«Мир полон тайн»: Помимо полицейских сводок
![](/wp-content/uploads/2019/03/swon-secrets-1.jpg)
Грэм Свон
«Мир полон тайн» (в оригинале The World Is Full of Secrets) — история об одном летнем вечере 1996-го года в якобы безопасной зажиточной американской субурбии. Согласно устоявшейся традиции хоррора, пять старшеклассниц собираются в пустом родительском доме и рассказывают страшные истории, а закадровый голос пожилой женщины (одной из этих девочек, но в далеком будущем) всю дорогу предостерегает нас: в райский сад прокрадется зло, всё закончится очень плохо. Так и происходит — но уже за пределами фильма. В финале, когда две девушки выходят под фонарь заднего двора подышать воздухом и почитать Джона Донна от бессонницы, мы слышим чьи-то шаги — и на этом повествователь останавливается: «Ну а все прочее вы и так найдете в полицейских сводках, вместе с фотографиями». Это экспериментальное кино с 20-30-минутными монологами на крупных планах, множественной экспозицией и заигрыванием с мистикой похоже на длинную ворожбу, заклинание, тревожный гипноз, который обрывается чуть ли ни на полуслове, после чего зритель просыпается как по щелчку, чтобы уже самостоятельно решить, что он увидел и что в связи с этим думать.
На Q&A у зрителей вышел спор про финал. Кому-то всё «даже слишком» понятно, у других сомнения, третьим не понятно ничего.
Вынесенные за кадр события трактуются людьми в зависимости от того, во что они верят. Для кого-то очевидно, что пожилая женщина просто рассказывает, допустим, журналисту о давних событиях, предшествовавших убийству ее подруг каким-то маньяком. Кому-то важнее мистические намеки в сценах с гаданием и ритуалом, похожим на вызов духов, которые проводят девочки, — и тогда получается, что сам дьявол пришел за ними, и голос женщины тоже как бы потусторонний. Кто-то из героинь верит в Бога, кто-то воспринимает только мир видимого — так и среди зрителей найдутся трактовки рациональные и иррациональные, а кто-то предпочтет остаться агностиком. Мне важно было дать пространство для такой многозначности.
Мне кажется, на эту многозначность работает еще многоголосица фильма: помимо очень разных голосов героинь и рассказчицы, есть еще «голос» старой газетной вырезки об убийстве, которую девочки находят в книге — и стихотворение Джона Донна, которое они читают в финале.
Да, было интересно добавить реплики из разного времени, у нас есть голос из будущего, голоса из экранного настоящего (хотя исторически это уже прошлое) — и хотелось добавить что-то из более далекого прошлого. Сначала я хотел сделать это визуально, встроить образы из картин Делакруа — но потом отказался от этой идеи, да и вообще фильм сильно задрейфовал в сторону словесного. И Джон Донн с его метафизикой тут отлично подошел — вы можете особенно не вслушиваться в строки, все равно будет понятно, что это речь былого времени и что она говорит одновременно обо всем — о любви и разлуке, о близкой смерти, о закате человека или целого мира. Ее можно воспринимать как угодно — и каждый опять-таки может выбирать: это утешение или горькая предсмертная речь? Или просто пустые слова.
![](/wp-content/uploads/2019/03/swon-secrets-2.jpg)
«Мир полон тайн». Реж. Грэм Свон. 2018
Вы говорите о многозначности, о свободе зрителя самостоятельно выстраивать фильм, но при этом финал, на мой взгляд, работает манипулятивно. Полтора часа повествователь готовит нас так и эдак к чему-то жуткому, а потом нам не показывают ничего — даже пустого места, где все произошло. Это вызывает сильную реакцию, невольно расстраиваешься, что не додали мяса, и сразу ловишь себя на кровожадности — чувствуешь стыд, внутренний конфликт. Получается такой «подлый прием» — спровоцировать человека, а потом пристыдить.
Безусловно, это манипуляция, довольно подлая [смеется], и она была моей прямой задачей. Мне важно было вытащить себя и зрителя из состояния автоматизма, а смотрение — это всё-таки автоматизм. Это делается и нарративно — тем, что всю дорогу история рассказывается, а не показывается, и с помощью финала — который не дает тебе как бы обещанного аттракциона. Вы очень точно сказали про желание увидеть хотя бы место, хотя бы примятую траву или темные пятна на ней — нам необходимо хоть какое-нибудь визуальное подтверждение акта для признания его существования, и это отчасти естественная запрограммированная реакция, а отчасти — та самая кровожадность, необходимость насилия как зрелища, как видимого. Мне кажется, смешно не признаваться себе в этом, говорить, что это всё просто щекотка нервов или любовь к искусству.
Ну, в общем, да. Мы ведь можем сесть смотреть семичасовую нетфликсовскую документалку про Теда Банди, «чтобы расслабиться».
Вот именно. Я вообще вырос на хоррорах, и мой фильм основан на мифологии американского подросткового ужастика: все эти предместья, ночевки, страшные истории, ритуалы, невинность последнего лета перед взрослением. Но мне хотелось перевернуть знакомый код и жанр вместе с ним.
Сделать из восклицательного знака вопросительный.
Да, вроде того.
«Мир полон тайн» в связи с этим называют антихоррором, мол, хоррор без насилия на экране — это вроде как скорлупа жанра без яйца внутри.
Я понимаю, почему предлагается такая формулировка — «антихоррор», но знаете, я считаю, что в определенном смысле это как раз ультимативный хоррор. Фильмы ужасов дают людям не просто кровищу, они дают в первую очередь ощущение дискомфорта, адреналиновые качели, в общем, так или иначе «тыкают палочкой» зрителя, в чем-то его мучают и волнуют. Все это в фильме есть, он держит саспенс, сильно накручивает — потому что слова имеют свойство накручивать как ничто другое.
![](/wp-content/uploads/2019/03/swon-secrets-3.jpg)
«Мир полон тайн». Реж. Грэм Свон. 2018
Эпизоды с гаданием и ритуалом действительно кажутся передышками между чем-то по-настоящему напряженным.
Именно. Хотя эти эпизоды и работают с традиционными приемами страха в кино, на фоне рассказов девочек они выглядят как паузы, чтобы мышцы поразмять, приятные пустячки. Настоящая жуть идет от слов. Всё это связано с тем, как вообще родился фильм. Изначально я хотел экранизировать историю, которую рассказывает одна из девочек: про школьницу Мэри-Энн, которую пытают и убивают четыре погодки и девушка постарше. История документальная (вообще все истории, кроме рамочной, тут реальные). Это не очень известное дело, но трое из участниц до сих пор сидят в тюрьме, и когда я начал писать сценарий, странице на двадцатой, при переходе непосредственно к жестоким вещам, я застрял. Я не смог эксплуатировать эту реальную боль в виде кино, для меня неожиданно возник нравственный барьер. И тогда я решил создать дистанцию — с помощью пересказа. Всё было хорошо, но на определенном этапе я понял, что как бы сняв с себя ответственность изображения…
…вы передали ее воображению зрителя.
Да, из пассивного наблюдателя я сделал его соучастником. Когда период съемки и постпродакшна прошел, и я уже смог сам смотреть материал как зритель, сидя поздно ночью на сведении звука, я ощутил, как что-то невыразимо страшное проникает мне под кожу, попадает в кровь и меняет меня. Настоящий хоррор работает с непоказанным — и таким образом проникает в вас гораздо глубже, при этом оставляя определенный зазор для рефлексии, для вопроса: почему мне от этого плохо? А еще у вас не сработает затверженный рефлекс закрыть глаза — ведь картинка поступает через слух.
Очевидно, что с заглавным тезисом всех сценарных школ «Не рассказывай — показывай» вы не согласны.
Это, по-моему, чушь. Кино не обязано являться абсолютным зрелищем, так оно многое теряет — мне поэтому и современные хорроры не нравятся, особенно нулевых. По своей природе кино — это всегда комбинация показанного и непоказанного, видимого и скрытого. Во-первых, разыгранная история всегда предполагает отбор. Нельзя передавать историю целиком, всем пластом реальности, необходимо выбирать и обосновывать каждый выбор. Во-вторых, у кино есть границы кадра. Я пришел в кино из театра, и для меня важны эти границы, что справа, что слева, что в центре — и расположение внутри этих рамок, и вынесение чего-то за них. В древнегреческой трагедии Эдип не выкалывает себе глаза посреди сцены, он ослепляет себя за одной из кулис. Не потому что нужно было вписаться в детский рейтинг, а чтобы у вас кровь в жилах от его крика застыла. Принцип тотального показа предпочитает отбору материала уплощение истории, лишает игры воображения, пауз между нот. И силы пересказа тоже. Всем известно, что кино — это монстр Франкенштейна, сшитый из разных искусств, и мне не кажется, что его нужно сводить только к чему-то одному, а прочее, например, литературность, объявлять «ленивым» подходом. Мне не очень нравится сама идея поиска некой основы «кинематографичности» — в зрелищности, монтаже или чем угодно еще.
![](/wp-content/uploads/2019/03/swon-secrets-4.jpg)
«Мир полон тайн». Реж. Грэм Свон. 2018
В самом длинном эпизоде, на крупном плане, без склеек, где Клара рассказывает историю про Мэри-Энн на фоне двух свечей, есть, мне кажется, невероятное, чисто киношное переживание — в течение ее монолога свечи укорачивается, это создает ощущение абсолютной равности времени на экране и длящегося времени твоей собственной жизни. Настоящая «смерть за работой».
Да, это бесценное качество плана-эпизода. То же касается мнимой скучности истории на крупных планах. Например, фильм «Лицо» Энди Уорхола — 70 минут крупного плана Эди Седжвик, без каких-либо драматургических задач. Сначала это может быть невыносимо скучно, можно даже поспать, но с определенного момента начинаешь понимать, что в лице столько всего постоянно происходит.
Благодаря этому мы подходим к вашим героиням очень близко, мы долго следим за их лицами и речью — и многое узнаем из прямого наблюдения за высказыванием, без обычного для хорроров вуайеризма и прочего.
Я всегда говорю, что этот фильм сделали актрисы, спасибо им за сотворчество. В основном это девушки из театра, потому что им привычнее заучивать такие большие блоки текста, но у них совершенно разная подача. И контраст между речевыми манерами помог вместо стайки одинаковых подростков, какими общество привыкло видеть молодых девушек, увидеть индивидуальности.
И истории о насилии над женщинами они рассказывают с очень разных точек зрения.
Это важный момент. Ведь они по сути собираются на этот вечер страшилок не для праздного веселья, а чтобы готовить себя к миру, который хочет их убить. Они взрослеют и впервые поворачиваются лицом к факту: с женщинами веками творят страшные вещи. И они пытаются понять, кем им быть в этой ситуации торжества насилия. Эмили рассказывает историю святой Агнессы с точки зрения жертвы, а вот Клара, рассказывая о Мэри-Энн, начинает под конец причислять себя к сообщникам, употреблять местоимение «мы». Старшая девочка Бекка живет на инстинктах, историям предпочитает ритуалы и активно вторгается в мир. Мэл отказывается рефлексировать и проявлять себя, она кажется самой домашней: вначале мы видим ее с мамой, она переживает за бабушкино кольцо…
…Она делает всё, что просит мама, проводит тихий вечер дома с подругами, и тем не менее именно ее убивают на собственной лужайке, в якобы самом безопасном месте мира.
Вместе с Эмили, которая, как кому-то может показаться, сама просит для себя роль жертвы. Да, насилие хаотично, уберечься от него невозможно, и вместе с теми, про кого можно как-то что-то себе при желании объяснить, ему подвергаются совершенно случайные люди. Это чистый хаос, не надо пытаться объяснять его длиной юбки, религиозной виктимностью, кармой, не знаю еще чем.
![](/wp-content/uploads/2019/03/swon-secrets-5.jpg)
«Мир полон тайн». Реж. Грэм Свон. 2018
Можно ли сказать, что вы сняли феминистское кино?
Думаю, да, мне хотелось бы так думать. Во всяком случае, мне было интересно услышать в нем женщин, понять, хотя бы интуитивно, что-то о мире девушки-подростка, об этом в сущности трагичном моменте перехода.
Для описания этого перехода толком и языка пока не существует, поэтому только интуитивно и можно.
Да, это путь наощупь. Но на всех фестивалях, куда пока катали фильм, у меня после показов были очень интересные разговоры именно с женщинами, молодыми, 20+, которые говорили, что в фильме не озвучены, но присутствуют важные для них вполне серьезные страхи и переживания юности, часто табуированные в обществе как «женский мистицизм» или просто излишняя впечатлительность.
Я, пожалуй, к этим женщинам присоединюсь. Мне кажется, очень верно, что все 14-15-летние девочки в фильме — на самом деле уже очень взрослые люди, которые многое умеют чувствовать и анализировать, и для них закат своего особенного «последнего лета» — вполне осознанный апокалипсис, после которого будут только отнимать — силы, безопасность, самость, почти экстрасенсорную чуткость к тонким местам мироздания.
К миру, полному тайн.
Название именно об этом?
И да, и нет. На самом деле, такая строчка была в рассказе про Мэри-Энн. Так ответили девочки-мучительницы на бесконечно повторяющийся вопрос Мэри-Энн: «За что? Почему?». Это ответ без ответа на наши вопросы к иррациональному злу, к тому, что не объяснить только логикой. Почему Банди делал это? Мне кажется, что психопатия — это поверхностное объяснение, это не всё. А почему обычные люди срываются и творят какой-то кошмар? Так легко подражают злу? Всегда ли дело в среде или патологии? Нет ли чего-то большего, что сводит людей с ума, какой-то глубокой темноты за пределами освещенной фонарем лужайки? Мне кажется, этот вопрос, который задают себе девочки, рассказывая эти истории, — девочки, как вы правильно заметили, чрезвычайно чуткие, — он ударяет в наиболее тонкую точку купола реальности и создает на нем трещины. И по этим трещинам можно идти в разные стороны. Можно в разговор о женщине и о том, что с ней делает общество. Можно в мистицизм и религию. Можно в историю и подавленные импульсы насилия.
Но интересны не столько трещины, сколько то, что за куполом.
То, что за пределами нашей очень несовершенной постройки, да. И во многом это вопросы, чем-то связанные с этикой. Я не снимаю с себя ответственность за то, что интересуюсь всем тем же, что и остальные, — насилием. И прекрасно понимаю, что слово в этом смысле даже опаснее изображения. Но вместе с этим пустым финалом, с отказом от зрелища, которое «и так широко известно по материалам полиции», добавляется вопрос: «Почему?». Почему мне это надо? Что кажется этическим поворотом, которого мне давно не хватало… Знаете, эта вырезка об убийстве девочки из семидесятых, которую героини находят в книге — она тоже абсолютно реальная. Я сам в мистику не верю, но моя жена, художник нашего фильма, случайно нашла ее за две недели до съемок — кто-то сложил заметку по сгибу и сторону с фотографией девочки поставил в фоторамку. Жена ее открыла и ахнула.
Меня удивил непривычный тон этой заметки, сконцентрированный не на убийце, а на девочке, на том, какой она была при жизни.
Вот-вот, как она хорошо ездила на лошади и прочие милые подробности без тона некролога, как будто о живом человеке, для школьного альбома. А ведь это не деревенская газета, дело было в Калифорнии, а девочка — приезжая из Нью-Йорка. Еще в начале семидесятых фокус был другой. Жертвы были людьми, их не объективировали и не обезличивали так, как сегодня.
Но после вспышки серийных убийств, стрелков и так далее — все изменилось.
Скажем так: со временем что-то изменилось. В жизни и в том, как она обычно отображается в культуре. И меня это, честно говоря, беспокоит.
Читайте также
-
«Один фильм помогает понять другой» — Говорим о любительском кино
-
«Это разрушит хрестоматийное восприятие» — Даниил Воробьев о сериале «Чистые»
-
«Камера видит любую фальшь» — Светлана Филиппова о фильме «Лиссабон»
-
«Стаканчик должен быть полон, причем кипятка» — Станислав Фомичев и Анна Далингер про «Угол наклона»
-
Аличе Рорвахер: «Нужно понять, что ты не уникален»
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»