Оскар-2023: «Фабельманы» — Путешествие в страну кино
В новом выпуске нашего оскаровского марафона — пылкое признание в любви к кино, фигурирующее в семи номинациях. Это меньше, чем у «Всё везде и сразу» и «Элвиса», о которых мы писали ранее, но это Спилберг. О «Фабельманах» пишет Ирина Марголина.
Стивен Спилберг любит снимать кино про себя. Если верить статьям разных лет, он то делает самого личного «Инопланетянина» (1982), то осмысливает прошлое своего народа в «Списке Шиндлера» (1993). Не хочет вырастать и на восьмом десятке экранизирует роман о ретро-гиках и технологической ностальгии в фильме «Первому игроку приготовиться» (2018). Или он все-таки решил вырасти и взялся за «Мюнхен» (2005) или «Секретное досье» (2017). «Капитан Крюк» (1991) — его автопортрет, а «Приключения Тинтина» (2011) — зеркало. Что же тогда такое эти «Фабельманы»?
Мать Митци (Мишель Уильямс), отец Берт (Пол Дано) и сын Сэмми (Гэбриел Лабелль) стоят в очереди перед кинотеатром. Мальчик явно встревожен — ему там точно не понравится: света нет, отец говорит о какой-то персистенции, кадрах, цифрах и гигантских людях на экране. И только мама опускается на корточки и поясняет — это будет как сон: бывают плохие, но этот будет хорошим. Наконец-то и совершенно точно Спилберг снимает фильм о себе, своей семье и (своей) истории кино. И начинает с прописного: кино есть сон. Связаны со сном не только мамины реплики перед просмотром. После фильма невротичный ребенок просит пойти спать с осциллографом (такие вот ночники, когда папа — инженер). И вот, наступает ночь, на лице Сэмми мерцает зеленое свечение от бегущей синусоиды, закадрово слышны диалоги из фильма, а за ними — и мини-флэшбек со сценой, увиденной в кино. Точнее — со сценой, которая так потрясла мальчика. И это сцена с поездами. Да, у одних кино начинается с прибытия поезда, а у Спилберга — с крушения, и это многое объясняет.
Спилберг хитер. В «Фабельманах» кино рассказывает о жизни, а жизнь — о кино
Когда посреди ночи из спальни раздается призывный крик «мама!», вместе со зрителями мать думает, что все-таки не следовало впечатлительное чадо вести на киносеанс, но ребенок восторженно скачет в кровати и орет, что придумал себе подарок на Хануку. Оказывается, его повышенная тревожность отлично излечима кинематографом: самые опасные и смертоносные ситуации можно воссоздать и контролировать, и никто-никто не пострадает, разве что новехонький поездной состав, собранный за восемь ханукальных дней. Митци это понимает. Чуткая к творческому характеру сына она втихаря притаскивает Сэмми отцовскую камеру. Свершается, Спилберг снимает свою первую сцену, а чтобы уж наверняка уверить всех, что теперь все в его руках — буквализирует метафору: смотрит первую проявленную малютку Super8 прямо на раскрытых ладонях.
Конечно, первые фильмы Сэмми немые, у него просто нет возможности писать со звуком, зато взрослый Спилберг звуку уделяет достаточно внимания — особенно всяким речевым девиациям и повторам. Вот родители по буквам произносят слова, чтобы не триггерить Сэмми, вот мама что-то напевает или смеется шутке дяди Бенни, вот папа кидает в сторону реплику на русском. На речевом повторе Спилберг сознается и в том, как же ему так складно удается рассказывать свои киноистории: после рождения очередного ребенка — теперь у Фабельманов их уже четверо — Митци оказывается на грани нервного срыва. Вместе с детьми она прыгает в машину и несется прямо навстречу приближающемуся торнадо. Конечно, благоразумие берет верх, она останавливается и словно мантру повторяет: «У всего есть причина, у всего есть причина». Чья это мантра — кинематографиста Спилберга или его матери — уже неважно. Важно, что когда у всего есть причина, то и сценарий выйдет на ура.
Сколько в этом «авто-», а сколько «-фикшна» никто не обязан объяснять
Сначала Сэмми делает комичные фильмы со своими сестрами, потом ставит вестерн с одноклассниками, и мы постепенно приближаемся к переломному моменту. Фабельманы вместе с дядей Бенни едут на природу, и Сэмми снимает чуть больше, чем рассчитывал. Оказывается, изображение способно на настоящую подлость, неподконтрольное режиссеру, оно позволяет камере ухватить чью-то чужую историю. Так Сэмми, монтируя семейный слет, узнает об истории мамы и дяди Бенни. Справиться с маминым предательством сложно, и он возвращается к своим вестернам, подальше от сюрпризов.
Хотя центральным визуальным образом «лесного» фрагмента становится, конечно, танец Митци. Тут-то и начинается немое кино. В белой ночной рубашке и на фоне включенных автомобильных фар, она напоминает не столько даже многочисленным исполнительниц «Танца бабочки», которые захватили экраны в первое десятилетие кинематографа, сколько воплощает в себе универсальное движение света и тени. Кино, доведенное до первоначала.
Спилберг хитер. В «Фабельманах» кино рассказывает о жизни, а жизнь — о кино. И поэтому ему дозволено всё: фантазировать, утрировать и пускаться в сентиментальные воспоминания. Сколько в этом «авто-», а сколько «-фикшна» никто не обязан объяснять. Некоторые персонажи — как, например, внезапно объявивший двоюродный дедушка Сэмми, то ли каскадер, то ли циркач — напоминают не столько реальных людей, сколько героев из советских кинофантазий 1920-х (помните, был такой рассказ у Шкловского «Путешествие в страну кино», вот как там).
Антисемитизм и буллинг американской школы, как и свои романтические отношения с экзальтированной одноклассницей-христианкой, Спилберг пропускает через жанровый фильтр. По смысловой оси симметрии разводит творческую маму и технаря-папу. Но везде, где маячит кино — в гостиной с погашенным светом, у монтажного стола в спальной комнате Сэмми, в школьном выпускном зале — начинается истинная автобиография. Спилберг точно знает, что у всего есть причина, ему так мама говорила. И, кажется, в кино он отыскивает причину собственного существования. Благо, этот опасный экзистенциальный рубеж ему легко удается перемахнуть. Оторопевший от дядькиных слов в юношестве, не намерен с ним соглашаться и сейчас: семья и искусство вовсе разорвут его на части, но станут прекрасным целым. «Фабельманами».
