Я/Мы Дрейфус
Первые показы «Офицера и шпиона» во Франции проходят на фоне очередных скандалов вокруг его автора — Романа Поланского; после обвинений со стороны Валентин Монье сеансы срывают, а кинотеатры пикетируют. О другом скандальном деле, разделившем в конце XIX века Францию и ставшем основой для фильма Поланского, рассказывает Егор Сенников.
Когда он умер, газеты об этом почти не писали: в 1935 году во Франции было полно людей, для которых имя Альфреда Дрейфуса было синонимом слова «шпион» — и плевать, что там решил суд.
Одни свистели вслед гробу Дрейфуса и презирали тех, для кого офицер был героем, другие поклонялись Эмилю Золя, похороненному во французском Пантеоне — великому борцу за права и справедливость для всех. В 1908 году именно во время перезахоронения Золя на Дрейфуса было совершено покушение. В 1931 году, когда во французский прокат вышел британский фильм «Дело Дрейфуса», в кинотеатрах начались беспорядки: зрители кричали и дрались, хулиганы закидывали фойе бомбами-вонючками.
«Твердость души, праведность и смелость Альфреда Дрейфуса вызывают восхищение. Образцовый офицер, который в самых страшных испытаниях всегда действовал как солдат. Патриот, который страстно любил Францию и никогда не сомневался в ней», — говорил в 2006 году Жак Ширак. Франции потребовалось сто лет, чтобы избрать президента, который мог сказать такие слова о Дрейфусе.
Дрейфус — это сложно.
Пламя позора
Третья французская республика родилась в миг национального унижения. В 1870 году пруссаки сокрушили французскую армию при Гравелотте и Седане, вошли в Париж, аннексировали Эльзас-Лотарингию, а прусский король Вильгельм короновался в Версале как император объединенной Германии.
Республики, основанные после поражения *ancien regime*, всегда нестабильны и мечтают о реванше. Франция исключением не стала: на обломках бонапартистского режима Наполеона III была основана Республика, в политическое долголетие которой не верил никто, включая ее отцов-основателей.
Первые годы ее жизни полны скандалов и расколов. За власть в ней боролись роялисты, республиканцы и социалисты; их сражения привели к тому, что за 26 лет во Франции сменилось 32 правительства. Экономические трудности расшатывали и без того нестабильную политическую иерархию: на смену процветанию 1850–1860-х годов пришла стагнация — улицы заполонили нищие.
Франция этого времени — поразительно раздробленная страна: разделенная не только политически и социально. Французов отделяет друг от друга даже язык: огромная часть страны говорит на патуа — местных романских диалектах. Люди буквально не понимают друг друга — даже в начале XX века в судебных органах шести французских регионов работали переводчики; без них работа бы встала, поскольку многие истцы и ответчики попросту не знали французского.
Армия в эти годы кажется Франции главным общественным и государственным институтом, это с ее трансформации начнется возрождение страны — энергичные реформаторы тратят немало сил на модернизацию военных структур. Но вокруг армии объединяются ультраправые движения, презирающие Республику и мечтающие о реваншистской военной диктатуре, которая отомстит за унижение 1870 года и вернет Эльзас. Неформальным лидером этой части общества становится генерал Жорж Буланже; многим кажется, что ему по силам вернуть Франции былое величие и покончить с «гнилым парламентаризмом», разлагающим власть в стране. Правые презирали Республику и мечтали о том, чтобы Буланже совершил переворот, уклониться от этого Буланже смог, только бежав в Бельгию и покончив с собой. Раздражение Республикой, впрочем, никуда не исчезло. Его подпитывали коррупционные скандалы — вроде Панамского, в ходе которого выяснилось, что строительство канала в Панаме сопровождалось фантастическим количеством взяток, расточительства и халатности.
Неудивительно, что, когда в 1894 году начался суд над Альфредом Дрейфусом, ружья внутренних конфликтов, развешенные по французской политической сцене, начали палить одновременно.
Мы обвиняем
До сих пор нет четкого ответа, почему после утечки секретных документов из Генштаба в качестве козла отпущения был выбран именно Дрейфус. Скорее всего, против него сыграло не только еврейское происхождение (Дрейфус был первым евреем, получившим пост во французском Генштабе — и уже только из-за этого привлекал к себе внимание), но и эльзасское — Альфред часто ездил к родственникам в Мюлуз. Настоящий немецкий шпион, Фердинанд Эстерхази, был коллегой Дрейфуса, и, хотя весь его образ жизни указывал на то, что он покрывал свои долги доходами от шпионажа, на него не обращали внимания. Государственный и военный аппарат наметил себе политически удобную жертву.
Машина заработала. Не столько судебная, сколько медийная — дело Дрейфуса родилось благодаря медиаистерии, которая двигала судебный процесс вперед. Одним из главных создателей атмосферы ненависти был Эдуард Дрюмон, издатель и писатель правых взглядов, основатель Антисемитской лиги, который еще во время Панамского скандала писал о том, что именно евреи — виновники коррупции. В своей крайне популярной газете La Libre Parole он плевал ядом в «еврейского предателя Дрейфуса» — то изображая его в виде экспоната музея уродов, то вдруг вспоминая о том, что во время подписания мирного договора с Германией в 1871 году финансовыми поручителями с обеих сторон были евреи.
Рука об руку с Дрюмоном шагала католическая церковь, без которой антисемитский накал вокруг дела Дрейфуса был бы гораздо слабее. Священники надеялись, что, выступив вместе с правыми, смогут вернуть себе утраченный авторитет.
Суд был скорым (между арестом и приговором — около трех месяцев) и грязным — в ход пошли фальшивые экспертизы: в деле замарался знаменитый криминалист Бертильон, которого уговорили провести экспертизу почерка, при том, что он не являлся графологом. Судье и прокурору показали личную переписку немецкого и итальянского дипломатов, которые туманными и образными выражениями обсуждали свою любовную связь, но следствие решило, что речь идет о шпионе — и именно о Дрейфусе (впрочем, ни ему, ни его адвокату даже не показали этого документа).
Суд приговорил Дрейфуса к пожизненной ссылке на Чертов остров. На процедуре гражданской казни толпа вопила «Смерть евреям!» Идеолог еврейского государства Теодор Герцль, находившийся там как журналист, окончательно убедился, что ассимиляция евреев в Европе — бессмысленная фантазия. Во Франции неистовствовала антисемитская пропаганда — и ненависть к евреям, до того характерная лишь для имущих классов, распространилась в массах.
Но это был еще не конец — ни для Дрейфуса, ни для Франции.
А где же дрейфусары?
Да, кстати, где они? Дрейфуса презирает половина Франции: это не только Дрюмон, но и вся армия во главе с министром обороны Огюстом Мерсье, премьер-министр страны Жюль Мелен, главные художники-импрессионисты — Дега, Сезанн, Роден и Ренуар.
Голос защитников Дрейфуса в этот момент практически не слышен. Сторонники Дрейфуса — это его родные: братья Матье и Леон, жена Люси. Они знают, что в документе шпиона — не почерк Альфреда, и убеждены в его невиновности. В дни процесса они пытались достучаться до всех, но почти безуспешно. И не потому, что все французы поверили пропаганде: напротив, многие понимали, что дело состряпано на скорую руку и вероятность судебной ошибки высока. Но дело касалось французской армии — и многие предпочитали молчать. Критика дела Дрейфуса была бы критикой армии, священного для Третьей республики института.
Осознание идет с черепашьей скоростью, но все большему количеству людей кажется, что в деле Дрейфуса все не так однозначно. Первые дрейфусары появляются среди военных и разведчиков. Самый главный из них — Жорж Пикар, который усомнился в злополучной графологической экспертизе. Матье Дрейфус тем временем привлекает на свою сторону французских либералов.
В деле наметился перелом — задержан Эстерхази, подлинный шпион. Но он требует, чтобы его судили закрытым военным судом — и избегает наказания; суд считает, что вина не доказана. А вот Эмиль Золя не согласен с творящейся несправедливостью и в январе 1898 года, с трудом найдя газету, готовую его поддержать, выступает со статьей «Я обвиняю!» В ней он отваживается назвать по именам людей, посадивших невиновного и отпустивших преступника, — за это его самого потом осудят.
Статья Золя написана в форме открытого письма, обращенного к президенту Феликсу Фору. Это отважное выступление писателя порождает Дело Дрейфуса — как предмет для конфликта и споров, сотрясающих не только Францию. Споров не столько уже о самом Дрейфусе, сколько о выборе между нацией и республикой, «государственной целесообразностью» и открытым демократическим процессом. Все делают разный выбор.
Выступление Золя — это чудо: в ситуации, когда вроде бы все уже решено, раздается одинокий голос в защиту справедливости и находит отклик в душах многих-многих людей. Франция кипит, бурлит; в семьях стараются лишний раз не заводить разговор о Дрейфусе, стараясь избегать неизбежных конфликтов. В газетах — сотни и тысячи публикаций, карикатур и памфлетов. Дрейфусары выпускают настольную игру про процесс — цель игры найти Истину; антидрейфусары распространяют серию злобных карикатур — Дрейфус спускает штаны (выясняется, что у него сердце в заднице); лихой молодчик топит Золя в бочке с дерьмом. Бешеной популярностью пользуются значки и бутоньерки с высказываниями про Дрейфуса.
Манифест, созданный Золя, объединяет вокруг себя самых разных людей — Моне и Писсарро, Жореса и Клемансо, Пуанкаре и Сару Бернар. Споры идут не только на страницах газет, но и на улице, где противники с воодушевлением колотят друг друга.
Когда в 1899 году начинается повторный судебный процесс над Дрейфусом, к делу подключается и только что родившийся кинематограф. Жорж Мельес параллельно с процессом начинает снимать свой сериал «Дело Дрейфуса» — этакий доку-фикшн, в котором реалистичность сочетается с мелодраматичностью. На показах фильма начинались драки и даже небольшие бунты — общество разогрето настолько, что достаточно небольшой искры для того, чтобы разжечь конфликт.
Суд, впрочем, опять признает Дрейфуса виновным, но указывает на «внешние обстоятельства», намекая на то, что приговор фиктивен, но не может быть отменен из-за позиции армии. Потребуется еще семь лет, чтобы оправдать Дрейфуса, восстановить его на службе и в звании.
Мелодраматический хэппи-энд, как в романах Гюго — невиновный оправдан, а правда торжествует.
Тени прошлого
Дело Дрейфуса многими рассматривается как результат конфликта между премодерном и модерном, между новой прогрессивной культурой и старой патриархальной. Такой взгляд, пусть не исчерпывающий, но точный, позволяет понять, почему и годы спустя судебный процесс вызывал такую бурю эмоций, а конфликты, заложенные в нем, воспроизводились вновь и вновь — в России и Германии, Италии и Польше, США и Великобритании.
Торжествующие дрейфусары были уверены, что враг разбит навсегда — ему преподали урок. На деле же он только затаился, сохранив свое презрение к Республике и к ее ценностям. Антисемитизм порождал новых и новых политических деятелей — вроде Шарля Морраса, который еще в 1899 году основал ультраправую группу «Аксьон Франсез» и повлиял на целое поколение французских правых.
Еще одним отложенным эффектом стало общее разочарование в Республике: ее теперь отвергали и многие правые, и либералы, и тем более социалисты (тоже расколовшиеся по вопросу Дрейфуса). Общее настроение лучше всего выразил Сартр, который так охарактеризовал позднюю Третью республику: «В 1939–1940 годах нам было страшно умирать за то, что мы презирали — за отвратительную Францию, коррумпированную, неэффективную, расистскую, антисемитскую, управляемую богатыми для богатых — никто не хотел умирать за это. Пока мы не поняли, что нацисты были хуже».
Вишистская Франция стала триумфом антидрейфусаров, которые поспешили выбросить на свалку истории республиканские ценности. Но торжествовали они недолго, когда все кончилось, Шарль Моррас, осужденный за коллаборационизм, кричал в суде: «Это месть Дрейфуса!»
Дело Дрейфуса уже не одно десятилетие доказывает, что, когда государство решает поступить несправедливо ради объединения нации, оно раскалывает нацию по множеству направлений. Трещины идут по всему государственному зданию, скептицизм и неверие разъедают несущие конструкции, и впереди у государства лишь долгая гражданская война и смерть.
