«Я думаю, как всё закончить» — Чек-лист для Чарли Кауфмана
На Netflix можно увидеть один из самых странных фильмов 2020 года — «Я думаю, как всё закончить» Чарли Кауфмана, в котором он рисует тягостную (с танцами, песнями и говорящими свиньями) картину человеческого увядания и одновременно отправляет зрителя, если не в библиотеку, то хотя бы в Google. Для «Сеанса» небольшой путеводитель по фильму составил Василий Степанов.
Поначалу может показаться, что новый фильм Чарли Кауфмана — это своеобразная версия «Знакомства с родителями». Странноватый, но довольно милый мужчина по имени Джейк (Джесси Племонс) везет свою знакомую Люси (Джесси Бакли) на ужин в отчий дом — на ферму, где он провел детство. Однако с каждой минутой поездка становится все страннее. Солнечная погода сменяется метелью, ферма похожа на дом с привидениями (повсюду смерть и разложение), а родители на глазах стареют и молодеют, меняют одежду. Впрочем, странности происходят не только с ними. Люси, кажется, зовут совсем не Люси, кто она такая, кем работает и чем увлекается (пишет стихи? рисует? работает физиком или официанткой?) — это совершенно неясно. Кауфман запутывает зрителей, заставляя думать, что перед ними своего рода мрачная версия фильма, с которого начиналась его слава — «Вечное сияние чистого разума» — путешествие по темным закоулкам влюбленной и сомневающейся души. Параллельно развивается история одного дня из жизни престарелого школьного уборщика, который чинно обедает, кажется, в том же доме, куда едут влюбленные, а затем приступает к прямым служебным обязанностям. Связывают две сюжетные линии многочисленные на видных местах разбросанные детали (похоже на записочки, которые оставляют себе люди, теряющие память) и бесконечный псевдоинтеллектуальный no-brow диалог, который ведут герои, знающие о Ги Деборе и Толстом, Брежневе и Кассаветисе. Каждое лыко здесь в строку. Фильм Кауфмана — идеальный продукт для стриминга, его то и дело хочется перемотать и поставить на паузу, чтобы разобраться в происходящем. Ниже лишь небольшая часть коннотаций, которые имеет смысл изучить перед просмотром, чтобы упростить жизнь пульту дистанционного управления. Но берегитесь спойлеров.
Гёте и теория цвета
Связь цвета, цветовосприятия и настроения — лишь одна из многих тем бесконечного дорожного разговора Люси и Джейка, однако игра с цветом — первое, что бросается в глаза при просмотре фильма. Во всяком случае, когда речь идет об одежде главной героини. Тут всё — по выкладкам хроматической теории Гёте, который считал, что цвет прямо влияет на душевное настроение. В начале фильма Люси одета в красное пальто с желтым шарфом, затем пальто становится сиреневым, а к концу истории оно уже синее. Гёте разделял цвета на «положительные» — это как раз желтый и красный — и «отрицательные» — синий, сиреневый. Цвета первой группы создают бодрое, живое, деятельное настроение, а второй — нервное и тоскливое. Фильм завершается, растворившись в синем. По Гёте синий — это «энергия: однако он стоит на отрицательной стороне и в своей величайшей чистоте представляет из себя как бы волнующее ничто».
Ральф Альберт Блейклок
Плакаты с выставок американского художника-романтика Ральфа Блейклока в подвале родительского дома сложены рядом с неловкими юношескими полотнами Джейка и продолжают тему живописи, заявленную уже в прологе фильма, где мелькает «Странник над бездной» Каспара Давида Фридриха (очевидно, это одна из любимых картин папы Джейка, которого играет Дэвид Тьюлис). Продолжает тему обсуждение картины «Мир Кристины» Уайета, которая прекрасно рифмуется с Фридрихом. Люси за обедом в своем телефоне показывает, кажется, именно темные пейзажи Блейклока, на которых люди, если и появлялись, то только в виде мелких теней возле сиротливых вигвамов. Жизнь Блейклока, разрушенного постоянными проблемами с деньгами и шизофренией, была весьма трагической. И чтение его биографии в википедии (последние 20 лет художник провел в психиатрической больнице, где даже врачи не знали о его работах) отлично дополнит мрачный контекст восприятия фильма, посвященного человеку, который так и не смог стать ни поэтом, ни художником, ни даже кинокритиком.
«Оклахома!»
Это произведение, действие которого разворачивается в индейской Оклахоме в 1906 году, может претендовать на титул первого мюзикла в современном понимании этого слова — песни и танцевальные номера в нем не разбавляли повествование, а стали неотъемлемой частью пьесы, написанной Линном Риггзом. Мюзикл выдержал сотни сценических постановок и многократно экранизирован. Одна из самых известных кинематографических версий принадлежит Фреду Циннеману. Кроме того, «Оклахому!» любят ставить в американских школах (об этом говорят и в фильме Кауфмана). В одной из сцен «Я думаю, как всё закончить» главный герой — школьный уборщик — видит старшеклассников, которые репетируют сцену сна, в которой главные герои меняются местами с двойниками. В картине Циннемана сон растянут в 14-минутный балет. Ближе к финалу сцена повторяется, когда Люси и Джейка сменяют танцоры, которые кружатся в спортзале.
Полин Кейл
Книга Полин Кейл появляется в детской спальне Джейка как грандиозное навершие на груде видеокассет, рассматривать названия которых, может, и небессмысленно, но явно утомительно. Среди них есть и хорошее, и плохое — Джейк старательный, но, видно, не очень-то разборчивый зритель, идеальный киноман, что, в общем, и понятно по диалогу о фильмах, который звучит во время поездки на машине в первой половине фильма. «Даже паршивым фильмам хочется жить. Так или иначе они укореняются в твоей голове, замещая собой твои собственные мысли». По дороге с фермы знакомство с ролью кино и критики в жизни продолжается: Люси почти дословно цитирует критическую заметку Полин Кейл о фильме Джона Кассаветиса «Женщина под влиянием» (очевидно, родители Джейка в нежности и безумии не уступят паре Фальк-Роулендс). В своей статье знаменитая критикесса со свойственным ей сарказмом и язвительностью не оставляет камня на камне от великого фильма Кассаветиса. Можно сказать, что Кауфмана, конечно, тревожат критики — эти маленькие диктаторы, которые отравляют жизнь аудитории своими едкими замечаниями. Ну, правда, сколько можно?
Ева Х.Д. и «Лёд»
Депрессивное стихотворение об одиночестве и старости — Bonedog — которое Люси читает в машине Джейку на самом деле принадлежит канадской поэтессе Еве Х.Д. Книгу ее стихов — Rotten Perfect Mouth — зрителю показывают в комнате Джейка, там же, где лежит и фолиант Полин Кейл. Стихи эти были изданы в 2015 году, так что, очевидно, читал их уже не маленький Джейк, а тот самый уборщик, присвоивший себе, а точнее своей лирической героине, один из самых душераздирающих текстов. Куда лучше возрасту школьного сторожа соответствует упоминаемый в фильме удручающий, магический, иррациональный роман 1967 года «Лёд». Эта книга Анны Каван — жизнь писательницы была не менее жуткой, чем ее темное произведение — переведена на русский язык Дмитрием Симановским. Прочитайте ее обязательно.
Голливуд
Вымышленную мелодраму про официантку-вегетарианку, которую преследует несносный влюбленный клиент (фильм смотрит во время перерыва уборщик), Кауфман подписал именем Роберта Земекиса. Такого фильма в списке работ почтенного режиссера и «оскаровского» лауреата, чье имя стало синонимом коммерчески успешного кинематографа, конечно же нет, однако сам мелодраматизм экранной ситуации вполне себе в земекисовском духе. Кауфману, впрочем, посмеяться над одним Земекисом мало — у него вообще счет к сладковато-слезливому «оскаровскому» пулу: финальная сцена сводит воедино мюзиклы и нобелевскую речь сыгранного Расселом Кроу в «Играх разума» математика Джона Форбса Нэша-младшего. Страдавший параноидальной шизофренией Нэш, конечно, фигура для замысла Кауфмана символичная, однако еще символичнее тяжелый сюрреалистический грим, который лежит на лицах людей в зрительном зале, как снег на зимнем ландшафте. Так тебе, Голливуд, старый ты маразматик!
Уильям Вордсворт
Еще один поэт в нашем списке. Британского романтика и противника городской жизни Вордсворта Джейк поминает очень к месту: по дороге на ферму — толстый томик классика пылится где-то рядом с Полин Кейл в детской. Позволю себе завершить этот краткий список пространной цитатой из оды «Отголоски бессмертия по воспоминаниям раннего детства» (в переводе Григория Кружкова), о которой идет речь и у Кауфмана. Она поясняет содержание этого кино, пожалуй, лучше всего прочего:
О счастье, что в руине нежилой
Еще хранится дух жилого крова,
Что память сохраняет под золой
Живые искорки былого!
Благословенна память ранних дней —
Не потому, что это было время
Простых отрад, бесхитростных затей —
И над душой не тяготело бремя
Страстей — и вольно вдаль ее влекла
Надежда, простодушна и светла, —
Нет, не затем хвалу мою
Я детской памяти пою —
Но ради тех мгновений
Догадок смутных, страхов, озарений,
Бессмертной тайны малых, чудных крох,
Что дарит нам высокая свобода,
Пред ней же наша смертная природа
Дрожит, как вор, застигнутый врасплох; —
Но ради той, полузабытой,
Той, первой, — как ни назови —
Тревоги, нежности, любви,
Что стала нашим светом и защитой
От злобы мира, — девственно сокрытой
Лампадой наших дней;
Храни нас, направляй, лелей,
Внушай, что нашей жизни ток бурлящий —
Лишь миг пред ликом вечной тишины,
Что осеняет наши сны, —
Той истины безмолвной, но звучащей
С младенчества в людских сердцах,
Что нас томит, и будит, и тревожит;
Ее не заглушат печаль и страх,
Ни скука, ни мятеж не уничтожат.
И в самый тихий час,
И даже вдалеке от океана
Мы слышим вещий глас
Родной стихии, бьющей неустанно
В скалистый брег,
И видим тайным оком
Детей, играющих на берегу далеком,
И вечных волн скользящий мерный бег.
