«Тридцать» — Бархопинг и самокритика
Для тех, кто не знает, что выбрать — кино про декабристов или пришельцев, — в кинотеатрах показывают фильм Симоны Костовой «Тридцать». Эта фестивальная картина про миллениальную пьянку — идеальный вариант скрасить новогоднее похмелье. По крайней мере, так считает Гордей Петрик.
Действие фильма «Тридцать» Симоны Костовой разворачивается в берлинском Нойкёльне — центре силы для так называемой богемы, маргиналов артистической направленности. Эти люди не обязательно связаны с художественной сферой напрямую, чаще друзья друзей, апостолы модных течений. Такие есть в каждом европейском городе-космополите. Даже в Москве. Поэтому с расстояния в две тысячи километров узнаешь в героях фильма как на своих: миллениалы всего мира — как и те, кто к ним себя причисляет, хотя не по возрасту — похожи, идентичность формируется не происхождением и национальностью, а скорее самим течением века.
Овюнч подолгу сидит на кровати, выстроенной из книг, курит сигарету за сигаретой, даже если не хочется. Выходит на улицу и шатается без видимой цели, пока не встретит знакомых. А все потому, что ему надо что-то писать. Порой, и правда, мучительно трудно усадить себя за написание текста. Да и куда? В комнате-то из мебели только кровать.
Кто-то ведь должен развивать тему матриархата
Паскаль расстался с девушкой и, скроля от тоски гугл-карты, решил заявзать с работой и уехать в Токио. А может, просто хвастает перед школьным товарищем? Красивый, самоотверженный шаг — только вряд ли Паскаль его совершит.
Кара тараторит о каком-то вернисаже. Выставка называется он то ли «Женщина как субъект», то ли «Женщина и ее жажда». Кара не помнит, экспозиция ей не очень. Но понравилась художница, то, как она одета, то, что они познакомились, то что она развивает тему матриархата. Кто-то ведь должен развивать тему матриархата, даже если Кара в ней совершенно не разбирается. Ей самой ближе левые радикалы.
Рыжий весельчак Хеннер, напялив клоунский нос, гуляет по центру Берлина с бутылкой за пазухой. Такой найдется в каждой компании. Его единственная характеристика за весь фильм: легкий «овердоз» на вечеринке, по сути дела мало что поменявший. Чудесный солнечный человек. И я таких людей знаю, одного, было дело, даже на день рождения приглашал.
История «Тридцати» развивается вокруг дня рождения Овюнча. Друзья дарят ему нарядную коробку, внутри которой — пустые коробки, собранные в матрешку. Подарок именинник распаковывает долго, и это правильно: притча в том, что процесс важнее результатов. У Овюнча от праздника нет особых ожиданий, но можно позвать домой встреченную утром миловидную девушку, вместе они идут по барам — точнее, конечно, едут на такси.
Мы не знаем ничего об их прошлом, профессиях, увлечениях. Знаем только, что все они, словно чеховские дачники, не хотят умирать, а хотят лишь работать — много, усердно. Чехов очень уместен: внезапные прямые цитаты можно списать на действие стимуляторов. Возвращаться к Чехову — очень по-хипстерски. Даже старомодный формат экрана 4:3 хочется назвать чеховским.
Самокритика это или нарциссические пляски? Герои вызывают симпатию или антипатию? Это, видимо, зависит от степени узнавания
Не хочется обобщать, но «Тридцать» вынуждает говорить о героях фильма как о поколенческом общем месте: через поступок одного раскрывается черта другого, до этого мельком замеченная в ком-то третьем. Вечные студенты в бесконечном поиске идентичности. Почти все не обременены необходимостью себя выражать. Многие, очевидно, перенимают чужие позиции вместо того, чтобы искать свою правду (на словах все без исключения крайне левые). Кажется, они и сами могут это осознать — неглупые все-таки люди, и растерянность невольно отражается на лицах. В сердце фильма — сцена, где камера вглядывается в лица посетителей ночного клуба пять минут к ряду. Кто-то болтает, кто-то целуется, но чаще они словно переживают внутреннюю бурю, и взгляд какой-то потерянный. Все примерно одного возраста — 25-30 лет.
Симона Костова: «Делать кино за 5.000 евро — постоянный стресс и страдания»
За продвижение этого фильма в России неслучайно взялся «Гараж», одно из главных прибежищ для людей подобного толка, на автомате считывающих в «Тридцати» схожесть с собой любимыми. Каждый может извлечь из фильма свое; не поймешь, что о происходящем думают авторы, проживающие в Нойкёльне. Самокритика это или нарциссические пляски? Герои вызывают симпатию или антипатию? Это, видимо, зависит от степени узнавания. Наверно, «Тридцать» не был бы столь примечателен и любим, не будь он исполнен магии молодости вкупе с почти не отраженным в кино цайтгайстом 2010-х. Селфи на пленочный фотоаппарат. Все пьют пиво. На девушке шуба из эко-меха. В андеграундных клубах — нойз, а в бывших гаражах — техно-рейвы. Стены баров обложены кирпичом, квартиры не загромождены декором. Все это — приметы чего-то тутошнего. Особенно острыми кажутся наблюдения из области чувственного. Овюнч утомительно соблазняет девицу в пошловатом прикиде, которая, к тому же, елозит как егоза. Или вот: перед Паскалем у барной стойки возникает пьяная femme fatale, целует его, говорит что-то приторно-сладкое и исчезает, только он отвернется.
«Тридцать» — это фильм-пьянка, и закономерно кончается на рассвете, когда для возлияний больше нет сил, да и макияж стерся. Пьянка дежурная, из тех, что быстро набивают оскомину — ведь на безумства герои, кажется, не способны, а их разговоры не отличаются особенной содержательностью. Фильм Костовой оставляет в душе приблизительно тот же, похмельный, осадок. Символично, что в нашей стране он вышел в прокат первого января. Похмелье — как душевное состояние — тем обычно и примечательно, что располагает к самоанализу.
