Марк Рудинштейн
Марк Рудинштейн

Им кажется, что они мне рекламу делают. А мне кажется, что они меня медленно добивают…


— Марк Григорьевич, правильное ли складывается впечатление, что Вам с каждым годом все труднее и труднее делать фестиваль?

— Знаете, в смысле организации не труднее. Все-таки пятилетний опыт — это немало. Но в нашей стране с нравственной стороной дела становится все сложнее. Когда я начинал делать фестиваль, то чувствовал себя очень комфортно: все понимали, что это нужно. А сейчас я вижу, что чем лучше получается, тем больше у фестиваля становится противников. Конечно, появилось много других фестивалей, и у них должны быть свои сторонники. Это нормально. Ненормальны способы борьбы за выживание. Во всяком случае для меня как для человека — пусть это смешно звучит — совершенно незащищенного и страшно переживающего любую неправду о себе. Я хочу доказать, что можно делать дело не наживаясь, не имея квартир и дач. А в ответ будто слышу: говори-говори, не здесь, так там все у тебя схвачено. Я вроде бы совершенно открыт, и если бы за пять лет кто-нибудь действительно пронюхал о каких-то наркотиках или другом таком бизнесе — наверное, сожралии бы. Но ведь нет этого. И все равно создается миф о нуворише-миллионерчике, который еще живет, как это ни странно.Им кажется, что они мне рекламу делают. А мне кажется, что они меня медленно добивают.

— Разве у Вас за пять лет не выработался стойкий иммунитет к укусам?

— Эти укусы с каждым годом мельче становятся, но больнее, Вот когда свора комаров на пляже налетает, а ты отмахиваешься от них руками — и все без толку. Вроде бы и тепло, и море близко, а удовольствие неполное. Иммунитет не вырабатывается, и я страшно боюсь того момента, когда он выработается. Если он выработается, тогда это буду уже не я. Тогда я буду пофигистом и не будет никакого фестиваля. Нет, но когда открываешь газету и читаешь о своих перстнях, цепях и алмазах… Я обручального-то кольца сроду не носил. Конечно, ломаешься, как я сломался тогда, после статьи в «Комсомольце». Чаще всего врагами бывают те, кто тебя в глаза не видел. Тот же Дениска Горелов. Мы с ним первый раз в бане встретились. Я ему говорю: вот стоит перед тобой тот, который весь в цепях и алмазах. Наконец-то ты его увидел в чем мать родила. Давай, опиши.

— Это правда, что Вы ему после статьи в «Комсомольце» послали приглашение на следующий фестиваль?

— Чистая правда. Вы понимаете, я сторонник того, что на зло нужно отвечать добром Не потому, что я какой-то блаженный. А потому, что я пережил в жизни самое страшное — тюрьму. После этого уже ничего не страшно. Что я буду обращать внимание на то, что он там написал неправду? Лучше я его приглашу, пусть еще раз напишет неправду. Ну, не может человек всегда на белое говорить черное.

— На заключительной пресс-конференции прошлого фестиваля Вы проявили себя не как благодушный всепрощенец по отношению к тем, кого считаете своими обидчиками.

— Я ведь тоже живой человек. Сорвался. Сорвался на одной фразе, одну фразу нельзя было произносить. Этого простить себе не могу. Меня оскорбил тон. Можно ведь сказать хозяину, пригласившему тебя в гости: извините, завтрак вам сегодня не вполне удался. Зачем же говорить ему в лицо: твоя рыба — полное дерьмо. Но все равно я, попереживав, перестаю злиться на такого человека. Что и спасает ситуацию.

— А Вас не смущает классический упрек фестивалю как пиру во время чумы?

— Конечно, смущает. Очень смущает. Мы ведь делаем фестиваль практически в условиях гражданской войны. Но именно поэтому для меня самое главное, когда я вижу, что происходит со страной — ни в коем случае не снимать ногу с педали газа. Есть такая притча про автогонщика, которого спросили: как ему удается все время побеждать, избегая аварии? А он ответил: я в опасных ситуациях никогда не снимаю ногу с педали газа. Да, чувство неловкости есть, хотя я понимаю, что жизнь есть жизнь и что праздник нужен. Да, часть этих денег можно было направить по другому назначению. Но я страшно не люблю, когда ко мне приходят и просят денег, чтобы построить памятник евреям, погибшим в фашистских застенках, или провести манифестацию. Я говорю: вы мне назовите фамилии конкретных людей, и я им дам деньги. Лучше десяти или ста ветеранам помочь, чем очередной памятник построить. Вот такое же ощущение у меня в связи с фестивалем. В этой стране, в этой ситуации. Потом все изменится, но тогда уже я не нужен буду.

— То есть Вы можете себе представить сочинский фестиваль без Марка Рудинштейна ?

— Фестивалем должны заниматься люди, которые хорошо знают кино. Ну. не было у меня возможности, работая судосборщиком в Николаеве, читать те книги и получать то образование Я только сегодня начинаю узнавать то, что должен был узнать в двадцать два. Поэтому в идеале моя роль на фестивале — это инструмент исполнения.

— Вы настолько лишены амбиций, что согласитесь на такую роль?

— А я и сейчас инструмент исполнения. Свадебный генерал, который достает деньги.

— Но без этих денег свадьба не разгуляется.

— Пока что да. Но вот хочется дожить до того времени, когда необходимость в руководстве работой фестиваля бизнесменами отпадет. Нет у меня права выбирать, судить, выносить приговор. В принципе я и так никогда не вмешивался ни в отбор картин, ни в решение жюри. Опять же легенды вокруг этого ходят. Ту долю славы, которой мне как человеку маленького роста не хватало, я уже получил. А кто я… И возраст уже, и усталость накапливается, потому что жизнь была сволочная. Не хочется, конечно, чтобы дали под зад коленкой. Но я не могу сказать, что последние фестивали я делал. Их делала команда. Я ведь считаю, что собрал лучшую команду в стране, которая работает на фестиваль. Начиная от Дондурея и кончая Разлоговым и Михалевой. Вы представляете, что это такое: соединить Разлогова и Михалеву? Это невозможные вещи, которые мне удаются. Я даже сам поражаюсь.

— А инстинктивное желание убрать ногу с педали газа никогда у Вас не возникает?

— Бывают моменты, когда очень хочется это сделать.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить