Иран: было или не было?
С 11 по 27 ноября в лектории Музея «Гараж» пройдут показы «Кокерской трилогии» Аббаса Киаростами, с которой началась его международная слава: «Где дом друга?» (1987), «Жизнь и ничего больше» (1992), «Сквозь оливы» (1994). О контексте иранского кино и нескольких ключевых фильмов этой кинематографии рассказывает Андрей Карташов.
Корабль, лежащий на песке посреди пустыни, — лишь одна из странных подробностей иранского фильма «Приходит дракон». Как будто недостаточно запутан основной сюжет с таинственными убийствами, агентами тайной полиции и их контрагентами, драконами и шаманами, фильм снабжен титром «основано на реальных событиях» и в кадре иногда появляется говорящая голова режиссера Мани Хагиги, который излагает обстоятельства расследования этого удивительного случая из середины 1960-х и берет интервью у очевидцев. Хагиги (разумеется, полностью сочинивший эту историю) снимает жанровый фильм, но помещает его в традицию интеллектуального иранского кино, которое последовательно смешивает документалистику и вымысел, в идеале — до степени неразличения.
«Ночью шел дождь» (Камран Ширдель, 1967)
Однажды подросток из деревни Ламланг, что в округе Горган на севере Ирана, предотвратил катастрофу: он обнаружил, что железнодорожное полотно размыто дождем, вышел на пути и остановил пассажирский поезд, от верной смерти спаслись двести человек. Точнее, не двести, а четыре, и не пассажирский, а грузовой, да и был ли дождь, был ли мальчик?
Ширдель укладывает в сорок минут высказывание о главном парадоксе кино.
Интеллектуал Камран Ширдель учился в Риме и работал ассистентом у Джона Хьюстона — понятно, что ему было немного тесно в рамках репортажной документалистики о новостях из деревенской жизни. В самом начале «Ночью шёл дождь» предметом рефлексии становится сам этот жанр: скучающая съёмочная группа снимает случайные кадры, а их монтаж комментирует бодрый голос. «Народные промыслы в деревне Ламланг», «беседа двух джентльменов из деревни Ламланг» — информация точная, но совершенно бессмысленная, что в сочетании с нарочито приподнятой интонацией переводит сообщение в отчетливо иронический регистр. Такое особенно не любят цензоры всех стран мира: понятно, что подвох есть, но в чем он — еще попробуй объясни.
Да, «Ночью шел дождь» был и остается запрещен в Иране. Когда Ширдель все же начинает репортаж, выясняется, что та версия событий, которая дошла до редакций тегеранских газет, сильно отличается от действительности. Однако и что такое действительность, установить довольно сложно: кажется, во всём Горгане не найдется двух человек, которые полностью согласятся между собой относительно инцидента с поездом. Сталкивая в быстром монтаже противоречащие друг другу высказывания и обнажая механику съёмочного процесса, Ширдель укладывает в сорок минут высказывание о главном парадоксе кино: оно очень похоже на правду, но это сходство нужно именно для того, чтобы замаскировать иллюзию.
«Крупный план» (Аббас Киаростами, 1990)
Хоссейн Сабзиян был арестован осенью 1989 года по обвинению в самозванстве. Мужчина представился Мохсеном Махмальбафом случайным знакомым в автобусе — может, ради шутки, но скорее просто чтобы произвести впечатление на попутчиков, оказавшихся любителями кино. Шутка, однако, затянулась: самозванец сообщил, что снимает фильм, пригласил туда новых друзей и приступил к репетициям. Когда обман раскрылся и о странном случае написала пресса, Аббас Киаростами — соратник настоящего Махмальбафа — незамедлительно отправился снимать о Хоссейне кино.
Реальности нет, есть только ее изысканная копия — кино.
Частично успех «Крупного плана» связан с этнографическим интересом: и до сих пор не все привыкли, что Иран — не то чтобы мусульманский Арканар, а в 1990 году оттуда тем более не ждали утонченных сюжетов о преступниках-синефилах. Но в первую очередь, и в этом смысле фильм не потерял ничего за двадцать с лишним лет, докудрама Киаростами — один из самых остро- и хитроумных примеров метакино. Как будто самой истории недостаточно, Киаростами вносит дополнительное усложнение: в фильме она воссоздана при помощи постановочных сцен, где все участники играют сами себя. При этом и в документальных фрагментах — суд над самозванцем и встреча фальшивого Махмальбафа с настоящим — само присутствие камеры очевидно влияет на происходящее. Все, что видит камера, становится фикцией. Так и Хоссейн Сабзиян, войдя в доверие, не вымогал денег: ему, очевидно, просто нравилась роль режиссёра, который творит по своей воле вымышленные сюжеты.
«Крупный план» — не единственная работа Киаростами в жанре «кино и жизнь»: дальше будут «Жизнь и ничего больше» (о путешествии режиссера с сыном), «Сквозь оливы» (фильм о съемках еще одного фильма), да и знаменитый «Вкус черешни» в финале разрушает условную ткань вымысла, впуская в кадр настоящую съемочную группу. Реальности нет, есть только ее изысканная копия — кино.
«Салям, синема!» и «Миг невинности» (реж. Мохсен Махмальбаф, 1995-96)
В 1994-м к столетию кинематографа режиссер Махмальбаф задумывает большой фильм о людях, которые хотели бы стать актерами, но пока не сложилось. Дает объявление и приглашает на пробы мужчин и женщин, мечтающих о славе Алена Делона и Мерилин Монро. Утром под окнами киностудии собирается разгоряченная многотысячная толпа. У ворот давка — все хотят сниматься. Люди заполняют анкеты, Махмальбаф отбирает сто человек и начинает разговаривать с кандидатами на роль.
Камера обскура расширяется до кабинета психоаналитика, в котором может раскрыться даже самое закрытое общество.
В своих фильмах Махмальбаф нередко задается вопросом о том, где кончается вымысел и начинается жизнь; что такое реальность? И в дилогии о кино он с особым упоением и легкостью гуляет по той тонкой проволоке, которая протянулась между безднами фишкн и нон-фикшн. То в одну сторону качнется, то в другую. Прямо на глазах фильм Махмальбафа о несуществующем фильме обрастает плотью, и сам режиссер становится его героем.
Так уж вышло, что один из пришедших на те самые пробы «актеров» оказывается полицейским, из-за которого двадцать лет назад Махмальбаф (в то время оппозиционер, борющийся против шаха), загремел за решетку. Пытаясь обезоружить стража порядка, он был ранен; его схватили и пытали, чуть не казнили. В итоге будущий режиссер просидел в тюрьме пять лет. Случайно столкнувшись с прошлым, Махмальбаф решает излечить травму (свою и полицейского), положив документальную историю в основу другого фильма — так получается «Миг невинности». Кино оказывается мощным терапевтическим средством. А камера обскура расширяется до кабинета психоаналитика, в котором может раскрыться даже самое закрытое общество.
«Это не фильм» (Джафар Панахи, 2011)
Иранское государство, как всякое нормальное тоталитарное государство (оба прилагательных опциональны) хотело заткнуть неудобного режиссера Панахи, приговорив его к домашнему аресту и двадцатилетнему запрету на профессию. Но вместо этого помимо своей воли стало соучастником его творчества: Панахи превратил в кино собственную биографию.
Режиссеру запретили снимать фильмы? Ну, хорошо — он снимает «не фильм». В противостоянии человека и государства последнее играет заведомо нечестно, поэтому и Панахи не стесняется лукавить: его первую после приговора работу якобы сделал друг, зашедший в гости с камерой, а я чего? я ничего, это просто home video, не запрещено. В кадре — сам Панахи, привыкающий к новым для себя условиям, он рассказывает о замысле фильма, который ему не удастся реализовать, рисует на полу мизансцену. Это не фильм, а рассказ о фильме, но само это обстоятельство нам многое сообщает. Предметом Панахи всегда были ограничения — государства или самого кинематографа как медиума — и в этом смысле после ареста ничего не изменилось. После «Это не фильм» режиссер сделает в загородном доме наполовину игровой «Разорванный занавес», а потом «Такси», снятое на телефон и видеорегистратор в автомобиле. Клаустрофобия фильмов Панахи прогрессирует. Дух свободы, впрочем, веет, где хочет.
