Хроники русской неоднозначности — «Хроники русской революции» Андрея Кончаловского
Сериал Андрея Кончаловского «Хроники русской революции» — событие, окутанное туманами подозрений и опасений. «Хроники» оказались причудливее любых прогнозов. Как поворотные моменты истории выглядят из подзорной трубы сегодняшнего дня в глазах одного из самых статусных режиссёров страны? О радикальной (революционной!) амбивалентности исторической оптики Кончаловского, — в рецензии Лилии Шитенбург.
Когда сериал Андрея Кончаловского еще не вышел на экраны, но заинтересованная публика уже морально готовилась к встрече с неизбежным, в среде «попутчиков» нынешнего строя звучали опасения:
«Неужто и вправду автор «Первого учителя» и «Сибириады» сделает положительным героем жандармского ротмистра из царской охранки, а белый царский платок, согласно легенде ставший символом жандармерии, и впрямь будет «утирать слезы несчастных»? До эдаких ли, с позволения сказать, оксюморонов еще дойдем?!»
Андрей Кончаловский: «Там была правда, а правда не может быть советской»
Утешьтесь же. Ничего подобного не произошло. Хотя и жандарм получился душкой (иль не Борисов его играет?! Иль не Юра?!), и несчастных в сериале полно, и слез было пролито в избытке — однако идеологического заказа (равно как и диверсии) от Кончаловского не дождались. Разве что во всем у него сделались виноваты англичане (ну так это почти прямая лесть) и евреи (нет, ну а кто?). «Хроники», как это обычно и случается с историческими картинами, собрав все возможные проклятия в адрес исторической же недостоверности, остались неизменно верны одному времени — времени своего создания. 2025 год заглянул в столетнее зеркало. И что же увидел — себя-горемыку, злого своего двойника или вовсе пустоту?
Во-первых, никакие это не «хроники». Сценарий самого Кончаловского и незнакомой Елены Киселевой скрупулезного следования за историческими событиями (даже самыми значимыми) в своем повествовании не выдерживает. Причем предугадать, куда машина времени и горьких сожалений занесет авторов в следующем эпизоде, решительно невозможно.
Назначив своим героем высокопоставленного царского офицера, режиссер назначил своему фильму и угол зрения
В первых сериях появляется поп Гапон и даже показаны подробности его убийства, но никто не поминает Кровавого воскресенья ни ему, ни случившемуся через пару монтажных склеек государю. То ли из деликатности, то ли от неусидчивости. Или же объявят большевики «красный террор» — и рраз! — следует титр: «Прошло пять лет». Да хорошо бы, конечно, чтобы между 1918 и 1923 на всю Гражданскую войну была одна склейка, и еще немало мест в российской истории можно по тому же принципу аккуратненько отправить в корзину («Андрей Рублев пишет «Троицу» — и р-раз! — «как похорошела Москва! …»), только так не хроника выйдет, а туристический буклет. Назначив своим героем высокопоставленного царского офицера (тем или иным образом наверняка в Гражданскую себя проявившего), режиссер, по идее, назначил своему фильму и угол зрения, но это в теории.
Дело не в одном лишь неудачном (точнее, не по масштабу претензий выбранном) названии сериала. Значительное время в «Хрониках русской революции» занимает собственно историческая хроника — важнейшие события, жизнь Москвы и Петербурга-Петрограда начала века, фронтовые съемки, парящий и падающий самолетик… Изображения, впрочем, довольно случайные, самим событиям соответствующие в лучшем случае приблизительно, некоторые фрагменты и вовсе содержат следы нашего доброго нового друга ИИ, но — никаким способом о своей «искусственности» эти кадры в открытую не заявляют, стало быть, автор предлагает верить, что все это и есть хроника.
К тому же в прологе каждой серии возникает закадровый голос с краткой исторической справкой. Все это вместе немедленно определяет повествование как претендующее на подлинность, если не документальность. И в самом деле — убийство Распутина, Ленин у Горького на Капри, Ленин на броневике, в шалаше в Разливе, отречение Николая Второго, революция, в которой не было штурма Зимнего (для этого нужен Эйзенштейн), левоэсеровский мятеж и т. д. — важные вехи «славного революционного прошлого» в фильме представлены, бывшие выпускники «института марксизма-ленинизма», вроде бы, должны удовлетвориться. Более того, череда съездов 1918 года — пожалуй, самая любопытная и оживленная часть сериала.
Белые ночи, тихие воды
Обогатил Кончаловский метамодернистскую «лениниану» и обширными сценами кулуарных разговоров с премьер-министрами Витте и Столыпиным, позволил камере поприсутствовать во время заговора промышленников во главе с Алексеем Путиловым, при очередном антикоррупционном заседании в Генштабе, очень похожих, но еще более комичных посиделках ЦК ВКПб в Кремле (Зиновьев, Каменев и Рыков, воровавшие золото партии целыми железнодорожными составами, возмущенно куксились, Бухарин головой вертел, а Сталин смотрел в окно. Ему мучительно хотелось курить…)
Из убийцы Столыпина сделаем улыбчивого изувера
Всем этим игровым эпизодам, находящимся в непосредственном соседстве с документальной хроникой, следовало бы верить, ибо таковы базовые правила киноизображения. Но когда банда Ленина под личным руководством вооруженного револьвером вождя произвела налет на типографию «политического Фальстафа» Александра Парвуса, отжимая у бывшего товарища ресурсы… или когда Лев Троцкий, изредка заглядывая в кадр, принимался лениво листать газету (воздерживаясь разве что от того, чтобы травить еврейские анекдоты), не слишком интересуясь ни организацией вооруженного восстания, ни мировой революцией… или когда в Петрограде и Москве шагу некуда было ступить, чтобы не наткнуться на агента британской разведки из британского же посольства (то есть, союзников), зато днем с огнем не сыскать было ни одного немецкого — вражеского — шпиона (которые водились даже среди высшего офицерства). Вероятно потому, что в Германии не живут «англосаксы»… Когда Горький в упор не узнал попа Гапона (которому как раз в это время посвятил несколько убийственных статей). Когда в 1906 году оппортунист и «русский Рокамболь» Манасевич-Мануйлов неожиданно назначил встречу в «кинотеатре «Аврора»» — бог с ним, с «синематографом «Пикадилли»», открытом на месте нашего любимого кинотеатра только в 1913. Но даже название «Аврора» не заставило автора сценария задуматься хоть на секунду:
«Уж не в честь ли в будущем революционного крейсера назвали заведение»?
(Именно так, причем в 1930 году). С другой стороны, о какой полезной задумчивости может идти речь, если святая Марья Александровна Спиридонова, лидер левых эсеров, взглянув с эдаким прищуром на подозрительного соседа, уверенно ляпнула: «А казачок-то засланный!» Да мать моя, революция! Ну то есть «Марусе» наверняка понравились бы «Новые приключения Неуловимых», если бы у нее только была хоть малейшая возможность их посмотреть.
Все эти и прочие подобные своевольные извивы сценарной мысли неизбежно заставляли ставить под сомнение даже самые хрестоматийные хроникальные кадры. И все усилия по изничтожению в кадре современного асфальта (от которого житья нет в половине наших ретро-сериалов) пошли насмарку (особенно по соседству с фасадами домов, «нарисованными на куске старого холста»). В конце концов, задачи повествования свелись к тому, чтобы худо-бедно из «Агонии» нырнуть в «Ленина в Октябре», а там уж «Шестое июля» и до «Бега» рукой подать. Минуя, разумеется, оригинальный стиль советских фильмов.
Школа: «Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского — Проснись, страна огромная
Тяжеловесное скольжение по поверхности, сопровождаемое смехотворно неловкими попытками обогнуть особо трудные места. Надобно было сделать революционеров-радикалов бесами, паталогически лживыми кровожадными маньяками, бесящимися с жиру и упивающимися от скуки убийством и кокаином, а агентов охранки — простыми служаками, — извольте. Поэтому следы истории Азефа — долой (допустим), а из убийцы Столыпина (в отличном исполнении Фрола Фролова) сделаем улыбчивого изувера, жаждущего крови и чужой, и своей — заставляет задуматься о скучающих анархистах иных времен, да и эффектно, что и говорить. Особенно если вовремя «случайно» забыть, что убийца г-н Богданов — секретный агент царской охранки, не столько маньяк, сколько провокатор на государственной службе.
Исторические лица в «Хрониках…» сотворены из той же невероятной смеси профессионального и до неприличия беспомощного, что и весь фильм Кончаловского в целом. Работа режиссеров по кастингу и грим Натальи Илларионовой — то, ради чего стоит посмотреть этот сериал хотя бы по диагонали. Некоторые персонажи оказались удивительно похожи на своих исторических прототипов (по крайней мере, на их канонические фотографии) — и Николай II, и Ленин, и Горький — практически шедевры гримерного искусства (а пригласить на роль Парвуса Алексея Колубкова было просто вопросом времени), Распутин (Максим Колесниченко) превосходен в роли Алексея Петренко из «Агонии», но и мелькнувшие в кадре буквально на секунду Лиля Брик, Куприн, Бухарин, Дзержинский и Маяковский тоже вышли чрезвычайно точными.
Только к чему такие усилия, если посреди «портретов» рыщет одержимая то нимфоманией, то Скрябиным, то революцией, то севрюжиной с хреном фантастическая особа в платьях-анахронизмах и безумном парике злодейки с тюзовского утренника (какая хроника рядом с такой биозавивкой)? Юлия Высоцкая сыграла вымышленную светскую даму-террористку Ариадну Славину так, что невозможно понять, где кончаются неискоренимо вульгарные ужимки и начинаются тяжелые психиатрические симптомы. Не «раба любви», и не femme fatale бомбизма-ленинизма, а собирательная «люмпен-львица» (то есть, исключительно «нашего времени случай»).
Никто так не обречен на принципиальное отсутствие внутренней цельности, как герои нашего времени
Но может быть именно вымышленные герои несут в себе какую-то высшую художественную правду, которая оправдает и искупит творящийся вокруг них костюмный псевдо-исторический маскарад? Впрочем, незадачливую эту Ариадну со всеми ее любовниками, бомбами, доносами и экстазами автор сериала попросту теряет где-то после трети повествования, чтобы обрести вновь, уже решительно драматургически никуда не влезающую, у Горького на Капри. Бес с ней, с Ариадной (в самом «достоевском» смысле) — но ведь и разлюбезного нашего жандармского-уже-полковника Михаила Прохорова, так ярко дебютировавшего в начале сериала, Кончаловский точно так же забывает после октябрьского переворота. Тот еще мелькает периодически — сидя среди публики в Таврическом дворце, а потом уж и вовсе тушуется, то документики выправляя бывшим друзьям по охранке, то попивая горькую за упокой «своей России».
С господином полковником, однако, с самого начала творилось неладное. Юра Борисов во всю мощь своей отменной органики вынужден был без пауз переключаться на принципиально разные задачи. То он преданный офицер, который «ест глазами начальство» и плачет, уткнувшись в плечо обреченному Николаю II, то крутой «сыскарь», бодро меняющий личины в разведывательных целях. Только что был квази-шерлоком (расследующим дело террориста с карандашами), то вдруг выстрел в воздух — и в темный питерский кабак влетает гражданин начальник из блатных одесских анекдотов (оттуда же занесло и его экзотического для Петербурга осведомителя, балансирующего на грани между Бубой Касторским и Беней Криком). То душку-жандарма с аппетитом тискает в углу своего знаменитого особняка сама Матильда Кшесинская, то в ресторане, где правит «весенний и тлетворный дух» (и сидит за бутылкой водки кукла Александра Блока), уже сам Прохоров смело задирает юбку на неутомимой Ариадне, чтобы следующие пару минут страстно раскидывать с нею пустые шкафы и еще какую-то мебель в тесном коридорчике (отчаянное дело этот пожар чувств!).
И все бы хорошо, и даже не без обаяния в этом авантюрно-романтическом боевике и его импозантно-усатом герое, если бы после пары таких серий жанр сериала вдруг не изменился, и Прохорова не списали бы по ведомству плакальщиков на могиле исторического сюжета. Допустим, выпить рюмку с Распутиным Мише-Юре еще есть о чем, а вот поговорить со Столыпиным (в одной из самых абсурдных сцен сериала) — уже решительно не о чем. Приходится выслушивать сетования хозяина крошечного кабинета на кресла, в которых все никак не починят отваливающиеся ручки. И потом, разумеется, закладывать одну рюмку за другой, оплакивая кончину убиенного премьер-министра. То есть опасения по поводу сочувственного отношения автора сериала к «белому плату для утирания слез» отчасти оправдались. Вот только плакать пришлось самому жандарму, а после истаять в финале повествования облысевшим алкоголиком в советской столовке. Нет тут иного фатума, кроме современного — ибо никто так не обречен на принципиальное отсутствие внутренней цельности, как герои нашего времени. Господам офицерам и не снилось.
Точно так же сдулись и другие вымышленные герои «Хроник» — с той лишь разницей, что они изначально жильцами не были. С единственным отрешенно-ошеломленным выражением на лице отходил весь сериал аристократ-пианист-бомбист-чекист Тихомиров (Никита Каратаев): то его вводила в шоковое состояние отчаянная страсть к Ариадне, то собственная жажда крови, то любовь к Ленину, то служба Сталину. Буквально «героем не того романа» несколько эпизодов выглядел революционер Лютер (Александр Мизёв) — бледный, беловолосый цинично-хладнокровный садист-террорист в свитере машинной вязки (там точно нужна была вся эта хроника?) в равной степени обязанный своим стилем и Петруше Верховенскому, и убийце-альбиносу из экранизации Дэна Брауна. И оба кончат пошлостью, людоедством и ЧК.
Подлинный аристократ — существо, которому невозможно навязать ничего извне
Потому что никакой вымышленный Лютер, ни истеричная Ариадна, ни благородный Прохоров главными героями «Хроник» не являются. Не стал им (просто по объему роли) и Николай II в превосходном исполнении Никиты Ефремова. Реплики его персонажа почти наполовину состояли из обещаний посоветовать Прохорову хорошего портного для шитья мундира и сетований, что так и не присоветовал. Однако в своем крошечном сюжете актер нашел дивную свободу, напомнив, что подлинный аристократ — это такое существо, которому невозможно навязать ничего извне: ни ритма, ни задач, ни эмоций, ни манер.
Государь здесь тих, прост и благостен не от врожденного недомыслия, а потому что таково было его желание — он ведь и слышит только того, кого хочет (симпатичного ему Прохорова, а не покрикивающий конвой вокруг, к примеру), и ухом не поведет, и голоса не повысит, с досадной, но несокрушимой кротостью говоря не только о портном, но и о коррупции в армии, и о судьбе России, и о собственной гибели. Только с неожиданно узнаваемой из-под исторической маски задушевной интонацией всех Ефремовых вместе взятых вдруг произнесет, задумчиво: «Я не понимаю этого народа…» — поставив свой, не царский, автограф.
«Дорогие товарищи!» Андрея Кончаловского — Что говорят о фильме?
И все-таки главным героем «Хроник русской революции» стал не царь, и не жандарм, а Владимир Ленин. Созданный прототипом героя сериала народ немедленно возмутился, увидев вместо условного Штрауха-Каюрова-Лаврова «рыжего клоуна». Таким он и был — в первой части сериала (потом публика гневно выключила свои телевизоры). Евгений Ткачук поначалу действительно играл эксцентрика, едва не сваливающегося до анекдота, не вождя, а невероятно смешного лысеватого бузотера, которого никто не принимал всерьез (а тут уж недалеко до исторической правды) — слишком порывистый, слишком картавый, припрыгивающий на ходу, с блестящими пуговичками слишком молодых глаз, хихикающих из-под ленинской маски.
То, как этот пупс-хулиган голым демонстрировал свой марксистский член (не партии) дачникам на озере в Разливе (отчего и дачники, и зрители натурально взбесились) — всего лишь очередная тяжеловесная острота режиссера. А вот то, как измученный любовными переживаниями лирик-революционер тихохонько сидел на ступенечке в Женеве, не смея вздохнуть от чувства вины по отношению к самоотверженным барышням Крупской и Арманд, — выглядело подлинным и даже трогательным. Этот неуемный озорник, набрасывающий свои апрельские тезисы прямо в разгар съезда, на стенания бедной растревоженной Наденьки бросал ей легкомысленно: «А зато весело!» — Евгений Ткачук своим актерским нервом и азартом делал хрестоматийную сцену животрепещущей. И это же веселье овладевало вождем, когда он, необыкновенно оживленный предвкушением близкой бури, задорно шутил про то, что некоторых товарищей следовало бы расстрелять — и заливался смехом, подхватываемым всеми присутствующими будущими стрелками и расстрелянными.
Во второй части сериала, после октябрьской революции, Ленин — тот, кто меньше всех шутит и чаще всех задумывается. Споры его со Спиридоновой, прощание с Горьким — смесь упрямства с убежденностью, безнадежности с сердечностью. Клоуна нет и в помине. Это человек, который опять все понял быстрее всех, — прежняя эксцентричность была того же «быстрорастущего» корня. И финал, когда больной, бессвязно мычащий Ленин из последних сил бурно размахивает непослушными руками, стремясь заставить Крупскую отыскать заветную «черную тетрадь» (забавно, что именно поисками похожей «тетради» или папки с разоблачениями, только столыпинской, был занят Михаил Прохоров), а убедившись в бесполезности усилий, все еще пытается зацепиться хоть за что-нибудь, да вот хоть за скатерть в кремлевском кабинете, и так его и увозят, вопящего, с белым флагом в руке — это сцена из большого кино.
То ли неточность, то ли лукавство, то ли нужен финал, когда его нет
«Хроники русской революции», меняя жанры на ходу, не в силах ни определиться, ни совладать со своими героями, то взыскуя исторической правды, то решительно ею манкируя, то ставя неудобные вопросы, то давая слишком удобные ответы, снисходительно подшучивая над коррупцией при любой власти в России и произвольно и самовластно награждая здравым смыслом и детской наивностью кого придется, чередуя качественное кино с самым возмутительным дилетантизмом (в пользу последнего, увы), заканчиваются хроникой строительства Советского Союза, Днепрогэсом и еще чем-то воодушевляющим. А над всем этим реет транспарант:
«Мы в это верили»
И вновь — то ли неточность, то ли лукавство, то ли нужен финал, когда его нет. Потому что единственный транспарант, который над этим сериалом и впрямь может быть поднят, гласит:
«Не все так однозначно!»
Читайте также
-
Что-то не так с мамой — «Умри, моя любовь» Линн Рэмси
-
Памяти лошади — «Константинополь» Сергея Чекалова
-
Предел нежности — «Сентиментальная ценность» Йоакима Триера
-
Это не кровь, просто красное — «Франкенштейн» Гильермо дель Торо
-
Вот так убого живем мы у Бога — «Ветер» Сергея Члиянца
-
Реальность не клеится — «Новая волна» Ричарда Линклейтера