Интервью
Никита Смирнов
Никита Смирнов

Елизавета Стишова: «Есть возможность? Снимай сегодня»


 

Елизавета Стишова на съёмках

 

Вы сняли короткометражную «Чайку», а затем и полнометражный дебют «Сулейман-гора» в Киргизии на киргизском языке. Вспоминается шутка советского времени о том, что в 60-е отцами-основателями киргизского кино были Юз Герштейн, Изя Герштейн, Леонид Гуревич и Альгимантас Видугирис. Потому что режиссеров тогда распределяли по союзным республикам. Как вышло, что вы решили связать первые шаги в кино с Киргизией?

Я сама себя отправила по распределению (смеется). У нас на Высших курсах была многонациональная мастерская, и среди прочих со мной учился Садык Шер-Нияз [киргизский режиссер и продюсер — примеч. ред.]. Он рассказывал про Киргизию много такого, чему мы попросту не верили. А потом он предложил мне приехать, самой посмотреть — и снять что-нибудь на его студии. Я написала историю и поехала снимать тизер. Это был где-то 2009 год, когда на «Киргизфильме» было три режиссера. Движение еще не началось, но уже приходили свежие лица, совершенно не такие, как здесь. Это было нечто особенное. Вместо того, чтобы говорить про роли, люди рассказывали, в какой чайхане они пьют чай.

Потом я вернулась туда снимать «Чайку», делала документальное кино по заказу. Затем Садык позвал меня работать вторым режиссером на фильм «Курманжан Датка». Это был его режиссерский дебют, большой исторический фильм. За время работы я узнала страну и вообще всех ее актеров.

Вы насматривались киргизским кино, оно имеет какое-то влияние на ваш фильм?

Мне нравится фильм «Бешкемпир» Актана Арым Кубата, какие-то другие его работы. Но в киргизском кино есть одна проблема, которую я в своем фильме хотела убрать. Киргизы очень веселые люди, в их жизни много юмора. Но как только они берутся снимать кино — становятся серьезными и снимают статичными планами. Мне хотелось достать этот юмор, потому что так, как я хохотала в Киргизии, я не хохотала нигде.

 

«Чайка». Реж. Елизавета Стишова. 2012

 

Ваш фильм называют роуд-муви, притчей, остросоциальным кино, то есть довольно-таки по-разному воспринимают. Михаил Идов назвал «Сулейман-гору» плутовским романом. А вам какое-то определение ближе?

Мне понравился свежий взгляд Идова, в этом была одна из наших задач с Алисой [Хмельницкой, автором сценария — примеч. ред.]. Я помню, что в Китае фильм смотрели как страшную драму — ни одного смеха не услышать было. Европа смотрит по-другому, Америка по-другому. Россия не знаю пока, как.

Почему фильм так долго не доходил до наших экранов?

Российские зрители не хотят смотреть фильм на киргизском языке. Мы решили записать закадровый голос. Я думала-думала и поняла, что единственный для меня адекватный выбор — это голос Яны Трояновой. Она согласилась, нашла время и приехала записаться. Получилось хорошо.

Вернемся к восприятию фильма. Мне «Сулейман-гора» напомнила неореалистическое кино, причем не как стилизацию, а как вполне органичный способ рассказа, внимательный к героям и не отступающий от них. Вы сами это ощущали при работе?

Вообще мой самый любимый фильм — «Похитители велосипедов», поэтому где-то внутри меня эта история есть. Второй любимый — «Большая рыба». Это мои главные фильмы, и я, наверное, куда-то туда стремилась в «Сулейман-горе».

 

«Сулейман-гора». Реж. Елизавета Стишова. 2017

 

А что касается взгляда — одной из наших задач с оператором было никогда не упускать всех четырех героев из кадра. Это было понятно уже в сценарии: если ты теряешь одного, то теряешь всё.

При этом в фильме действительно есть социальное звучание: нас мотает между полуразрушенным детдомом и лавками — и богатым особняком мэра и магазином дорогих костюмов. Мы видим традиционный киргизский праздник — и вывеску «Шиномонтаж». Героя зовут Карабас — привет советской литературе, — и он водит ГДРовский грузовик IFA… Показывая этот рваный мир, который словно составлен из таких лоскутов разных культур и периодов, вы пытались высветить сходства с российским обществом?

Конечно, мы похожи — у них те же проблемы. Та же самая коррупция, те же самые истории. Но вот их деревни вызывают у меня ощущение праздника. У нас праздника в деревне мы не увидим. А там ты едешь в конце недели, и за каждым деревом открывается поляна, на которой готовятся бараны. Из-за этого в провинции есть гармония. Не могу сказать, чтобы они ужасно жаловались. Они по крайней мере всегда едят. И не пьют — там нет той запойности, что у нас. Я сейчас езжу со следующим фильмом, пытаюсь найти правильные локации. Я была в Челябинской области с Алисой, с которой мы всюду были — в Киргизии, в страшных местах. Но такой тоски никогда не было. Мы там два дня просто не смеялись. У нас страшнее.

У вашего фильма румынский оператор Тудор Владимир Пандуру. Как вы познакомились?

Я просила дать мне западного оператора, мне нужен был особый взгляд. И я искала человека, который не кайфует от пейзажей. Потому что в Киргизии можно умереть от видов — ты смотришь вокруг себя, и хочешь одни только пейзажи снимать. Я увидела короткий метр Тюдора (он Тудор, но мы его Тюдором зовем) и поняла, что этот человек точно не будет снимать никаких пейзажей, а будет концентрироваться на героях. Так и оказалось.

В том году, когда я начинала работать над «Сулейман-горой», он попал в Канны с фильмом «Выпускной» Мунджиу. И я думала, что у такого человека уже расписание на два года вперед. Мы созвонились, я отправила «Чайку», она ему понравилась, затем понравился и сценарий «Горы». Надо сказать, что Тюдор не просто хороший оператор, он еще и драматургически мыслит. Он работал над историей вместе с нами, понимал отношения между героями и знал сценарий лучше нас. И он спас меня. Поскольку у меня проблемы с хронометражем, я думала, что мой фильм на 80 минут, а он сразу сказал: это три часа. Я тогда попросту обалдела.

Ваша «Чайка» — фильм о старом киргизском учителе, который пытается поставить со школьниками Чехова на русском языке. Здесь есть общие мотивы с «Сулейман-горой» — не только язык, но и работа с детьми, и взаимопроникновение культур. Этот фильм был сознательной разгонной полосой перед полным метром?

Я не планировала тогда снимать в Киргизии полный метр. Идея пришла после съемок «Чайки», когда появились контакты, группа и интерес еще раз про это сказать.

Я слышал, что «Сулейман гора» выросла из опыта работы на «Чайке» — будто бы вокруг площадки все время сновал мальчик, которого вы с группой даже прозвали Сатаной.

Да, Алиса рассказывает эту историю. Мы каждый день видели мать с колокольчиком и мальчика, и Алиса сказала: здесь нужно снимать про это. Эта мысль меня не покидала, и мы придумали очень страшную историю про мать-алкоголичку и сына, который тащит ее на Сулейман-гору лечиться, и потом гибнет. Это совсем другая история, но «Сулейман-гора» выросла отсюда. В какой-то момент я решила, что не хочу в это погружаться. А приходилось бы.

То есть это была болезненная для вас история?

Да, потому что нужно же войти в отношения с этими женщинами, услышать и понять их. Это надо делать глубоко. Я не хотела этого.

Как вы придумываете истории с Алисой Хмельницкой?

Дело вот в чем. У меня могут быть впечатления, заметки, ощущения того, что мне хочется. Но я ни разу еще не смогла их сформулировать в концепцию. У Алисы это происходит по-другому. Если она что-то придумывает в наших разговорах, то это сразу история, которую мы затем развиваем. У нее есть чувство на сюжет и структуру. У меня этого чувства нет, у меня всё вокруг и визуально. Как с «Чайкой». Мы придумали совершенно другое всё, и вдруг она говорит: «Учитель языка, который делает спектакль». Это был простой разговор в скайпе, из которого всё стало расти.

 

«Сулейман-гора». Реж. Елизавета Стишова. 2017

 

Вы спродюсировали ее короткометражный фильм «Не для речки» об учительнице музыки и ученицы. Он снят в Архангельске. Вы выбрали место по сценарным соображениям?

Архангельск возник в момент, когда Минкульт нам отказал в «Сулейман-горе». Я была вовсю настроена на съемки, думала, что всё будет просто. И когда всё рухнуло, я не понимала, что дальше делать. И решила поехать на три дня в Архангельск, куда меня давно звал друг. Мне ужасно понравилось. Вернулась и говорю: «Алиса, давай твою историю снимем там». Изначально мы тоже планировали снять ее в Киргизии, в фильме тоже фигурировал грузовик. Я говорю: «Да ну эту Киргизию, ну его, этот твой грузовик, давай возьмем катер». За несколько дней мы нашли в Архангельске сопродюсера Анатолия Конычева, который помог сделать эту историю.

Вы с командой снимаете минутные фильмы для Инстаграма. Я смотрел ваш собственный сюжет про маму, которая на пороге Третьяковки мучает ребенка знаниями о Куинджи — и там тоже возникает фигура учителя, которая характерна для сценариев Хмельницкой.

Это точное замечание! Это Алисина тема, и это ее влияние на меня. Третьяковская галерея тоже из ее фильма, там и актриса та же, Инна Степанова [Степанова играет роль учительницы музыки в «Не для речки» — примеч. ред.]. Я и на «Чайке» Алисе говорила, что ненавижу школу, учителей и классы, что у меня все будет снаружи. Но потом уже видимо сроднилась с этой историей.

Вы основали студию Nerpa Film, и помимо «Не для речки» делаете сверхкороткие фильмы в Инстаграме. Вы не похожи на продюсерский центр, в вашем Инстаграме у разных авторов встречаются общие темы, в том числе Архангельск и Киргизия, и ощущается абсолютная командность. Та же Инна Степанова снимает, играет, делает звук. При этом у вас, кажется, нет никаких манифестов. Что для вас значит этот проект?

В Киргизии студия Садыка находилась напротив «Киргизфильма», и это был центр, где ты можешь за секунду придумать историю, и тут же пойти ее снять за углом. Проект Nerpa Web о том же. Это лаборатория, где мы пробуем снимать Москву так, как ее ощущаем. Темы — те, что волнуют нас. В основном это социально-политические сюжеты, как в короткометражке «Московский мусор». Кстати, ее у нас украли несколько раз, и она набирает по 80 тысяч просмотров. Инстаграм сложная территория и мы пытаемся понять, как туда направить людей.

 

 

Также я сейчас запускаю два коротких метра — тринадцать и семь минут. Первый снимает дебютант Дарья Елена Дашунина с оператором Денисом Синяковым — это известный фотограф, но тоже дебютант в игровом кино. Другой фильм делает известный документальный режиссер Андрей Грязев с оператором «Не для речки» и «Межсезонья» Натальей Макаровой. На обеих картинах работают художник Ольга Юрасова («Айка») и звукорежиссер Владимир Деревянко («Сулейман-гора», «Не для речки»). Наша команда делает это кино без бюджета, своими силами.

Как вы находите режиссеров?

Мы объявили конкурс сценариев, и получили более ста работ. Устраивали читки, приглашали режиссеров слушать истории. Так, например, нашли сценарий «Красивая» Вани Обломского, который нам очень понравился, и мы его запустили в работу.

Один из продюсеров «Сулейман-горы» Ольга Тумасова говорила о том, что съёмки из-за микробюджета были настолько нервными, что напряжение ощущалось ею даже из Москвы. В чем это заключалось?

Например, была ситуация, когда мы не можем выйти на смену, потому что нет денег на бензин, чтобы доехать до съемочной площадки. Иногда не было денег на сигареты, и мы просто не знали, будет ли завтра съемка. Но группа совпала, было много чудесных вещей: мы смеялись, когда не понимали, что будет происходить. И никогда не грызли друг друга.

Очень сложным объектом было лото. Его держат настоящие бандиты, которые нас не пускали. Три подхода было. И в итоге в день, когда нас пустили, мне механик говорит: «Пока мне не позвонят, работайте. А как позвонят, я выключаю камеру и уезжаю». А когда могут позвонить? «Не знаю». И ты снимаешь, сколько тебе дают.

Я сразу понимала, что ответственность за фильм несет режиссер. Если позволить себе впадать в отчаяние, все это увидят. Поэтому я довольно жестко отношусь к эмоциям внутри себя. Есть возможность? Снимай сегодня.

 

«Сулейман-гора». Реж. Елизавета Стишова. 2017

 

Ранее вы говорили, что в Киргизии у вас есть возможность снимать, а в России таких перспектив вы как начинающий режиссер не видите. И пока что судьба «Сулейман-горы» это скорее подтверждает. В прошлом году отчетливо обозначилось явление, когда русское или русскоязычное кино финансируется и приходит из-за рубежа. Я имею в виду фильмы Лозницы, документальную картину «Сын» Абатурова, «Айку» Дворцевого, «Свидетелей Путина» Манского. Вы начали снимать кино в Киргизии. Как вы думаете, почему так происходит?

Для меня было шоком узнать, что ты не можешь снять кино в любой точке мира. Это не только российская проблема. Минкульт не будет продюсировать фильм неизвестного режиссера на киргизском языке. Западные фонды, которые с интересом рассмотрели «Сулейман-гору», не будут продюсировать фильм о Киргизии, снятый русским режиссером. Все хотят, чтобы режиссер снимал на своей территории. Мне кажется, это то же, что пользоваться только черной краской.

При этом непонятно, кто сидит в совете Минкульта и выбирает кино. Я пыталась послушать питчинг проектов, но меня никто не пустил — всё происходит за закрытыми дверями. Нужно заходить туда через известных людей. Пока мы варимся в этой истории, ничего не изменится. Слава богу, мне повстречался смелый и безумный человек Лена Яцура, которая смогла с огромным трудом эту историю сделать. У нас до сих пор остались большие долги. Два года уже.

 

Елизавета Стишова на фестивале в Карловых Варах

 

После победы в Карловых Варах вы заявили о том, что денежную часть приза передаете семьям Сенцова и Серебренникова. При этом, скажем, на Кинотавре буквально два или три режиссера из всей программы осмелились что-то сказать. Вы не боялись в этот момент последствий для вашей карьеры?

Меня тогда уже месяц сильно тошнило от этой безысходной ситуации. Мне кажется, я это сделала больше даже для себя. Мне очень жалко, что я забыла сказать о том, что нужно сделать из этого традицию — и тогда мы будем звучать как гражданское общество. Но в тот момент у меня это вылетело из головы. Последствий я не боялась. При этом понимаю, что у людей есть основания не сказать и не сделать что-то. Их нельзя ставить в такие ситуации насильно.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить