Игра об Эрасте Фандорине
Зачем читать детективы? О культурологическом грузе легкого жанра пишет Лилия Шитенбург.
В январе 2024 года писатель Борис Акунин (настоящее имя: Григорий Чхартишвили) признан иноагентом. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.
Тайный Советник. Я вам: а) отомщу; б) скоро отомщу; в) страшно отомщу.
Евгений Шварц. «Снежная королева»
СЕАНС – 23/24
Cегодня писатель — это не тот, кто пишет. Писатель — тот, кого читают. Без устали самовыражаться, «нести свет», «пасти народы», возвещать и пророчествовать, «отвечать на вопросы дня» — это все ни к чему, да и стыдно. Потребность творчества давно уже воспринимается как слабость — простительная, милая сердцу, но — слабость. Полноте, в самом деле, что за ребячество… В попытках всучить остаткам читающей публики пачку своих сочинений в одночасье обнаружилось нечто инфантильное. А вот заставить считаться с собой, действуя при этом не всерьез, а «как бы резвяся и играя», и выиграть в безнадежной ситуации, когда читать перестали даже те, кто умел, — это достойно, солидно, без сантиментов, это по-взрослому. Человеку со вкусом ныне ужасно неловко именовать себя творцом. Куда лучше — шалуном. Почетнее как-то.
Цель современной культуры — не изобрести новое «послание», а придумать и осуществить эффективную коммуникацию. Значит, создать такой текст, который пользовался бы спросом. Хребет классической старушки Фру-Фру оказался сломан. Выход был один — пересаживаться на зеленую лошадь д’Артаньяна.
«Лекарство от скуки» — это побочное действие жанровой литературы. А ее «основное показание» — лекарство от страха.
«Сражение п-проиграно, рвать волосы поздно […] — сухо ответил титулярный советник. — А сделать надо вот что». И некто Б. Акунин отдал в печать первую книжку из серии «Приключений Эраста Фандорина». Не случайно первым в роду русских Фандориных назначив бравого вюртембергского мушкетера Корнелиуса фон Дорна. Впрочем, как и положено этому постмодернистскому (умри, иначе не скажешь) литературному проекту, предок появился на свет позже потомка. «Жизнь скучна, если в ней нет подвигов и приключений! — Вы правы, дорогой д’Артаньян, но жизнь бессмысленна, даже когда они есть». Этот диалог могли бы до бесконечности вести адепты авантюрной литературы и их оппоненты. «Приключения» — гарантия того, что, по крайней мере, сам герой проживет свою жизнь весело и со смыслом. Герою классической литературы выживать необязательно — он может (и даже не прочь) умереть, застрелиться, сгинуть, раствориться в пейзаже, вознестись или низвергнуться, дабы «оцарапать сердце читателя». Герой авантюрного романа, тем более — романа-фельетона, романа с продолжением, себе этих интеллигентских радостей позволить не может. Он обязан выжить. И не просто выжить — а утверждать жизнь в самых немыслимых обстоятельствах. Тем самым, собственно, разделив основную потребность своих читателей. «Лекарство от скуки» — это побочное действие жанровой литературы. А ее «основное показание» — лекарство от страха.
После Египта
Свято место русской литературы оказалось пустовато — Акунин расчертил пустое поле на клеточки и довольно хладнокровно, «квадратно-гнездовым методом» засеял его семейством Фандориных, потомков Тео-Крестоносца. Засеял вдоль и поперек, «прямо и боком, с поворотом и прискоком», во всем разнообразии криминальных жанров, в как бы лирике и почти что эпосе: Фандорины умудрились пронизать значительную часть родной истории (и перебраться в фантастическое будущее), общественной мысли (в том числе — современной политической ситуации), повседневной жизни (параллели с нынешним московским бытом и местными обычаями выходят презанятные) и, разумеется, русской литературы — классики наперебой предлагали новому сочинителю «откушать цитатки». Каждой такой маленькой литературной игрушкой, перепись которых так любят вести молоденькие «акунисты и эрастоманы», Эраст Петрович получал «мандат» от классиков — вписывался в классическую литературу «задним числом». Словно он всегда тут был, прятался где-то между строк, просто раньше мы его не замечали, а вернее, до 1998 года материалы о «чиновнике по особым поручениям» были засекречены. И только теперь, благодаря изысканиям Б. Акунина, все открылось. Может быть, в этом эффекте имманентного присутствия авантюрного героя в толще текста «великойрусскойлитературы» и заключена главная «мистификация» Акунина. А вовсе не в том, что фамилия его Чхартишвили. Но ведь и классики не остались внакладе. Русской литературе, похоже, тоже нужен был моральный «антидот», вроде жутковато-простодушного напутствия красотки-ниндзя из «Алмазной колесницы»: «Ты можешь любить». Какое-то такое «обещание на закате»: «Еще будут читать». И читать принялись — впрочем, не то чтобы все разом, и не так чтобы то, что надо (кому надо?). Хотя бы для того, чтобы припомнить, где это уже слышали про штабс-капитана Рыбникова, к примеру. Тут характерна пресловутая история с «Идиотом», которого смели с прилавков после показа сериала. Сериал Бортко — это «постакунинский» Достоевский — экранизация романа писателя, опубликованного (посредством телеэфира) после разнообразных шпилек в популярной «Пелагии и черном монахе» и других книжках.
Если случится Апокалипсис — мы найдем, кто в этом виноват, и отправим его в полицейский участок.
«Еще одно слово, и я застрелю сначала ее, а потом себя! — драматически повысил голос д’Эвре и внезапно подмигнул Варе, словно отмочил не вполне пристойную, но ужасно смешную шутку». В игровом литературном проекте нет «полной гибели всерьез» (то есть умирают не понарошку, но без всякой метафизики), нет «Смерти с большой буквы» — есть отдельные, частные «простые смерти». Нет Катастрофы — есть масса мелких и крупных преступлений. Вот их-то и призван расследовать человек с тонкими усами и большими способностями. Если случится Апокалипсис — мы найдем, кто в этом виноват, и отправим его в полицейский участок. И дело здесь не в отсутствии воображения, а в презрении к пафосу, в нежелании драматизировать, в обыденном, спокойном трагическом мироощущении (детектив — дальний родственник классической трагедии). Духовная бодрость детектива — одна из самых обаятельных его сторон (впрочем, жанр здорово подвел Акунина, когда тот вздумал распространить его законы на «Чайку» и «Гамлета»). «Господи, если Ты есть, взмолился от роду не молившийся человек […] Пошли архангела или хотя бы самого захудалого ангела. Спаси, Господи. […] Тут дверца отворилась. […] ночь отодвинулась и стала фоном — ее заслонил стройный силуэт в длинной приталенной шубе, в высоком цилиндре, с тросточкой».
Эраст Петрович Фандорин — не просто сыщик, он — заступник, герой из недлинного ряда «ангелов и детективов», параллельно с основным расследованием непременно занятых преступлениями против души (стоит вспомнить патера Брауна). Когда-то это свойство отметил Вим Вендерс — и в «Небе над Берлином» именно Питера Фалька, несравненного лейтенанта Коломбо, пригласил на роль ангела, ставшего артистом. А родство Фандорина с Дэйлом Купером из «Твин Пикс», федеральным агентом по борьбе с инфернальным Злом, отмечал и сам автор. У Эраста Петровича мало шансов разделить судьбу Шерлока Холмса (он лишь может соперничать с великим сыщиком по части элегантности) — ему пока не до частных расследований. Русскому «Холмсу» в заячьем тулупчике всегда будет немножко не до частной жизни — даже относительно скромные расследования: «Любовница смерти», дело «Декоратора», мошенники «Пикового валета» — преступления, что называется, «федерального уровня». И совсем уж невозможно представить, чтобы к Фандорину пришла барышня с жалобами на какую-то «пеструю ленту». Он скорее «наш Огюст Дюпен» — там, где все ищут банального кровавого убийцу, герой Эдгара По находит истинного виновника — орангутанга. Эраст Петрович тоже неизменно находит «орангутанга» — в роли обезьяны в книгах Акунина обычно выступает государственная система Российской империи. А в роли невинной жертвы — Родина. В защите отечества от супостатов, и одновременно в защите духовных интересов личности (прежде всего — собственной) от людоедского отечества и заключаются «особые поручения» чиновника Фандорина. Он — агент равновесия.
Эта упоительная свобода возможна именно потому, что все — только литературная игра.
Однако Б. Акунин твердо настаивает на том, что романы его не имеют никакой иной цели, кроме развлекательной. Тем самым дальновидный автор хитрым образом пытается обезопасить себя от необходимости высказывания философских идей. Право за собой на них, однако, предусмотрительно оставив. «Я очень б-боюсь двух вещей: попасть в смешное п-положение и… ослабить свою оборону». Претендовать на роль «великогорусскогописателя» — что может быть смешнее? Недаром в книгах Акунина разработана прихотливая система двойников: Эрасту Петровичу придется за время службы столкнуться с весьма похожими блестящими негодяями в погонах, а одни и те же идеи могут проповедовать как «положительные», так и «отрицательные» персонажи, и умные, и дураки. (Про честь и достоинство и революционеры рассуждать умеют, про то, что «Бога нет, а есть материя и элементарные принципы порядочности», может ляпнуть тишайший Петя Яблоков, а про преимущества социальной эволюции над революциями говорит и «азазель» Анвар-эфенди, и благороднейший сэр Александер.) На чьей стороне Акунин, кто из персонажей «выражает личную точку зрения автора», доискиваться бесполезно — все выражают. Никто не выражает. Полная амбивалентность. Не для того проект затевался, чтобы что-то выражать. И здесь уже дело не только в ограничениях жанра. Просто нет единой точки отсчета. Нет первопричины. Нет истины — есть лишь версии. Нет гармонии разума, есть хаос (и человек, противостоящий ему по мере сил. С верой в технический и общественный прогресс — Фандорин, без надежд на победу, но и без особого уныния по этому поводу — Акунин). А если Бога нет — то место свободно. И на место Бога приходит скромный демиург, выполняющий свои скромные, маленькие, частные, хотя и довольно затейливые авторские задачи. Не из денег (фи!) — чтоб вечность проводить.
Автор то и дело примеряет маски — речевые, стилистические, — просто загляденье (буквально — загляделся и упустил истинного виновника). Точно так же, как с легкостью в целях конспирации меняет личины Фандорин («оборачиваясь» вором, кучером, купчиком, «котом», старым евреем…). Любимая акунинская игрушка — стилизация газетных статей соответствующего периода (нехороший человек, «акунин» Анвар-эфенди пишет почти как Хэм). Автор прячется, путает след, подставляет вместо себя другого рассказчика, передоверяет повествование персонажам (не раз отмечалось блестящее владение техникой несобственно прямой речи). Как бы и нет автора.
«Ай! Не он! Не он!!! — вскрикнула Марья Гавриловна и упала без чувств». Этот классический девичий всхлип «процитирован» самим авторским методом. Как бы и не он всерьез задумывался о русской истории, не он потихонечку пестовал вдумчивых индивидуалистов (баюкал из книжки в книжку колыбельными про честь и достоинство), не он убивал (как ужасно жалко Анисия Тюльпанова!), мучил Эраста Петровича, не он девочке ручку оторвал… Само оторвалось. В этом последовательном отрицании собственного присутствия — не литераторское малодушие («попасть в смешное положение…»), и не только наслаждение лихой словесной игрой (он поигрывает стилем, как абрек кинжалом). Отстранение автора от собственного текста усложняет его поиск персонажем. Ситуация парадоксальна: автор может меняться (и проделывает это постоянно), герой — неизменен. Вокруг бесповоротно прекрасного Фандорина плетутся не только хитроумные сюжетные, но и литературные интриги — автор развлекается вовсю, пока герой медитирует, уткнувшись носом в стену. Это приключения Акунина в куда большей степени, чем приключения Фандорина. Кроме всего прочего, это означает, что даже Эрасту Петровичу, о котором Акунин подчас пишет с той же терпеливой нежностью, какой удостаиваются у него еще только маленькие дети, даже ему в случае чего не будет никакой пощады. И после своего Рейхенбахского водопада ему не суждено вернуться «по просьбам трудящихся». Сдается мне, что не выпустит Акунин Фандорина в 20-м году из Крыма. Погибать придется на родине. «Амба так амба».
Видимо, чтобы противостоять обаянию и логике «азазеля», мало быть Акуниным. Надо быть Фандориным.
Автор использует все преимущества «легкомысленного» жанра, наслаждаясь скрупулезным выполнением формальных задач. Он раскладывает пасьянс из культурных цитат, радуется милым сердцу «жапонизмам», вдохновенно шалит: может сунуть в руки персонажу «новомодный журнал „Вестник иностранной литературы“», нарядиться грузинской княжной Чхартишвили с последующим волнующим разоблачением, к разборкам с ниндзя подмешать диалог из «Винни-Пуха» или построить два романа с одной зеркальной мизансценой («Любовник смерти», «Любовница смерти»). Дать щелбан по кудрявой головушке царевича Петра Алексеевича — исторических документов, противоречащих этому деянию, нет. «Момус ценил в мистификациях смесь нахальства с дотошностью». Эта упоительная свобода возможна именно потому, что все — только литературная игра. Но к своей игре нельзя требовать серьезного отношения от других. Акунин слишком долго утверждал, что литература в нормальном мире — занимательная игрушка, не более. История, произошедшая с экранизацией романа «Статский советник», — прямое следствие этой позиции. Классический киносюжет под названием «Политый поливальщик».
В этом бесконечно слабом и бесконечно самодовольном экранном произведении более всего характерен финал. Как известно, в конце книги Фандорин отказывается от должности московского обер-полицмейстера, протестуя против методов работы тайной государевой полиции («Но ведь это провокация! — поморщился Эраст Петрович. — Вы сами плодите нигилистов, а потом сами же их арестовываете»), и уходит с государственной службы. По личному распоряжению продюсера Никиты Михалкова сценарист Акунин переписал финал. Вследствие чего апатичный Фандорин-Меньшиков сначала фантастическим образом нахамил великому князю, но, посидев на лесенке с губернаторским камердинером, разорявшимся, — дескать, батюшка, куды ж мы без тебя, — внезапно передумал. Ловко просунул голову в дверь, спросил у застывшего князя что-то вроде: «Так мне ничего за это не будет?» — и принял должность как миленький, не поморщился. Если бы сценарий писал и утверждал не Акунин, это была бы просто нелепая ошибка кинематографистов с их пристрастием к коммерчески выгодным хэппи-эндам. Но получилась не ошибка. А измена.
Всю эту фантасмагорию продюсер Михалков объяснил так: «Мне неинтересен человек, который, служа Отечеству, нося погоны, может просто развернуться и уйти, потому что его обидели». Только дело-то у писателя Акунина было не в обиде. Не в том, что Фандорина «чином обошли». Многотрудный авторский патриотизм заставлял формулировать четко: «Читайте Конфуция, господа блюстители престола. Там сказано: благородный муж не может быть ничьим орудием». По сравнению с шуточкой в развеселой компьютерной игре «Турецкий гамбит» (замена главного злодея) это посерьезнее будет. Фильм «Турецкий гамбит» — простодушный «экс», а вот «Статский советник» — это уже чистейшей воды провокация. Привет, умытая Россия.
Мотивация и аргументация продюсера понятна: саркастические рассуждения Михалкова по поводу чистоплюев из русских интеллигентов интонационно и по смыслу идеально совпадают с монологами сладкоречивого провокатора Глеба Пожарского, лучше других знающего, что нужно Отечеству. «Я себя от России не отделяю» — иными словами: «Я знаю Русь, и Русь знает меня». Но прямое предательство героя собственным автором куда загадочнее. Видимо, чтобы противостоять обаянию и логике «азазеля», мало быть Акуниным. Надо быть Фандориным. А Г. Ш. Чхартишвили не нашел в себе сил или особого желания сопротивляться — и позволил сломать свою любимую игрушку. Взрослый человек ведь не должен жалеть о пустяках. По идее.
Подберите себе Фандорина по вкусу
Игра в Фандорина продолжается и дальше — в иных коммуникативных средах. Уже появился комикс «Азазель»: юный Эраст Петрович с квадратными голубыми глазками и треугольной черной челочкой пускает пузыри со словами. На выходе — адаптации для детей и рассказы Акунина для мобильных телефонов. В перспективе — все что угодно: Фандорин для пенсионеров, Фандорин для пожарных, книга кулинарных рецептов «от Масы», молодежное политическое движение «младофандоринцы», открытие ресторана «Конгодзё»… На самом деле, несмотря на весь этот лютый постмодернизм, образ «чиновника по особым поручениям» можно эксплуатировать ничуть не больше, чем образ любого другого любимого читателями литературного героя. Ровно до тех пор, пока не останется от него дырка от «бубрика», как сказал бы незабвенный Маса. Или пока за честь и достоинство героя не вступится автор. Хотя — кто знает — может быть, таким изощренным способом литератор начала нашего века пытается обрести неведомую степень свободы. Летит, летит Алмазная колесница и мнет ковыль…
