Школа: «Гунда» — Скованные одной (био)цепью
Продолжаем публиковать тексты студентов Мастерской «Сеанс» о значимом российском кино последних десяти лет. В проекте «Школа» о полнометражном доке про свинью и гуманизм размышляет Марина Шаньгина.
Начало. Если закрыть глаза и слушать фильм, то кажется, что дышит уставший человек, среди леса. В его дыхание вплетается далекий механистический лязг одновременно со странными звуками какого-то тихого теплого копошения рядом.
Черный квадрат. Черная дыра в белесой дощатой плоскости. В проеме деревянного сарая — что-то живое. Не сразу понимаешь, что это огромная голова свиньи. Из тьмы за ней, сюда, на свет божий, выпадает белый комочек, за ним еще один… Она начинает рокотать, как паровоз. Поросята пищат, спотыкаются на неверных ногах, тыкаются носами и вынуждают ее встать. Камера перемещается — мы внутри. В укромной темноте этого сарая, в хитросплетениях сена, устилающего пол. Писк малышей перекрывает ее рокот — их больше десятка, они голодны. И пока одни уже нашли источник еды, другие пытаются добраться до материнских сосков. Последний, еще в слизи, с огромным трудом лезет через Эверест материнского копыта, и с каждым, все более уверенным шагом, расталкивая собратьев, приближается к цели. Дружное причмокивание в два ряда завершает этот утомительный для семьи день.
В своей природной мощи перед нами — частица жизни, сама жизнь
«Это будет Троица. Про свинью, корову и курицу», — уверенно отвечал на вопрос о следующем фильме режиссер Виктор Косаковский, получая в 1997 году на Берлинском фестивале приз ФИПРЕССИ за «Среду». Так и случилось, но не в следующем фильме, а еще через семь — спустя почти четверть века. Абсурдная идея полного документального метра про свинью долгие годы не находила поддержки ни у российских, ни у зарубежных продюсеров. И все-таки в 2020-ом (год мертвой пандемийной тишины, глобального слома, настоящего старта третьего тысячелетия) документалист, теперь уже мировой классик, предъявляет человечеству свой полуторачасовой документальный фильм без единого человеческого слова. «Я режиссер, а не проповедник, — скажет он на премьере. — Кино рождено быть немым».
«Гунда» и правда напоминает немой фильм. Только на месте тапера — сама природа. Ее музыка соткана звукорежиссером Александром Дударевым из шума ветра, из шелеста дождя и травы, из жужжания мух и щебета птиц, из многоголосия центральных героев, которые «говорят» — и зритель точно понимает, о чем.
Главная героиня — Гунда. «Богиня сражения» — переводится это скандинавское имя. Кто окрестил так центральный объект внимания этого киноэпоса — сам автор или промысел случая — мы не знаем. Очевидно одно: в своей природной мощи перед нами — частица жизни, сама жизнь. Гунда, она как актриса, харизматичная, весомая в своей суровой витальности, чувствующая и проживающая определенно узнаваемые нами эмоции. Многодетная мать в спектре обычных забот: накормить, обучить, прикрикнуть, когда расшалились…
Три внятно читаемых отпечатка отнюдь не животного, а сугубо человеческого опыта: Любовь, Свобода, Травма
Монохром против цвета — так лучше видно их личности. Узкие глазенки поросенка в черно-белом варианте становятся выразительными бусинами. И, будем честны, в этой графике не слышно запаха навоза. Специально выстроенный сарай позволяет до миллиметра выверить драматургию каждого кадра — этой ежедневной рутины большого семейства, явленной выпукло, «наощупь», в макро-режиме, как в рекламном ролике с голливудскими звездами. Но этим актерам не поставишь задачу. Терпеливое внимательное наблюдение и со-чувствие — единственный путь. Вот Гунда откапывает носом в сене слабого детеныша, долго обнюхивает его и вдруг всей тенью наваливается на камеру. Душераздирающий неумолкаемый крик разрывает этот идеальный буколический мир на десятой минуте фильма. Огромная Гунда наступила копытом на своего ребенка. Хочется зажмурить глаза — это трудно видеть. Наконец все стихло. Безмятежные, ангелически спокойные создания сбились в белое дышащее облако — на них падает сетчатая тень… И начинаются другие истории, по ходу которых я пристально всматриваюсь в каждого поросенка, надеясь разглядеть хромого.
Мы погружаемся в хлопоты Гунды, учимся в ее семейной школе вместе с новорожденными, которые растут не по дням, а по минутам, все дальше расширяя горизонты своего маленького мира. Мы вместе с ними наблюдаем за первыми шагами по земле старых и куцых птиц, выкупленных режиссером на этой ферме и впервые выпущенных из клетки в лесу. Камера на наших глазах творит чудеса: чешуйчатые ноги кур, медленно ступающие по земле, взметая траву, вдруг переносят нас на миллионы лет назад, отчетливо превращаясь в гигантские лапы динозавров. Как на аттракционе, ощущая почти физически движение воздуха, мы прыгаем вместе с одноногой курицей, удерживая баланс крыльями, и помогая себе культей, чтобы потом неожиданно вместе с ней уткнуться в сетку забора. И постоять так, озадаченно смотря на зеленые джунгли за решеткой. А следом — увидеть, как толпа, поток, лавина, могучая река бессчетных коров вырывается из тюремных ворот стойла, стремительно прорезая зелень луга…
Цель жизни проста — стать мясом
Начавшийся дождь дарит радость подросшим поросятам. Ловить языком снежинки или капли дождя — истинно детская забава. Им два месяца, с полутора килограмм они выросли до пятнадцати и уже порядком умаяли свою мать. Исключительный кадр, где Гунда лежит у поваленного дерева, и эти взрослые дети, расталкивая друг друга в поиске молока, словно шакалы рвут ее плоть.
Троица Косаковского — три вида самого потребляемого человеком мяса: свинина, птица и говядина. Именно в такой очередности отдано экранное время героям фильма. С другой стороны, нам явлены три внятно читаемых отпечатка отнюдь не животного, а сугубо человеческого опыта: Любовь, Свобода, Травма. Многодетная мать Гунда. Вырвавшиеся из загона коровы. Драная, с удивленно открытым клювом, одноногая курица, упорно ковыляющая по земле и раз за разом пытающаяся взлететь…
В этой нечеловеческой истории главное оружие — взгляд. В финале каждого эпизода герои настойчиво рушат четвертую стену: смотрят на зрителя в упор, долго и молча, но без укора, смиренно.
Гунда всматривается в человека по ту сторону экрана
Назойливые мухи, облепившие коров, забирающиеся прямо в блестящие их глаза, пророчили этот конец. Поросят забирают на убой через два месяца после рождения. Цель жизни проста — стать мясом. Убийство — ежедневная рутина человечества.
Финал возвращает нас к первому кадру фильма. Уставшая Гунда лежит в проеме сарая, мы в последний раз видим ее детей в кадре. Уже не комочки, они снова беспардонно лезут через ее голову. Огромное во весь экран колесо (шина трактора, кстати, тоже чешуйчатая, но это материя — мертва) перемалывает кадр, который заберет детей Гунды, как шёстрёмовский возница. Борт прицепа перегораживает перспективу вплотную к нашим глазам. Ничего не видно. Едва слышно живое копошение за этой железной стеной. Колесница, лязгая, отъезжает. Далее — главный, по словам режиссера, кадр его жизни: десятиминутный, без единой склейки, эпизод метания матери в поисках своих детей. Которых больше нет — ни одного, нигде.
Цикл завершился. Родила, отдала на убой. Гунда всматривается в человека по ту сторону экрана. Не получив ответа, она снова исчезает в бездне черного квадрата. Чтобы снова родить. Чтобы снова отдать. И в нашем искривленном травмированном настоящем этот предъявленный режиссером животный конвейер смерти звучит иначе, чем просто веганский манифест. Изнутри, играя желваками, прорывается ненависть человека к человеку, матереет цивилизация убийц.
«Что-то не так с архитектурой мира» — заявит режиссер своим следующим фильмом «Архитектон», снятом в период карантина, в котором на улицах главных городов Земли уже нет ни одного живого существа. Камни и бетон.
От дебютного «Лосева», где во главу угла был поставлен Человек — до пространства, где о Человеке напоминают только пустая геометрия когда-то построенных им городов. Таков наш путь? Выхода нет?
Если только не взглянуть на мир глазами самого Косаковского, дарующего надежду, что у нашей цивилизации все-таки есть шанс увидеть себя со стороны. Камеры, умеющей со-чувствовать. Камеры, умеющей любить.
