Вадим Рутковский
Вадим Рутковский

Игра на чужом поле


Петр Луцик и Алексей Саморядов не любили режиссеров. Теперь не спросишь, почему и за что, но в памяти крепко засело: не любили, да, не приняли ни  одну из нашумевших экранизаций своих текстов. Дебют Александра Хвана «Дюба-дюба» угодил сразу в конкурс Канна, «Гонгофера» казаха Бахыта Килибаева и «Детей чугунных богов» прикипевшего к России венгра Тота встречали овации, с «Лимитой» сложнее, но и та  картина, тоже дебют — Дениса Евстигнеева — не канула в безвестность. Молодые-передовые-прогрессивные режиссеры западали на самосочетание «Луцик — Саморядов». А сценаристам режиссеры не нравились. Этого не опровергал и Луцик, снявший уже после смерти соавтора фильм «Окраина» — жестокий и смешной. От слова «стеб» Луцик открещивался категорически.

Ничего подобного в современном эпосе быть не может. Но вряд ли только «стебом» не угодили драматургам фильмы — в мрачной «Дюба-дюбе» не было и намека на этот постмодернистский симптом. Какие токи, идущие по страницам текста, какую энергию, растворенную в тревожном, часто враждебном человеческой цивилизации пространстве сценариев, не улавливали интерпретаторы? Вопрос сегодня риторический. Впрочем, драматурги вообще редко любят режиссеров. И, кто знает, может, «Дикое поле», экранизированное Михаилом Калатозишвили в 2008-м, сценаристам бы понравилось — хотя бы потому, что режиссерское присутствие в фильме сведено к минимуму.

Без разговора о сценарии «Дикого поля» не обойтись — не просто же так, от нехватки живых авторов, взялся за  него режиссер. Это жест, художественный и человеческий, — вдохнуть жизнь, нарастить плоть на остов, придуманный трагическими героями отечественного кино. На рассказанную без литературных излишеств, но вполне себе поэтичную историю юного доктора Мити, врачующего неразумных степных людей вдали от столбовых дорог, на отшибе вселенной, в диком поле. Не  просто избавляющем деревенщину от  бытовых недугов, но творящем маленькие необыкновенные чудеса. Которые, однако, не спасают его ни от расставания с женщиной, ни от нелепого удара скальпелем в живот, нанесенного загадочным персонажем — то ли ангелом, то ли бесом, то ли просто заплутавшим в степи юродивым. Собственно, кто он, этот человек, что мерещится Мите в  степном мареве? Что кроется за стуком растревоженной ветром оконной створки? Зачем приехала прощаться сбежавшая невеста Катя? Вообще, явь ли это? Не текст, а ребус. Хотя жанр, к  которому тот же Луцик признавался в  любви еще после «Окраины» — эпос, — очевиден. Также очевидно, что снимать буквально, по тексту, нельзя, эти слова требуют, чтобы человек, рискнувший обратить их в образы, вступил с авторами в соавторство. И для экранизации такого сценария нужно эпическое дыхание, иначе не почувствовать, как дышит древняя дикая земля, способная вернуть жизнь даже убитому молнией пастуху. Если разобраться, то все луцик-саморядовские герои — былинные. Не то чтобы измельчавшие с веками, но адаптировавшиеся к современной реальности, как казак Колька Смагин или уральский металлург Игнат Морозов. Доктор Дмитрий Васильевич — интеллигентский извод образа. Конечно, этот персонаж мягче своих мускулистых предшественников.

Но вялость, неловкость и усталость героя — все это не должно быть синонимом режиссерской усталости. Я так долго распинаюсь о сценарии, потому что, зная бумажный первоисточник, о фильме сказать почти нечего. Экранизация Калатозишвили — почти подстрочник. На титре «Дикое поле» в  кадре действительно поле, определенно, дикое, ветер гоняет снег. Чтобы сомнений в дикости не осталось, в следующем кадре поле топчет табун лошадей. Но даже такого количества лошадиных сил не хватает — фильм на удивление анемичен. От боязни или нежелания расшифровать текст, сделать не «фильм по сценарию Луцика и Саморядова», но  свой собственный, подписанный Калатозовишвили и никем иным? От недостатка режиссерской удали? Ответ знают высшие силы, но вот кастинговые неудачи точно в ведении мира дольнего. Я ни в коем случае не хочу задеть Олега Долина, актера живого и органичного, — тем, кто видел в театре «Трансфер» и  «Люди древнейших профессий» Михаила Угарова Долина ни представлять, ни оправдывать не надо. Здесь хороший актер попадает в странную ситуацию- играть, с одной стороны, чудотворца, с  другой — ничто, человека без свойств. Он и играет, главным образом, наморщивая лоб. Видит свое призрачное альтер-эго на холме и хмыкает: «Пришел опять». Из ничего и выходит ничего.

А вот, пожалуйста, пьющий краснорожий участковый — Роман Мадянов, слишком узнаваемый, слишком телесериальный, слишком хохмач, появляется в непрописанном в сценарии эпизоде и объявляет: «Что-то неспокойно мне, чую что-то неладное». Зачем? Что бы прямым текстом объяснить то, что надо почувствовать. Но ничего тревожного в кадре, в изображении, нет — оно плоское. А уж верить на слово клоуну из телевизора никак не получается. Артист Малого театра Александр Коршунов изображает мужика — с больной коровой и покалеченной рукой. А говорит, как на театре, без намека на  ушлое крестьянское жизнеподобие. Вот запойный толстяк Александр Иваныч орет, возвращенный из полунебытия каленым железом. Какое чудо? Я вижу только характерного актера Александра Ильина, изображающего боль и ужас.

«Александр Иванович выгнулся ду  гой, забился страшно. Рот его открылся, но крик не шел из него, жилы на его шее страшно вздулись, кровь двумя тонкими струями брызнула из надрезанных висков, и только тогда Александр Иванович закричал». Для того чтобы запечатлеть на пленке это «страшно», нужен другой режиссерский темперамент.

А тут еще заунывный минималистский фолк-саундтрек Алексея Айги. Пустое кино, бестолково переминающееся с  ноги на ногу, — точь-в-точь как томящийся за чертою мира доктор Митя, без надежды открывающий проржавевший почтовый ящик. «От тока кровь заряжается и сердцу слабнуть не дает», — роняет один из Митиных гостей. В «Диком поле» электричество вырублено.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить