Червивая сказка — «Гадкая сестра» Эмили Блихфельдт
На экранах все еще можно посмотреть «Гадкую сестру» — отвязный боди-хоррор, смысл которого многие поспешили списать на повестку дня. Об ироничности месседжа в своей рецензии успел написать Глеб Колондо. Теперь же предлагаем и другой ракурс. О материи фильма и кинематографичности происходящего — Алина Рослякова.
«Красота — это боль». Сводная сестрица Золушки отрубила себе полступни, чтобы влезть в миниатюрную туфельку, но осталась и без ног, и без принца. Как никто она прочувствовала грандиозную иронию этой аксиомы. По крайней мере, именно такой финал сказки знаком нам по брутальной романтической версии братьев Гримм, растущей из темных европейских лесов и народной памяти. Норвежская дебютантка Эмили Блихфельдт, подхватив волну «женского» боди-хоррора, решает еще раз взглянуть на старую сказку по-новому и попробовать вообразить сюжет, который мог бы привести сестрицу к столь радикальному и абсурдному поступку.
Сестра — тоже человек — «Гадкая сестра» Эмили Блихфельдт
«Гадкая сестра» — один из самых заметных, дерзких и важных фильмов, вышедших за последнее время. Сказано и написано о нем уже много, и тем обиднее, что чаще— про его очевидный месседж, но не про саму, собственно, картину. Так какая она, эта «Гадкая сестра»?
Все начинается со сладких грез о вечной любви: это малышка Эльвира задремала в экипаже. Во сне она красавица-принцесса, вся в цветах и розовой дымке. А наяву — большеглазая чудачка с брекетами, животиком и без родословной. Вместе с матерью и младшей сестрой Альмой она едет в роскошный замок, где их ждет новая семья — вдовец-аристократ и его красавица-дочь Агнес. Однако семейным планам не суждено сбыться: хозяин дома умирает сразу после свадебной церемонии, прямо во время праздничного ужина. И в разгар траура выясняется, что у него, как и у матери Эльвиры, долгов осталось куда больше, чем денег.
Материи, которым Блихфельдт позволила вступить в реакции на экране, оказались подлинно кинематографичными
В фильме Блихфельдт судьба Агнес, местной Золушки, вынесена на периферию — в темную комнату, где гниет ее неупокоенный отец (мачеха не желает платить за похороны) и где в ночь накануне бала творит чудеса призрак ее мамы. Фокус внимания же переведен на Эльвиру. На нее же уходят и последние деньги: за три полные луны беспородную «дурнушку» нужно превратить в принцессу, чтобы выдать замуж за принца и спастись от нищеты. А раз мама Эльвиры не волшебница, ей на помощь с полным арсеналом хирургических инструментов приходит неунывающий доктор Эстетик.
Эльвира и сама мечтает об этом замужестве, она влюблена в принца Юлиана, главного рифмоплета Шведляндии, зачитывает до дыр его стишки про девственниц и змеев. Готова девушка на любые чудеса: от переделки носа и пришивания наживую ресниц до «tapeworm diet». «Главное — то, что внутри»: растущий не по дням, а по часам ленточный червь в животе Эльвиры поможет ей влезть в самый красивый корсет.
Видимо, не лишним будет проговорить очевидное: внятность месседжа никак не коррелирует с качеством фильма. А идеологическая заряженность дает результаты в диапазоне между АГИТПРОП и Кеном Лоучем. Фанатичная евангелистка Лоис Вебер в десятых годах прошлого века снимала совершенно беспардонное и горячее кино о том, кто есть кто перед Христом. А либеральная феминистка Нинья Тюберг в двадцатых годах нашего века сделала самый постный фильм о порно. Блихфельдт обитает на территории, где словосочетание «феминистская оптика» обладает примерно тем же магическим звучанием, что и «классовое сознание», и примерно столько же объясняет про кино. То есть почти ничего.
В одном из интервью Блихфельдт между делом вспомнила, как вдруг, колдуя над фильмом в монтажной, поймала себя на мысли: «Кто это придумал?» Это чувство должно быть знакомо всем, кто соприкасался с материей образа — формой слова, яркостью света, оттенком цвета, густотой текстуры — проявившей свою свободу и исказившей выкройку замысла. Это неузнавание и значило бы, что фильм «Гадкая сестра» оказался свободнее замысла «Гадкой сестры», оказался другим. Потому что и материи, которым Блихфельдт позволила вступить в реакции на экране, оказались подлинно кинематографичными.
Каким чудом при таком количестве столь разных вдохновителей фильм не расползается на части?
Уверена, так оно там в монтажной и было. А потому говорить о месседже «Гадкой сестры» (например, «не ломайте носы и не сидите на диетах ради принцев; не читайте дрянных стихов и поддерживайте сестер, а не гоняйтесь за ними с тесаком») — это хуже, чем играть в поддавки. В этом даже меньше смысла, чем восторгаться умением Блихфельдт пощекотать нервишки.
Немного проку и в перечислении источников вдохновения. Здесь можно разглядеть и Диснея, и Кроненберга, и Боровчика, и Гиллиама, и Софию Копполу, и Жюлию Дюкурно, и итальянское джалло, и «Три орешка для Золушки», и бог знает что еще. Но куда важнее — каким чудом при таком количестве столь разных вдохновителей фильм Блихфельдт не расползается на части, точно Эльвира после всей этой карательной хирургии?
«Гадкую сестру» можно пожурить за дебютантскую жадность и желание вместить все и сразу, за чрезмерную упоенность в описании мужского свинства, за расшатанность композиции. Но фильм определенно длится, и череда метаморфоз Эльвиры проявляет подлинный сюжет; как натюрморт в жанре ванитас, по которому идут открывающие титры, превратится в снежный пейзаж к титрам финальным. Как Золушка выпорхнет из замка голубкой, а гадкие сестры поскачут на коне в северный лес. Как лента корсета мутирует в ленточного червя, а тот станет кормом для живых воронов.
Проблемы тут и с болью, и с красотой
В этом сюжете нетрудно распознать ядро, точнее, яйцо фотогении: один из самых причудливых кадров, когда посреди летнего леса, на дремотном наезде камеры черничные губы Эльвиры обхватывают светлый шарик, в глубине которого копошится крохотная личинка. В этом сюжете платье Золушки плетут шелкопряды, в которых превратились опарыши на папином трупе. И только эта личиночья поэтика способна объяснить выбор принца. Потому что, вообще-то, по всем законам местного общества, по всему устройству самого бала, Юлиан должен был остановиться на Эльвире с ее насилу выкроенной для продажи красотой. А он, оказывается, все ж таки поэт, хоть и плохой. И когда в бальной зале возникает белесое, почти бесформенное видение без тела и лица, личинка женщины, макабрическая версия слишком уж натуральной красотки Агнес, влюбляется он в «то, что внутри».
Казалось бы, проблема героини «Гадкой сестры» в том, что тезис «красота — это боль» — в корне неверный и ложный. На деле же проблемы тут с обоими словами по отдельности: и с болью, и с красотой.
Боль становится главным сюжетом для одной лишь Эльвиры
Почти каждый кадр «Гадкой сестры» — про красоту. Но под красотой всякий раз понимается разное: будь то кэмповая розовая красота девичьих мечтаний; тяжелая, декадентская красота камей, мертвых цветов и резных гребешков; рекламная красота балетного шоу-стоппера или одержимая, романтическая красота растрепанной девушки, застывшей в ночи с тесаком и поленом, занесенным над собственной ногой. Красивы веселые рыжие девицы, машущие веерами и заигрывающие с камерой. Красивы безжизненные завитки лимонной кожуры, свисающие с гробовой плиты свадебного стола, и мокрые завитки волос, опутывающие шею рыдающей от отчаяния Эльвиры. Это, наверное, самое странное в боди-хорроре Эмили Блихфельдт: он удивительно красивый. И фотогения метаморфоз затрагивает здесь не только главную героиню, а все воображаемое пространство фильма.
Остраняющие друг друга, а иногда и противоречащие друг другу подходы связует один только принцип: дать героям время на реакцию. Праздничное застолье, во время которого умирает отец Агнес, начинается с фарса; Эльвира готова сквозь смех расплакаться, когда отчим шутки ради бросает ей в лицо кусок торта. А уже через секунду вместо смеха и обиды в глазах появляется ужас, потому что бедную Агнес только что забрызгали не кремом, а кровью.
В ночи Эльвира засматривается на то, как Агнес и ее дружок-конюх предаются любви. Агнес — как слепая и окровавленная Эльвира пытается утолить ночным жором нестерпимый голод. Младшая сестренка Альма вообще только и делает, что на всех и на все внимательно смотрит, чтобы в финале увезти искалеченную сестру прочь из замка. Даже помешанная на себе мать успевает сыграть извращенную смесь наслаждения и страха, когда видит страдания дочери. Время на чувственную реакцию, которая расшатывает механику, есть и в балетном классе, и на самом балу. А единственные чистокровные куклы тут — это принц с выдуманным лицом без тени эмоции и доктор Эстетик с его кокаиновым оптимизмом.
«Гадкая сестра» отвоевывает еще чуточку времени для бесполезного человека
Боль же становится главным сюжетом для одной лишь Эльвиры. И самое неважное в нем то, что на короткое время все вокруг соизволили посчитать ее «красивой». И от девственных фетишей Копполы, и от развратного барокко Боровчика фильм Блихфельдт отдаляет видение в боли — основного ключа к длительности и безусловной поруки человечности. Это, напротив, приближает Блихфельдт к поэтике Гиллиама (при том что стилистически их роднит только самое ненужное и выбивающееся из фильма, вроде деформирующих ракурсов в операционной, привносящих в действительность двусмысленность делирия).
За три полных луны, за «время ленты», невидимый червь разрастется в чудовище, переваривая внутри Эльвиры завитки сладких улиток. А боди-хоррорный трюк заключается в том, что нелепая милашка Эльвира с кудряшками и в стим-панковом корсете для носа, красотка-Эльвира в стиле рококо и искалеченная облысевшая Эльвира с выбитыми зубами, обрубками ног и неузнаваемым лицом, — это все одна и та же Эльвира, та же девчонка, что проглотила личинку, чтобы разродиться червем в финале. Все та же чудесная Ли Мирен.
Смотреть и развидеть — «Субстанция» Корали Фаржа
Разве не это — главное, что отличает «Гадкую сестру» от «Субстанции» Корали Фаржа, с которой Блихфельдт так настойчиво сопоставляют? Как было в «Субстанции»? «Не забывайте, что вы — одно целое». В случае Эльвиры, какие бы метаморфозы с ней не происходили, напоминать об этом почему-то никому не нужно.
СЕАНС — 89
Дело ведь не только в том, что эти фильмы противоположны по тону. Они противоположны по сути. Сюжет «Субстанции» разворачивался в мире высоких технологий, способных разделить тело и психику, и смоделировать «лучшую версию» оригинала, которая, как и положено двойнику, тут же обретет самостоятельность сознания. Сюжет «Гадкой сестры» разворачивается в мире, где существует только оригинал. Просто он текуч, как время, которое оставляет на нем следы румянца, черничные пятна, синяки под глазами, испарину, кровь и раны. И время, за которое раны заживают, а боль выпадает снегом на рассвете.
Сегодняшняя реальность, конечно, убеждает нас, что естественен ход вещей, показанный в «Субстанции»: вы только дайте время нейросетям. А «Гадкая сестра» отвоевывает еще чуточку времени для бесполезного человека и для кино, способного выкормить ворона.
Читайте также
-
С широко закрытыми глазами — «Сантош» Сандхии Сури
-
Как много есть людей хороших — «Хорошенькая» Индии Дональдсон
-
Лучшая созависимость — «Одно целое» Майкла Шэнкса
-
Чувствуйте себя как дома — «Дом в огне» Дани де ла Ордена
-
Следствие по телу — «Саван» Дэвида Кроненберга
-
Поехали по небу, мама — «Сказка Странствий» Александра Митты