Глаза шестидесятых
СЕАНС – 7
Издавна красота обитала в гармонии, в спокойном равновесии частей. Число абсолюта ноль, поэтому соразмерность не знает собственной величины, а идеал — не уживается с индивидуальностью. Канон прекрасного лица — это как будто и не лицо вовсе, а магия пропорций, порядок целого — отсюда поднималась над временем ледяная маска Греты Гарбо; маска, доводящая до безумия своим недоступным совершенством.
Лица шестидесятых «вспоминают» о выражении, даже оставаясь неподвижными.
Канон изжил себя к началу шестидесятых. Мэрилин Монро можно было только выдумать. Изнемогая от собственной чрезмерности, Мэрлин просилась обратно — на журнальную обложку, в комикс, на рекламный плакат. Время сжалилось над заплутавшей пин-ап герл — девушкой с открытки. Лишь ценою смерти вернулась она в породивший ее мир глянцевой фотографии, где статика и двумерность худо-бедно примиряют с мыслью о том, что эта фантастическая плоть когда-то существовала въяве.
Похоронив М. М., шестидесятые так и не догадались, что вместе с почти карикатурной секс-богиней их навсегда покинул Абсолют. Ему на смену шел слом, сдвиг, акцент. Даже самые совершенные лица шестидесятых не самодостаточны, они рождены прихотливой игрой внешности и того, что этой внешности предшествует, окружает ее и ожидает. Пространство, стихия, судьба… Ветер, растрепавший прическу Бабетты, или слеза, блестящая в близоруком взгляде Моники Витти, или неожиданно жесткий прищур Кардинале. В этих лицах есть секрет, шифр, сюжет сквозного действия, они оживают под взглядом, они невозможны без отражения — но не в бесстрастном зеркале вечности, а в чужих глазах, чужих лицах, в страсти, желании, презрении, мимике, поступке или преддверии поступка. Смеющаяся Гарбо почти ужасна, как может быть ужасен смеющийся мрамор. Лица шестидесятых «вспоминают» о выражении, даже оставаясь неподвижными.
Кинодивы прошлого передвигались главным образом на поездах.
Глаза на этих лицах не просто отказываются смотреть внутрь и не просто обращены вовне — они стремятся прочь с лица. Вошедшая в моду линия превращает глаза в нечто летучее, изогнутое, живое. В стрелы или в черных бабочек «Проведите тонкую черту от внутреннего угла века к внешнему краю, слегка расширяя лилию. Ваши глаза неожидано улыбнутся и все лицо засияет», — учил модный журнал «Вог». Романтически настроенный Запад в который раз обращался к Востоку, на чьем пестром ковре женщина выглядит природой, негой, экзотическим цветком. Текучие глаза шести десятых оттуда — из волшебных ночей Шехерезады, из ориентальной поэзии и запутанных сказок. Шестидесятые отправляли своих красавиц и в путешествия по времени. Макияж тейлоровской Клеопатры или героинь польского «Фараона» выглядит так, будто древние египтянки гримировались по рецептам «L’art et la mode». В доисторическом «Миллионе лет до нашей эры» Ракел Уэлч больше похожа на манекенщицу из Сохо, чем на жительницу каменного века.
Плавный рисунок глаз венчает общий контур времени. В почете физиогномика с погрешностью против классической нормы — от эффектных ошибок в лицах суперзвезд до очаровательных помарок во внешности звездочек. Неровные зубы и спутанная челка Б.Б., громадный рот Софи Лорен, почти сократовский лоб Жанны Моро. Их черты раздражали бы в интерьерах, но шестидесятые выводят своих героинь на улицы, сажают на самолеты и яхты, в приземистые, словно облизанные встречным воздухом, автомобили. Кинодивы прошлого передвигались главным образом на поездах; случись им оказаться на корабельной палубе — и море отступало назад, на второй план, пряталось в рирпроекции, боясь смутить своим дыханием скульптурные складки одежды и волосок к волоску уложенные прически. Не потому ли шестидесятые, по существу, отказались от амплуа вамп, что роковая красота требует застывшего, безвоздушного пространства, где сама близость только удаляет от образа, сотворенного из соблазна и мечты. Шестидесятые соблазнялись другим — движением, жизнью, танцем, естественной страстью и секретом живого чувства.
В гонке со временем побеждает вечность.
Отбросив наследие «большого стиля», советские шестидесятые занялись лепкой неклассических лиц. Высокие скулы Татьяны Самойловой, взлетающие к вискам глаза сестер Вертинских, обиженный взгляд Лавровой. Кустинская, Величко, Володина… Лучшие свои роли эти звезды оставили в подарившем им облике времени — рубеж десятилетия перешагнули немногие. Семидесятые позабудут резкий, графичный абрис Марианны Вертинской и всмотрятся в плавные линии лица Анастасии. При их фамильном сходстве вне времени окажется гармоничный канон.
В семидесятые станет ясно, что у Анны Карениной не может быть лица Самойловой… Кто-то перейдет на возрастные роли, кто-то просто исчезнет…
Вместе с ними постареют и уйдут шестидесятые — запоздалое детство столетия. В гонке со временем побеждает вечность — и до и после в кино и в жизни были и будут лица совершеннее, красивее, значительнее. Но живее уже не будет.
