Георгий Данелия на «Чапаеве»
Подборку открывает статья, написанная Дмитрием Савельевым для семитомного издания «Новейшей истории отечественного кино». Читайте о мотивах бегства и судьбы, ставших для фильмов Данелии главнейшими, а также о роковой роли непоставленного «Хаджи-Мурата»:
«В классический тест „поэт — Пушкин“, „фрукт — яблоко“ и т. д. можно было бы включить еще одну позицию. „Известный советский комедиограф“ — и каждый второй назовет имя одного из самых печальных авторов отечественного кино. Сорок без малого лет назад Данелия, поставивший к тому времени три с половиной фильма, ни один из которых не походил на другой, запустился с экранизацией „Хаджи-Мурата“. Его занимала история жизнелюбивого наиба, гордеца горца, чья тоска по оставленной родине — черная, смертная; чья отчаянная жажда свободы утолима лишь гибелью. Была в этом замысле, в самом строе непоставленного фильма некая последняя прямота и окончательность суждения о жизни. Провидение сочло такого „Хаджи-Мурата“ преждевременным для режиссерской судьбы Данелии (десять лет спустя сам он примет решение переснять удачную сцену из „Осеннего марафона“, которая раньше времени расставляла все точки над „i“, обессмысливая дальнейшее течение фильма). Невоплощенный „Хаджи-Мурат“ разлетелся на осколочки-брызги, и всякий раз, когда Данелия решался на новый фильм, такой осколочек попадал ему в глаз, оцарапывал особым образом».
● ● ●
Георгий Данелия пишет, как пришлось отказаться от постановки «Преступления и наказания» ради «Хаджи-Мурата», а Владимир Огнев — о процессе написания сценария по Льву Толстому:
«Жарко пекло солнце. Мы с Гией, повязав полотенца чалмою, в плавках лежали на траве у коттеджа Дома творчества в Переделкине. <…> Рядом с нами лежало в бумажной обложке расчерканное мною издание „Хаджи-Мурата“ с рисунками Лансере. Я писал и писал. Гия кусал травинку и смотрел в небо. Со своей постоянной японской улыбкой он говорил мне: „Хорошо“, я радостно гнал дальше. Гия после часа-другого: „Надо сделать перерыв“. После перерыва как ни в чем не бывало Гия задумчиво предлагал совсем другое решение, щедро отбрасывая варианты, казавшиеся мне гениальными. Сначала я пытался их защищать, потом видел, что это безнадежно, в конце концов приходил к выводу, что весьма далеко от гениальности написанное в эйфории. Гия был всегда прав».
● ● ●
О том, каким должен был получиться «Хаджи-Мурат»:
«Приключенческий фильм можно было сделать захватывающим. Но Данелия сразу же отказался от этого. Он не хотел ни скачек, ни убийства детей хунзахского хана, ни схватки в мечети, когда пал под ударами кинжалов имам Гамзат, он не хотел ничего, что отвлекало от фигуры обаятельного, чуть прихрамывающего наиба аварского Хаджи-Мурата, его матери, его сына Юсуфа, его сдержанной симпатии к русской женщине, его детской хитрости и наивного честолюбия, его тоски по родине, его приступов дикой мстительности, его благородства и унижения в плену, его трагической смерти, в которой были повинны многие, а больше всего — он сам…».
● ● ●
Из материалов к биографии.
Георгий Данелия вспоминает о военном детстве:
«Как и все мальчишки, я хотел убежать на фронт. И мы с моим другом и одноклассником Шуриком Муратовым — Шурмуром — стали готовиться к побегу. Экономили хлеб и сушили сухари (трудно было удержаться и сразу их не съесть). Выменяли у раненых в госпитале на бутылку чачи наган и три пули. (Чачу Шурмур спер из дома)».
… и об уходе из архитектуры в режиссуру:
— Давай подумаем, что Калатозову говорить… Он обязательно спросит, почему ты решил поменять профессию. А ты?
— Скажу, потому что здесь тоска зеленая.
— Ни в коем случае. Говори, что ты с детства мечтаешь быть кинорежиссером, что это твое призвание. Что любишь литературу, музыку, живопись, театр, а кино — искусство синтетическое и все это аккумулирует.
…и о первом студенческом фильме:
«На актеров денег не было, и мы пригласили студентов Школы-студии МХАТ Галю Волчек и ее мужа Женю Евстигнеева. Конечно, мы хотели кого-нибудь поопытнее, но у этих было большое преимущество — они были бесплатными».
● ● ●
Андрей и Нея Зоркие о первых фильмах Данелии:
«Сегодня ясно видишь, что в первых фильмах Данелии принадлежит только тому времени, а что осталось жить. Самая невыгодная для фильма дистанция (он еще близок нам, еще не отстранился в ту даль, которая позволяет обрести „вторую жизнь“ словом, он — вчера) обнаруживает в „Сереже“ некоторую нарочитость мизансцен на натуре с их низким горизонтом и слишком высоким небом — шлейф старого „поэтического кинематографа“ (это особенно видно во вступительных кадрах до титров, в концовках эпизодов)».
● ● ●
Виктор Конецкий — о написании сценария «Путь к причалу» и морском волке Данелии:
«На „Леваневском“ мы оказались в одной каюте. Гия на верхней койке, я на нижней. И полтора кубических метра свободного пространства возле коек. Идеальные условия для проверки психологической совместимости или несовместимости. Плюс идеальный раздражитель, абсолютно еще не исследованный психологами, — соавторство в сочинении сценария. <…> Уже через неделю я люто ненавидел соавтора и режиссера. Кроме огромного количества отвратительных черт его чудовищного характера он приобрел на судне еще одну. Он, салага, никогда раньше не игравший в морского „козла“, с первой партии начал обыгрывать всех нас — старых, соленых морских волков!».
● ● ●
Данелия — о подходе к режиссуре и сценарию, а также о работе с актерами:
«Для меня стало правилом, что из каждого фильма, во второй его половине, ближе к финалу, я при окончательном монтаже вынимаю большой эпизод. И чаще всего он мне очень нравится. Иногда даже на съемке спохватываюсь: что-то больно хорошо все получается, не пришлось бы выбрасывать всю сцену… Отсюда и рождается ощущение жертвы. Пожертвовать хорошим ради общего. Но, честно говоря, вся работа режиссера в этом и заключается — ищешь такой вариант происходящего, чтобы никакая мелочь не претендовала на главенство».
● ● ●
Сергей Добротворский — о Данелии-урбанисте:
«Он первым показал метро как место действия городской сказки. По эскалатору вверх поднимался метростроевец Коля и, потеряв любимую, распевал „бывает все на свете хорошо“. Вниз, к последнему поезду питерской подземки, скакал интеллигентный Бузыкин и знал, что хорошо уже точно не будет. Станция метро как декорация раннеперестроечного кича разыгралась в „Насте“. Будучи горожанином, Данелия знает цену мимолетной встрече — едва ли не лучшие свои эпизоды и маленькие роли у него сыграли Владимир Басов, Евгений Леонов, Инна Чурикова, Галина Волчек, Ролан Быков».
● ● ●
Данелия и Канны. Режиссер вспоминает свою поездку на Лазурный берег с «Я шагаю по Москве» и обед с мсье Лангуа (нее путать с Ланглуа):
«И времени на Лувр все меньше и меньше… Так мы ничего и не увидим, так и просидим в ресторане до завтра. <…> Сыр подали без пяти три.
— Мы в Лувр успеем? — спросил я мсье Лангуа, когда обед, наконец, закончился.
Лангуа посмотрел на часы и сказал, что в Лувр нет. Это долго. Можно так покататься, Париж посмотреть.
— Но только на Джоконду взглянуть! — взмолился я. — Бегом».
● ● ●
Стоит ли беспокоиться о повторяемости в выборе актеров? Отвечает Георгий Данелия:
«Мне нужно снимать картину, и, приглашая актера на роль, я забочусь прежде всего о соответствии его данных — и чисто внешних и характера его дарования, его возможностей актера — тому образу, который нужно сыграть. Экспериментировать при этом нет ни возможности, ни необходимости. На эксперимент можно решиться только при условии хорошего знания актера по его ролям в кино и в театре или, наконец, просто по жизни».
● ● ●
О работе с режиссером рассказывает Резо Габриадзе. Его эскизы к фильму «Не горюй!» смотрите в галерее:
«На съемочной площадке он никогда не бывает растерян, всегда знает, что он хочет, и знает, как это надо сделать. Он монтирует прямо в процессе съемок. При этом, в отличие от других режиссеров, он умудряется оставаться незаметной фигурой на площадке. Он владеет особой тайной работы с актерами. Руководит съемочной группой без шума. Скорее всего, это удается ему потому, что все у него рассчитано».
● ● ●
Цитаты из беседы режиссёра с Виктором Деминым — о критиках, профессиональных раз
говорах и юморе:
«Нормальный, здоровый человек должен любить шутку, балагурство, этакую словесную карикатурку, переиначенные пословицы, переделанные изречения, каламбуры… Тут есть игра ума, радость, что владеешь миром. Дескать, разнимаю на части, соединяю несоединимое, а все равно в этом остается какой-то смысл. И есть еще печальный какой-то юмор».
● ● ●
Андрей Зоркий с текстом к пятидесятилетию режиссера:
«От фильма к фильму режиссер буквально… меняет кожу, преображаясь порой до неузнаваемости. У него все нет и нет той единственной, основополагающей, программной (для самого же себя!) картины. Он весь прорастает из всех своих картин. Такое бывает редко. И происходит трудно.
Внешне же все выглядит безоблачным. Он признанный мастер. У него россыпь наград. У него обойма талантливых картин. У него есть имя. У него нет покоя».
● ● ●
Юрий Богомолов рассказывает об отражении советской реальности в фильмах Данелии:
«Осенние дожди 70-х не способствовали оптимизму отдельно взятого человека в отдельно взятой стране. Тогда в среде советской интеллигенции стали модными разговоры о проблеме некоммуникабельности. Настолько, что над ней задумался даже слесарь-водопроводчик Афоня Борщов, которому, к слову сказать, этой самой коммуникабельности было не занимать — был бы рубль в кармане, приятель Федул с бутылкой и кто-нибудь третий со своим рублем. Но и он испытал что-то вроде сердечной недостаточности в отношениях с окружающим его человечеством».
Майа Туровская анализирует экранизацию Марка Твена:
«Так подошел Георгий Данелия к приключениям Гекльберри Финна — в ореоле удачи, во всеоружии юмора и скорби, в счастливом обладании мастерством, во главе прекрасного съемочного коллектива.
Мало какой режиссер бывает так готов, как был готов как Данелия: к этой встрече. И все-таки картина в первый момент обманывает ожидания, в следующий раз она заставляет считаться со своей собственной природой, а уж потом она может понравиться: ми не понравиться, как всякий иной фильм».
● ● ●
Интервью «Сеанса» об анимационной версии «Кин-дза-дза!» — «Ку! Кин-дза-дза»:
«Меня одолевали цензурные страхи, когда мы делали первую „Кин-дза-дза!“ Нас все время пытали: „Что это у вас за огромный шар, который все надувают? Что вы имеете в виду? Портреты Брежнева?“ А тогда по всей стране висели огромные портреты Брежнева. Мы отнекивались: „Нет, это же просто шарик, при чем здесь Брежнев?“ После того, как ревизоры уходили, мы в ужасе снимали шар, и вдруг объявление: Брежнев умер. Потом появился Андропов и антиалкогольная борьба, а у нас студент Гедеван вез чачу — представляете себе, какая чача в 1986 году? Восемь лет зоны за самопал! Нам пришлось моментально убрать эту чачу, и все решили, что это уксус. Каким нужно быть идиотом, чтобы из Батуми, имея из вещей на руках один портфель, тащить бутылку уксуса!».
