру и телефон, а в Канны был отправлен на флэшке, спрятанной в торте.
Берлин-2015: «Такси» Джафара Панахи
Так режим в очередной раз оказался в дурацком положении. Из него, в общем, не было достойного выхода: отправить режиссера «не фильма» в тюрьму означало бы признать свою слабость и еще больше испортить международную репутацию (из этих соображений его, видимо, и не посадили сразу же). Достаточно того, что во многом из-за преследований Панахи и так уже превратился в самого известного в мире иранского культурного деятеля. Поэтому власти предпочли бездействовать и делать вид, что ничего не происходит. Уже через два года вышел «Закрытый занавес» (2013), снятый в загородном доме режиссера, а еще через два — «Такси» (2015) получило главный приз Берлинале, «Золотого медведя». Панахи в роли самого себя ездит по Тегерану на машине и подвозит пассажиров, с которыми вступает в дискуссии; все снято с приборной доски на видеорегистратор, который он ни разу не берет в руки — то есть как будто в автоматическом режиме (ждем фильма, записанного на камеры наблюдения?), а также на камеры в руках других персонажей.
Чиновник из ведомства ухитрился одновременно отчитаться об успехе иранского кино и осудить Панахи за неуважение к приговору.
Киаростами уже доказал в «Десяти» и «Вкусе вишни», что можно сделать кино, не выходя из машины, а Панахи легко умещает в легковой автомобиль сразу несколько жанров — семейную драму, фарсовую комедию и, опять же, детский фильм. Однако во всех этих эпизодах взгляд фильма обращен внутрь себя самого — например, племяннице режиссера в школе задали снять свое кино, и она обращается за советом к дяде, а заодно перечисляет длинный список цензурных рекомендаций учительницы. Первый пункт — все женщины должны быть в платках, главный герой должен носить мусульманское (а не персидское) имя, нельзя показывать чернуху. «Дядя, а что такое чернуха?» Главная тема фильма — лицемерие: в Иране есть всякое, но об этом нельзя говорить вслух. Любые фильмы доступны, включая работы самого Панахи, но только на черном рынке, и государство отрицает их существование. В стране за кражу могут казнить, но нельзя показывать насилие на экране. И так далее.
В этой же категории двоемыслия — реакция Министерства культуры и исламской ориентации (хочется написать — правды) на приз за сценарий, который каннское жюри присудило «Трем лицам» (2018): чиновник из ведомства ухитрился одновременно отчитаться об успехе иранского кино и осудить Панахи за неуважение к приговору. (Похожим образом твиттер российского минкульта поздравил Кирилла Серебренникова с участием в конкурсе Канн.) Автор опять играет в картине самого себя — режиссера, который приезжает в деревню в Иранском Азербайджане с актрисой Беназ Джафари расследовать возможное самоубийство местной девушки. По ходу дела они ведут друг с другом и с местными разговоры о кино и искусстве, как будто пытаясь понять, имеют ли эти вещи какое-то значение для мира или только для них самих. Последний кадр напоминает о финале «Нас унесет ветер» Киаростами (учитель Панахи умер два года назад) — две фигуры удаляются к горизонту на фоне сельского пейзажа; мы смотрим на эту сцену сквозь разбитое стекло. Возможно, именно так Панахи видит смысл искусства — в возможности освобождения, выхода за пределы клетки кадра.
По состоянию на сегодняшний день Джафар Панахи освобожден из-под домашнего ареста, но ему запрещено покидать Иран. Запрет на профессию будет действовать до 2030 года. Если он продолжит работать в прежнем темпе, за это время он сделает еще шесть фильмов.
