«Большие личности дают тебе большую свободу» — Разговор с Сергеем Кальварским и Натальей Капустиной
В кинотеатре Wink продолжает выходить второй сезон «Фишера» — сериала о зловещих преступлениях, совершенных в России на рубеже 80–90-х годов. О переменах в главном герое, работе с онлайн-платформами и свободе в индустрии со сценаристами Сергеем Кальварским и Натальей Капустиной поговорила Валерия Кудрявцева.
«Фишер. Затмение»
Вы следите за отзывами о сериале? Или, когда картина выпущена, хочется немного отстраниться от нее?
Сергей Кальварский: Следим, конечно. Мы ведь живые люди, не роботы. Смотрим и на отзывы, и на критику, и на количество рекламы. Приглядываем за сериалом, как за ребенком.
У вас есть профессиональный подход к тому, как принимать критику?
Наталья Капустина: Критику невозможно профессионально обрабатывать. Ты все равно это читаешь, проживаешь, с чем-то соглашаешься, что-то для тебя становится открытием. Вдруг узнаешь, что какая-то твоя мысль считывается зрителем совершенно иным образом.
Нынешняя реакция зрителей дает вам идеи для работы над продолжением «Фишера»?
С.К.: Пока все это очень эфемерно. Мы все же такие «реалисты-материалисты»: что сейчас есть, то и есть. Что будет завтра, мы не знаем.
Как раз о планах на завтра-послезавтра. При создании первого сезона уже был заложен потенциал для второго?
С.К.: Нет. Тогда мы совсем не думали о втором сезоне. У первого «Фишера» очень сложная судьба. На нем все время шло что-то не так. Мы уже, честно говоря, думали, что пишем исключительно для себя, в ящик стола.
Рассматривался ли вариант, в котором «Фишер» бы стал полноценной антологией? А второй сезон не зависел бы от первого?
С.К.: Это был серьезный разговор, потому что поначалу мы не хотели снимать второй сезон. Федор Бондарчук довольно плотно нас прессовал в хорошем смысле слова, а мы говорили: «Возьмите других сценаристов и шоураннеров». Но Федор был настойчив и убедителен. Вдобавок, мы все-таки много лет дружим, а другу отказать почти невозможно. В какой-то момент все согласились с тем, что это будет не прямое продолжение. Всех героев нужно было поменять, кроме Янковского и Козырева, который остался бы на втором плане. На том и сошлись.
Для вас было важно сохранить лейтмотив того, что все это — исследование зла?
С.К.: Конечно. Если говорить о маньяке, который убивает, то это чистое зло, с ним все понятно. Исследовать нечего. Но влияние зла на людей, которые вынуждены с ним соприкасаться (на Бокова, на героиню Старшенбаум, на героя Никиты Худякова, на милицию) — вопрос другого порядка. Это уже исследование не только зла, но и людей, характеров, общества.
В процессе подготовки к первому сезону вы общались со всеми тремя следователями по делу Фишера. Их характеры перешли персонажам сериала?
Н.К.: Да, так и произошло. Черты всех следователей стали чертами героев. На премьере, когда один из следователей увидел кино, он сказал: «Слушайте, это прям мы. Я не знаю, как у вас это получилось, но мне сейчас хочется, извините, дать по *** [лицу] этому человеку. В жизни мы друг друга так достали, что сейчас смотрю на Янковского и думаю, как бы ему не ответить за все те страдания, которые мы пережили и прошли вместе». Один реальный следователь — интеллигентный, вдумчивый, спокойный; а второй — взрывной. Когда с ним общаешься, то думаешь: «Это точно сотрудник органов, а не наоборот?». И в сериале это хорошо удалось исполнить, артисты прекрасно со своими образами справились.
Артист должен играть на сопротивлении
В одном из интервью вы говорили, что продюсеры more.tv не верили в возможность собрать для первого сезона такой актерский состав. Для кого-то стало удивлением, что Иван Янковский и Саша Бортич присоединились к съемкам?
Н.К.: Напротив, артисты, прочитав сценарий, говорили, что все это очень круто, и они хотят участвовать. Здесь скорее была проблема выбора, потому что хороших актеров много. Каждый из них мог сделать героя совершенно другим, каждый видел по-своему.
Например, когда появился Сергей Гилев, мы поняли, что это точное попадание. Его герой немного неформатный, не советский человек, который тем не менее оказывается в советской действительности. К тому же, он идеально подошел по типажу на роль журналиста.
С Ваней Янковским была сложная история. Ряд коллег считали, что он никогда не справится с ролью брутального ростовского милиционера. Потому что Ваня приличный мальчик из хорошей семьи и с хорошим образованием, интеллигентный. Но нам всегда казалось, что артист должен играть на сопротивлении. Артисту должно быть некомфортно в роли, тогда он ведет себя как живой человек. Когда это «Я в предлагаемых обстоятельствах, и я, конечно, поведу себя вот так» — все не очень интересно. С Ваней сработало как надо, мы были уверены, что Боков — это Янковский. Так и получилось.
Герои, созданные изначально для истории Фишера, остались прежними. Но второй сезон основан уже на другой истории, и изменился сам Боков. Его самые резкие черты характера будто перешли Райкиной, героине Ирины Старшенбаум. На что вы опирались, когда создавали новую личность героя?
С.К.: Мы понимали, что прошло время. Дело Фишера серьезно повлияло на самого Бокова, у него скончалась жена, это серьезный удар. После этого он переехал в Москву, но не смог принять время, в котором оказался. Ему сложно было встроиться в этот мир. Учитывая эти обстоятельства, рождался новый герой.
Что же касается характера Иры Старшенбаум — это то, о чем говорила Наташа. Она тоже играет на сопротивлении. У нее обычно роли мягких, добрых, очень романтичных девушек. Она и в жизни такая. Но нам хотелось, чтобы Ира сыграла совершенно другого человека. И эффект получился неожиданным.
Сегодня ты снимаешь сцену из седьмой серии, а завтра из второй
По тому же принципу была выбрана и Александра Ребенок?
С.К.: Да, ее кандидатуру мы, к слову, долго обсуждали. Вообще-то она прекрасная характерная актриса, комедийная. Но она все время играет что-то другое. Впервые мы с ней поработали в театре на Малой Бронной, когда с Наташей ставили «Пигмалиона» в нашем прочтении. Саше мы тогда предложили сыграть столетнюю бабку. Когда она это услышала, сказала: «Вы что, с ума сошли? Я молодая, красивая, не буду это играть». Но потом прочла пьесу и решила попробовать. А после и вовсе сказала, что теперь хочет только такие роли играть.
Н.К.: Саша тогда сказала, что мы помогли ей переступить тот сложный возраст для артистки, когда ты уже не можешь играть юных девушек, а других ролей почти и нет. В этом возрасте актрисам необходимо найти себя заново. Вот она и нашла.
Что вы предлагали читать и изучить актерам в процессе съемок, чтобы они могли лучше вжиться в роль, погрузиться в атмосферу?
С.К.: Ничего не предлагали, но очень много разговаривали с ними. Перед каждым съемочным днем все встречались в вагончике и обязательно обсуждали, что сегодня снимается и почему, какие действия у героя сегодня и какие последствия его ждут. Сложность в том, что сегодня ты снимаешь сцену из седьмой серии, а завтра из второй. Приходится постоянно напоминать себе и другим, что сейчас происходит — что уже пережили герои, а чего еще нет.
Александр Яценко говорил в интервью про первый сезон, что ему было мучительно читать сценарий, его охватывал ужас. Было ли вам мучительно писать этот текст?
Н.К.: У нас все время только через страдания и получается, да, Сереж?
С.К.: Я бы не сказал, что это было сложно писать. Если вы имеете в виду погружение во мрак истории, то как раз это нам далось довольно легко. Мы с самого начала несколько отстранились от событий — вроде как это где-то в другой жизни происходит. А уже продираться сквозь само производство серий — сложно. Надо убирать из сюжета то одно, то другое; все время меняются законы и нужно под них подстраиваться. Это очень непросто — и когда ты пишешь, и особенно, когда уже все снял.
Сначала родилась атмосфера, а потом подробное содержание
Как долго вы работали над сценарием второго сезона?
С.К.: Примерно полгода. У нас был ступор на одной из серий, тогда мы месяца три стояли. Но потом, как кран с водой открыли — раз, и все готово. Надо еще сказать, что Наташа в то время приболела. Она лежала после операции, и мы по телефону писали сценарий. Я слышал, как она говорила: так, подвиньте меня сюда, принесите компьютер, поставьте здесь стол. Я чувствовал, будто и сам лежу на какой-то операции. Но тем не менее, как видите, написали.
Какие референсы были при создании второго сезона?
С.К.: Если говорить о визуальном референсе, то это «Асса» Соловьева. Мы не хотели снимать город, где взаправду все происходило. Это было бы плохим художественным решением. Начали думать, что же хотим увидеть в кадре. В голову пришел курорт вне сезона. Как у Соловьева в «Ассе» — когда гостиница пустая, на пальмах снег, людей нет. Все это дает ощущение тревоги и неустроенности. Тебе все время прохладно, неудобно. Художник Андрей Сарабьянов и оператор Максим Осадчий очень точно поняли нас и сделали даже лучше, чем мы могли ожидать.
Первый сезон кажется спертым и удушающим, второй — гораздо более воздушным. Вы это продумывали еще на этапе сценария, или все появлялось уже вместе с художниками?
С.К.: Во время написания сценария. Может быть, даже до него.
Н.К.: Сначала родилась атмосфера, а потом подробное содержание. Мы придумали, в каком мире находимся, и потом появились события, которые в нем происходят.
Сергей Анатольевич, в 1997 году вы дали «Сеансу» комментарий: «Я не много видел малобюджетных фильмов, но вот что меня пугает: снимают задворки, ангары, помойки, квартиры какие- то заплеванные… Кажется даже, что дурно попахивает от экрана. Люди как бы педалируют, что у них денег было мало. Мне кажется это неверным. Зрителя не интересует малобюджетное кино или крупнобюджетное. У меня грязи не будет. Наоборот. Все — чистое, вылизанное, яркое и красивое». Изменилось ли ваше видение с тех времен?
С.К.: И сейчас бы под этой мыслью подписался. Я не люблю смотреть кино про грязь, задворки, подъезды, мордобой и пьянство. Если ты хочешь такое показывать, наверное, нужно идти по пути фильма «Паразиты». Там понятно, почему показывают эту семью, и почему герои себя так ведут.
Но частью среды в фильме это может быть? В «Фишере» есть сцена драки около тех же заплеванных лавочек.
С.К.: Эта сцена была снята не для того, чтобы на алкашей посмотреть, а чтобы показать, как Боков пытается снять стресс с молодого напарника. Он специально едет в самый неблагополучный район города, где точно есть шанс подраться. Мы не отменяем эти пространства и таких людей — но должна быть цель, зачем их показывать. Кому-то, возможно, нравится снимать такое кино, и он это филигранно делает. Я пока таких работ не видел, за исключением Балабанова. Но он не тыкает тебя в ведро с помоями, а подходит к этому миру гораздо тоньше.
Н.К.: У нас есть такой эпитет — «покосившиеся избенки, потертые мужички». Как только начинаются ничем не обоснованные покосившиеся избенки, потертые мужички, мы сразу понимаем — не наше.
Если художнику дать рамку для картины, то он точно в нее впишется
На площадке была атмосфера творчества или ремесленной работы?
Н.К.: У нас все имеют право на творческое самовыражение. Дюдя Сарабьянов, например, придумал очень крутой ход — в каждой сцене есть предмет искусства. В любом интерьере есть какая-то картина, рисунок на стене. Все пропитано какими-то артефактами. Низкий поклон Максиму Осадчему, который сразу понял отличие двух сезонов и придумал совсем другое изображение.
С.К.: В любом случае, это командная работа. Мы сразу же рассказали людям, что хотим видеть, они согласились, но и внесли много своего. Команда собиралась из профессионалов, которые смогли чем-то дополнить наши идеи. Вот как это должно работать.
Пару слов об индустрии
Что у вас в работе сейчас?
С.К.: Мы делаем два больших проекта с Константином Эрнстом: полный метр «Тальков» (что-то похожее на «Поймай меня, если сможешь» или «Казино» Скорсезе) и большой сериал-авантюру для OKKO, который пишем совместно с Леной Ваниной. Не могу, к сожалению, сказать название, но получится что-то вроде антиутопии. И готовим проект с «Кионом».
Насколько комфортно работать в тех творческих рамках, которые может предложить платформа сериалов?
С.К.: Это сложный вопрос. Люди разные, и взгляды у них разные. Есть те, с кем комфортно работать, есть те, с кем тяжелее. К платформам мы прекрасно относимся, ничего кроме хорошего они нам не сделали.
Н.К.: Если художнику дать рамку для картины, то он точно в нее впишется. Если рамки не давать, то и картины может не получиться. Просто будет непонятно, где она начинается и где заканчивается. Так что платформы в этом смысле могут сослужить хорошую службу.
То есть в этих ограничениях и рождаются новые решения?
С.К.: Мне кажется, что в творчестве вообще не должно быть ограничений. Кроме твоих личных, внутренних. Рамки морали, нравственности, но это общие рассуждения. Нас никто цензурой никогда не душил, мы сами мониторим, какие есть законы. Но чтобы кто-то приходил и запрещал — с таким не сталкивались.
Большие личности дают тебе большую свободу. Маленькие личности не дают тебе ничего
Чего вам не хватает для более комфортных условий работы? Есть ли какие-то способы подстроиться под требования системы?
С. К.: Дело не в системе, а во внутреннем устройстве взаимоотношений «заказчик-производитель». Они должны быть урегулированы с точки зрения партнерства. У заказчика должно быть много прав, но и у производителя они тоже должны быть.
Н.К.: Согласна. Ведь это не диктант по русскому языку, когда вам все продиктуют, а вы расставите запятые. Производство кино не так работает.
У вас большой опыт работы с заказчиками для разных площадок с разными форматами. Когда свободы творчества и возможности для реализации было больше всего?
Н.К.: Для меня это было время, когда мы запускали MTV в России. Примерно с 1994 по 1998 можно было все. И все этим пользовались, были какие-то фантастические рейтинги, миллионы зрителей. А дальше все стало потихоньку обрастать корпоративной этикой. Появились люди, которые всю жизнь рисовали таблички, а потом решили, что творчество тоже можно упаковать в таблички, и все заработает, рецепт успеха будет найден. «Странно, почему не работает?» Потому что нет жизни.
С.К.: Очевидно, что девяностые были наиболее свободными. Но, на мой взгляд, многое зависит от конкретных людей, с кем ты имеешь дело. С Бондарчуком мне было комфортно работать и в 90-е, и в 2000-е, и в 2020-е. То же самое могу сказать про Константина Эрнста. Он творческая личность, с ним легко разговаривать. Большие личности дают тебе большую свободу. Маленькие личности не дают тебе ничего.
Читайте также
-
Назад в будущее — Разговор с командой видеосалона
-
«Вот что такое художник-постановщик, а не застройщик» — разговор с Владимиром Гудилиным
-
«Нам было очень стыдно» — Фабрис Дю Вельц о «Деле „Мальдорор“»
-
«Стараюсь подражать природному свету» — Разговор с Сергеем Астаховым
-
Зака Абдрахманова: «Мне кажется, все точки уже поставлены»
-
«Либо сказка, либо 1990-e»