Дрожь
— Придется забрать на три месяца, — донеслось
— Подождите, подождите, — заторопился Метницкий,
и свой голос показался ему омерзительным. — Как это на
три месяца? Почему?
— А вы полистайте, — ответил молоденький полицейский, чей выглаженный галстук соседствовал с залихватски расстегнутой верхней пуговицей. — Это у нас кодекс,
это статья. Совершенное вами правонарушение предусматривает три месяца лишения прав либо штраф полторы тысячи.
— Так почему ж не полторы тысячи! — подаваясь вперед, заговорил преступник (слишком быстро, паузу).
— Вы пересекли сплошную, совершая обгон, а это уже
грубое нарушение.
Повисла тишина; впрочем, девушки в столь же отутюженной форме за соседними столами улыбались так, будто Метницкому предлагались три шампуня по цене двух.
Метницкий почувствовал, как внутри него поднимается дрожь неясного происхождения, из живота к горлу,
стучащая в сердце и неотменимая. Ему на мгновение захотелось включить телефон, чтобы записать видео с собственной подрагивающей коленкой и глухим разговором
и показать в интернете, — но затем он почувствовал, как
тело подсказывает иное, противоположное по смыслу. Как
будто мышцы помогли понять, что именно, а губы произнесли сами: «Я не могу лишиться машины на три месяца,
жена не водит, кто будет ребенка возить, нельзя ли
помягче, может быть, можно
— Таков закон.
— Но зачем так жестоко, я же не хотел заезжать, может,
— Можно рассмотреть. Что вы такой неловкий?
Отутюженная комната засмеялась беззаботно и совершенно не скрываясь. Нелепость же, конечно, можно и без
репрессий, взрослый человек, а такие вещи не понимает.
— Как? Сколько? — бормотал Метницкий, сознавая,
что четыре года он ездил без тяжелых нарушений и строго платил штрафы по квитанции, и не представлял, что
в кабинете здания автоинспекции столь запросто и молодецки людей избавляют от необходимости прозябания
в очереди сберкассы.
— Как-то так, наверное, — нарисовал цифру милиционер, и Метницкий полез в карман (черт, опять слишком быстро). Под укоризненными взглядами силовой молодежи
он вынул кошелек и — догадавшись, как надо, — оставил
купюру на стуле.
Затем он услышал, что в банк все-таки придется отправиться, сунул в карман квитанцию на сто рублей за переход
в неположенном месте и, быстро успокоившись, со всеми
бывает, решил пройтись по парку, прежде чем ехать домой.
В сущности, они делают мою жизнь удобной, думал он, раз
закон таков, что могут лишить на три месяца.
Рисунок Надежды Васильевой
Червячковое слово «удобно» ползало под кожей, неприятно, но терпимо. Метницкий понимал, что гибкие законы для того и выдуманы, чтобы трясти с него ренту за избавление от созданного государством неудобства. Но с другой
стороны, договорились, и он свободен, и авто при нем.
Последние месяцы его несло волной недовольства.
Волна пошла тем летом — с пожаров, когда город заволокло дымом, и казалось, что проступающую через смрад реальность легко скомкать, как обветшавший задник, и швырнуть в ведро. Метницкий торчал в интернете, лайкал и жал
ретвиты, проматывая все, что вызывало эффект соринки
в глазу, — просьбы о помощи больным детям, статьи про
жизнь инвалидов. Он сам шлепал по клавишам, жадно: жулики и воры, мигалки и тендеры, власть узурпирована двоими из ларца, которые покрывают ненавистных коррупционеров из груды бурого кирпича, спроектированной
итальянскими архитекторами.
Впрочем, червячок, который пищал ему что-то на ухо
про двойные стандарты, никуда не делся. Однажды напившись, Метницкий кричал жене, что его такой расклад
устраивает, и жить так, как они живут, — проклятое слово — удобно. Вне Москвы ад, райцентры, промышленные
пыльные городки, где уркаганы или просто скучные люди
глядят на тебя, как на заморского зверя; а мы живем в городе, где все
Родители Метницкого всю жизнь проработали культурной обслугой номенклатуры. Сам он тоже обслуживал,
но уже потребителя — создавал образы на ответственном
посту дизайнера в филиале глобального (!) креативного (!!)
агентства. Приятные коллеги, корпоративные праздники, беседы о кабриолете в кредит и ипотеке, ласкающие
слух понятностью, испытанной другими предсказуемостью будущего.
Что-то бередило душу, когда проекты растягивались
надолго, ведь он привык, что в интернете лайк, ретвит, перепост чужой забавной картинки приносит быстрые социальные поглаживания от двух сотен друзей, из которых
Метницкий видел в глаза от силы треть. И тогда он вспоминал, как друзья звали в свой бизнес — такая же, в общем,
студия про дизайн, но он не рискнул. Начальник, уловив
обертоны раздумий в его речи, взглядах, осанке, поднял
зарплату. Да и медицинской страховки от друзей, натянувших над входом в квартиру, снятую под офис, пиратский флаг, ждать не приходилось. И стол для
отсутствовал.
Метницкий поймал себя на том, что сторонится заведений, куда они ходят, потому что однажды видел их, хмельных и циничных, и от них веяло свободой. Ему стало удивительно, так как половину времени, по рассказам, друзья
воевали с коррупционерами и рейдерами, прикидывающимися инвесторами, — но не теряли независимости и своего веселого пиратства. Удивительно, что когда предсказуемые выборы превратили волну в цунами и на декабрьскую
площадь вышли тысячи тех, кто кричал о фальсификациях,
пираты бросили цинизм и нарисовали сто ехидных плакатов, раздав их желающим перед полицейскими рамками.
Метницкий не пошел, потому что у него случился кризис веры. Жена одобрила желание митинговать, но разговор с родителями лишил его твердости. Отец спросил: молоко в магазинах есть, стабильность тоже, коррупция везде,
таков мир — почему протестуешь против этого, будущего
прошлого президента? Метницкий попробовал воспроизвести
мы как первобытное племя.
Отец оборвал его: полно таких экономик в мире —
и при чем здесь будущий прошлый? Лично он при чем? «Его
друзья наворовали!» — спорил Метницкий. «Они вложили деньги в производство, а не в яхты, как этот небритый
хер из Лондона», — припечатал отец.
«Зачем тебе это? — спросила мать, снимая нитку с рукава его бушлата. — Здесь не бывает
говорить такое! — по инерции кричал Метницкий. — Сама
рас ска зы вала, что дед, когда пришли раскулачивать, семью
выслал в Польшу и пошел партизанить, жег, пускал под откосы, убивал». «Не знаю насчет убивал, тяжело это вспоминать, — махнула рукой мать. — Тогда другие люди были».
Метницкий вспомнил бесконечные разговоры с женой об эмиграции в теплую страну, где можно забыть
терзания насчет неисправимой империи, состоящей из
пыльных городков, и фермерствовать. Или удаленно создавать образы. Ему стало тошно от дезориентированности,
невозможности отсеять ложные знания о мире от истинных, кругом вранье с манипуляцией, и он решил не идти.
Теперь перед ним кончились деревья, начался асфальт
и возникла автобусная остановка с плакатом. Шел снег.
С плаката ласково и иронично улыбался бывший, то есть
будущий президент, которого муж сестры (стройки, господряды) именовал «царь». Метницкий раздраженно шлепнул
царя по губам, стеклянный короб дрогнул.
— А ну, уважаемый, идите сюда.
Метницкий вздрогнул и разглядел в кустах за остановкой тень в черном пальто. Рука его опустилась в карман где лежал швейцарский нож, который он носил с собой,
в основном, чтобы стричь ногти.
— Подходите, подходите. Что, уважаемый, за место для
прогулок выбрали?
Тень была весела, незастегнута и слегка покачивалась.
В вытянутой руке она держала
Метницкий подошел ближе и понял, что это удостоверение опричников, церберов: известные три буквы и еще одна изгибающаяся литера, в кавычках.
«Похож на болотную птицу. А рожа-то какая пьяная.
И нос длинный, наглый, — подумал Мет ницкий и вдруг
ощутил, как в животе стало холодно. — Неужели я боюсь?
И, главное, чего? Вот этого удостоверения?»
— А вы что тут делаете? — выдавил он из себя.
— Приятный вечер, — оглядываясь, произнес цербер
и застегнулся. — Неважно, почему я здесь гуляю. А вы что
хотели сделать? Ай, нехорошо.
Метницкий не понимал, что тот несет. Невыразительное
лицо, усредненный возраст.
— Зачем на плакате рисовали? Или напакостить хотели, написать что? На нем?
— Нет, — свой голос вновь потряс Метницкого. — Не
рисовал. Никаких слов не хотел.
— Как же не хотели? Вижу, хотели. У таких, как вы, на уме
протест. Митинги… Хотите захватить власть.
статью за экстремизм?
Метницкий понимал всю глупость ситуации, но дрожь
перерастала в холод, бежавший по телу.
— Ну да можете искупить свою вину, — неожиданно
хихикнул владелец удостоверения. — Есть
Он безбожно обезьянничал, дыша на Метницкого перегаром. Наглый нос приблизился на совершенно непозволительное расстояние.
— Пока гулял, ботинки, видите, изгваздал. Приступайте!
Метницкий не понял.
— Почистить надо. Пыли не останется — отпущу к маме. Или что, к жене? Уже женат, какой молодец.
Пальто распахнулось, и в сторону Метницкого выдвинулся дорогой запачканный штиблет.
— Давайте, давайте. А то у нас много незакрытого, да
и план мне надо делать, без сна и отдыха, парень, понял?
Метницкий почувствовал, что спина его сгибается,
а рука достает носовой платок. «Я ли это?» — успел подумать он.
Тут штиблет совершил движение в сторону его лица
и ткнулся в щеку, испачкав ее. От подошвы пахло тиной.
В голове Метницкого сверкнуло, разорвалось, рассыпалось. Рука нырнула в карман и нащупала нужное…
Прежде чем рухнуть, цербер схватил его за рукав и мелко-мелко зашептал. Метницкий стряхнул его. Птица лежала,
нелепо выломав крыло, и не двигалась, что было особенно
страшно. На нее падал клокастый, болезненно густой снег.
Он рванулся в мокрые улицы. Бежал, постоянно спотыкаясь и шарахаясь от фонарей. Короткие фалды бушлата хлопали за его спиной. Из окон высовывались и хохотали портреты президентов. Пробежав несколько кварталов,
судорожно сообразил и, отправив жене смс, что останется у родителей, выключил телефон.
В школе, где он учился, горело окно дежурного. Метницкий прильнул к нему и отстранился: со стены улыбался царь. Он сел спиной к стене и заплакал.
«Был бы сыном генерала, да хоть полковника, обошлось
бы. Пугнул бы пьяную сволочь и пошел дальше. А теперь
лежит. Хорошо, магазинов рядом нет, дома далеко — камер
нигде не стоит. Но следы, волоски, криминология, ужас. Это
же я, я смеялся над несчастной, которая „Зая, я убила мента, что делать?“ А теперь… Идиот, мразь… Мать не переживет. Сестру Колесов бросит. У него на олимпийской стройке заказ, в родственниках иметь политического не захочет».
Рассвет остановил его бег в переулке, по которому циркулировали грязные коты. Метницкий стоял, прислонившись к столбу, и шумно дышал. «Надо идти, надо. Что еще
делать? Меня уже ищут. Уже ищут. Уже ищут, — стучало
у него в голове. — Господи, тюрьма, позор, убийца, мертвый, дырка, тина, царь, страшно,
Рисунок Надежды Васильевой
В переулок вполз пренеприятнейший запах. В подвале
пекарь лепил булку с тмином, и тмина, видать, переложил.
Хлеб начал подгорать, пахло отвратно.
Метницкий вспомнил предостережение кулинарного
журнала, что такие булки не с первого раза пропекаются,
и если не углядишь, перестанут хрустеть.
Жене он сознался сразу, она завыла и ушла в ванную.
Метницкий стучал в дверь и кричал, что не хотел. Она вышла через пять минут, и он не узнал ее, такая решимость
от нее исходила, пошел за ней, послушный, к компьютеру.
Все может обойтись, и прежде, чем виниться, надо изучить
криминальные сводки в интернете. Следов они не нашли,
и жена молилась перед найденной на последней полке бумажной иконой. Швейцарское изделие почивало в кармане.
Компьютер также сообщил, что фейсбук готовится к митингу на проспекте — кажется, единственном в стране, названном в честь правозащитника. Друзья смаковали лозунг
«Если не Путин, то кот», не забывая высказаться на тему
«Сколько приносит один share в соцсетях?». Публицисты
выкладывали пририсованную к папе нации жирную пушистую харю с надписью «КОТЯ». Когда Метницкий засыпал, ему являлся морок, и тогда действующий президент превращался в
Чтобы изгнать безумие, он решил идти на митинг: президента президентом изгоняют. Уже на подступах он увидел над домами полицейский вертолет и содрогнулся. По
окрестным улицам текли потоки людей.
Ближе к полицейским рамкам протестанты озирались,
искали глазами в толпе своих. Многие шли компаниями,
и Метницкий тоже искал. Однако митинговать пришли многие тысячи, и хотя некоторые лица казались знакомыми,
друзей он не отыскал.
За рамками толпа спрессовалась. Одни соглашались
с лозунгами быстро менявшихся выступавших, другие кляли их. Тишина наступила лишь раз, когда особенно горячий оратор спросил, готовы ли прямо сейчас на баррикады. Многие заорали «да», и Метницкий неожиданно ощутил,
что если сейчас все возьмут булыжники, то возьмет и он.
Дрожь спряталась и не давала о себе знать.
Впрочем, через секунду оратор крикнул, что нет, не зовет к бунту, мы мирные люди. «Бляди, они все просрут», —
гаркнули над ухом Метницкого. Дородные парни в кожанках с поднятыми воротниками,
планктон, попробовали бы захватить министерство и приковаться, обосрались бы, как только воронок показался. Смешные. Верно, Гаврила?» Невидимого Гаврилу заглушила очередная речь, и Метницкий протиснулся дальше.
Толпа колыхнулась, и он оказался прижатым к молчаливому седому диссиденту в берете. В руках тот держал
плакат: «Господи, сотри нас с лица земли и создай заново
более совершенными». Диссидента терзал клерк при галстуке и костюме
«Какое „сотри“, ты о чем, отец. Люди меняются постепенно, над нами семьдесят лет, а то и больше, если брать с царями, издевались, а ты хочешь, чтобы разом все
«Это всего лишь цитата, чтобы такие, как ты, задумались», —
отрезал диссидент, и в этот момент Метницкого толкнули.
Он обернулся и увидел коляску с инвалидом, которую
катила бессловесная женщина, медленно прокладывая
путь к сцене. Судя по скорости, они ползли часа полтора,
но двигались вперед упорно и безостановочно.
Метницкий отшатнулся. Его физически тошнило от плакатов, имперских флагов у сцены, черных лимузинов с мигалками, которые выстроились за сценой рядом с милицейскими автомобилями, и городком журналистов. Но больше
всего его тошнило от себя. Чувствуя себя больным и разбитым
и вдруг телефон, которой вышел из зоны глушилок, засветился звонком от жены.
Жена истерически смеялась и не могла ничего объяснить. Только когда он заорал, она смогла произнести: «Все
хорошо. Смотри почту». Метницкий открыл ящик и увидел
ссылку на портал, выкупающий у охранников, метрополитенцев и других бравых людей видео с убийствами, происшествиями и знаменитостями.
Помертвев, он ждал, когда загрузится, и наконец прочел заголовок: «Стив Джобс спас сотрудника ФСБ». И дальше: «
порядка, восстанавливаясь после многодневной командировки, отправился на лыжную прогулку в парк. Внезапно
страж порядка услышал треск за спиной. Опытный профессионал понял, что его окружили сразу три грабителя. Удар,
другой! Борец с экстремизмом легко отражал их, пока не
блеснул нож. Метили в сердце. Защитник отечества попрощался с жизнью, и наверняка стал бы еще одной жертвой
подонков, если бы… не положил в нагрудный карман айфон, подаренный
дальше, если бы бандитов не спугнул случайный прохожий, гулявший с собакой».
Теперь истерика трясла Метницкого. Он вычислил ближайшего курильщика и раскрыл ему объятия — тот все понял и дал сигарету и огня. Метницкий сел на бордюр и откинулся в сугроб. Перед глазами плавала игральная карта:
сверху Джобс с айпадом, внизу царь со скипетром. За что ты
так издеваешься надо мной? За что мне это все? Разве я плохо себя веду? У меня работа, семья, ребенок, я живу в мирное время, и войны нет. Не все же плохие в организации
из трех букв, и я не хотел этого. Прадед тоже не хотел, его
вынудили, правда? Ты слышишь меня, ты одобряешь меня?
Ноги вынесли его на улицу, затем налево к скверу, мосту железной дороги, башням высотки, потом
ны, отчалив от сцены, несли людей с облегченными лицами
к груде бурого кирпича — то есть памятнику архитектуры,
величественному, итальянскому.
Перед светящейся витриной Метницкий притормозил
и вытащил телефон. Немеющими пальцами он простучал
в фейсбук: «Мы придем еще!». Стер восклицательный знак
и поставил точку.
Связь еле ползала, и чтобы не мешать человеческому
потоку, он отодвинулся к витрине. Кажется, это был зоома-
газин, и Метницкий посмотрел за стекло. Там, естественный как снег или дождь, кувыркался в клетке взъерошенный грызун, и усы его подрагивали.
Май 2012 года
Читайте также
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино
-
Между блогингом и буллингом — Саша Кармаева о фильме «Хуже всех»