«Зерно насилия есть в каждом из нас» — Разговор с создателями «Сестер»
В цифровой прокат вышел фильм «Сестры», создатели которого позиционируют его как «первый российский пост-хоррор». Ная Гусева поговорила с режиссером Иваном Петуховым, оператором Максимом Смирновым и художником Марфой Гудковой о тех вещах, что пугают сильнее любых фильмов ужасов.
Почему вы решили обратиться не к драме и не к классическому хоррору, а именно к так называемому «пост-хоррору»?
Иван Петухов: Однажды сформулировав это для себя самого, повторяю теперь как мантру: «Сестры» — это хоррор, потому что истории женщин, терпящих домашнее насилие — тот же хоррор, только в реальной жизни. Языка драмы и даже триллера недостаточно, чтобы выразить этот кошмар. С первыми продюсерами, к которым я обращался, было тяжеловато. Кто-то не мог срастить в голове «высокую» социальную тему и «низкий развлекательный жанр для подростков». Кто-то остался далеко в девяностых, и хоррор для них — это в лучшем случае «Кошмар на улице Вязов», а взлет жанра в последние десятилетия они как-то не заметили. Кому-то не хватало хоррор-клише. Видимо, так всегда происходит, когда пытаешься сделать что-то новое. К счастью, в итоге правильные люди нашлись.
Почему именно пост-хоррор? Во-первых, это самое «высокое» ответвление жанра. В нем уважают страх, осознают его силу, не размениваются на фантики скримеров. Пост-хоррор не стесняется реальных травм и в итоге оставляет глубокий след. Ему свойственно обращаться в первую очередь к человеческой психологии, темным сторонам личности. Никакой внешний монстр ему не нужен — разве что как повод покопаться в человеческой душе. Мы, признаться, и теперь еще обсуждаем с пиар-отделом и прокатчиком формулировку жанра в каждой новой публикации, но по сути своей «Сестры» — пост-хоррор, им и останется.
Реальное насилие гораздо страшнее сестер, облаченных в черные одеяния
Марфа Гудкова: До моего знакомства с Ваней я относилась к хоррорам именно как к чему-то поверхностному. Когда мне прислали сценарий, я сразу увидела слово «хоррор» и немного напряглась. Я больше любитель драмы и психологического триллера без специфического усиления ужаса. У меня были сомнения насчет появления в истории мифов и легенд: зачем они здесь нужны, если у нас перед носом уже сплошной кошмар в виде домашнего насилия? Но в процессе работы я поменяла свое мнение. Эта легенда дает нам контраст: несуществующий ужас — ничто по сравнению с тем, что могут переживать женщины каждый день. Реальное насилие гораздо страшнее сестер, облаченных в черные одеяния. Сначала я боялась, что такое сопоставление даже упростит историю, но в итоге очень рада, что доверилась Ване и его видению процесса.
Никакое кино не переломит этого на корню, но поднять новую волну обсуждений мы в силах
И.П.: Марфа, кстати, присоединилась к «Сестрам», сначала отказавшись от них. Мы созвонились, и она сказала, что тема — да, но настолько жанровая подача ей не близка, а заниматься тем, во что не верит, она просто не сможет. Я подумал, как здорово, человеку не все равно, нам такие и нужны. Тогда я как раз вычищал из драфта клише ужастиков, о чем Марфа не знала. Я понял, что мы мыслим в одном направлении.
Максим Смирнов: Я прочитал сценарий и почувствовал, что история во мне откликается. Задумчивость, пересечение линий, отсутствие однозначности. Когда мы начали обсуждать референсы, стиль и видение в целом, я понял, что к поведению главных героев у меня много вопросов. Что заставляет людей в паре совершать такого рода вещи — например, терпеть насилие или, наоборот, нарушать границы другого? Потом эти вопросы я как зритель обращал к себе. В этом для меня большая ценность этой истории. С таким сюжетом и персонажами очень интересно работать.
Хотелось бы поблагодарить вас за освещение темы домашнего насилия. Почему вы вообще за нее взялись?
И.П.: Спасибо стоит сказать специализированным фондам и центрам, что раз за разом поднимают проблему на поверхность в потоке других новостей. Едва начав об этом читать, понимаешь, что за каждой статьей, интервью, видео — бездна других, а за ними — еще одна, темнее и глубже. Десятки и сотни историй. В какой-то момент это перестает быть вопросом выбора, нужно просто что-то делать. Раз уж ты сценарист и режиссер — пиши и снимай об этом кино, иначе голоса этих женщин из твоей головы уже никуда не денутся.
Было очень важно разрушить миф о чужой беде, которая приличных людей не касается
Дальше был вопрос, как добиться достоверности. Как выбрать точный язык, интонацию. Мы с командой работали над тем, чтобы дать зрителю возможность почувствовать — не понять, а именно почувствовать — что переживает женщина, страдающая от домашнего насилия. Это «почувствовать», пережить вместе с героиней, в «Сестрах» самое важное. Помню первоначальный скепсис: как мужчина-автор может передать на экране то, что ощущает женщина в такой ситуации? Пришлось копать глубже, больше спрашивать, больше слушать, складывать мир из деталей, встреченных в документальных монологах, статьях, личных историях. Судя по первым отзывам, сложенная нами картина оказалась болезненно точной.
Но есть и внешний слой. Большинство людей знают только про самые вопиющие случаи домашнего насилия. Всё, что за их пределами — статистика, и она пугает больше, чем то, что мы показали в фильме. Процент женщин, убитых в ситуации домашнего насилия. Процент женщин, убивших из-за защиты. Никакое кино не переломит этого на корню, но поднять новую волну обсуждений мы в силах, а осведомленность в этом случае буквально спасает жизни. На какую бы долю процента ситуация не изменилась после, это того стоит.
Из какого опыта все это было собрано? Были ли консультанты на площадке?
И.П.: Все сложилось из нашего общего чутья и желания слушать и слышать. С каждым новым членом команды, прочитавшим сценарий, что-то добавлялось или сокращалось. «У моих знакомых было ровно так же» было маркером того, что мы на верном пути. На читках с Ирой [Старшенбаум] мы проходились буквально по каждой строчке, а когда подключился Никита [Ефремов] — еще раз. В итоге, поделившись материалом с экспертами и представителями фондов, мы поняли, что добились нужного уровня психологической достоверности.
Если говорить о стереотипах, то важно было увести зрителей от клише о том, что домашнее насилие — это «пьяный муж избил жену, а потом они протрезвели и оба счастливы». Маргинализация темы — одна из причин того, по которой люди от нее отворачиваются. Поэтому в фильме почти нет алкоголя и очевидного физического насилия. Зато есть психологическое, экономическое, сексуализированное. Было очень важно разрушить этот миф о чужой беде, которая приличных людей не касается.
Все художественные элементы мы старались сделать максимально естественными
М.С.: У нас на площадке было так заведено, что никто не стеснялся задавать вопросы. Всем хотелось разобраться и сильнее углубиться в тему фильма.
И.П.: Не было такого, что кому-то старшему на площадке виднее. Да, мы делаем пост-хоррор, первый в России, очень здорово. Но не менее важно, что тема фильма затрагивает множество реальных людей с реальными судьбами и чувствами. И нам важно было думать, как они это посмотрят и как отреагируют. Увидит ли себя в героине потенциальная (простите за грубость формулировки) жертва? Узнает ли себя агрессор? Эта ответственность заставляла раз за разом перечитывать, выверять и улучшать.
Как вы создавали эту гнетущую атмосферу в фильме?
М.С.: Вот, например, коридор — мы специально его таким придумали. Героиня проходит по нему каждый день, как только встает с кровати. Мне хотелось, чтобы все было очень лаконично и чисто, чтобы ничего визуально не отвлекало. Как будто весь мир главной героини вообще не имеет дополнительных элементов. Лаконичность очень часто психологически давит. Все художественные элементы мы старались сделать максимально естественными, потому что так они будет выглядеть реалистичнее и страшнее.
Чем дальше развивается действие, тем лучше зритель понимает природу этих царапин
М.Г.: Было очень сложно с визуальной точки зрения. Условно, это квартира в каком-нибудь Новокузнецке. Абсолютно обычная, зритель должен в это поверить. Но при этом ее вид должен волновать, доставлять дискомфорт. Перед нами стояла важная задача: сделать так, чтобы человек, который ни разу не сталкивался с домашним насилием, понял весь его ужас. Например, в том же коридоре ты сначала не обращаешь внимание на стены. Потом начинаешь замечать на них какие-то царапины, вмятины. Чем дальше развивается действие, тем лучше зритель понимает природу этих царапин и может представить, как они появились. Еще мы внесли такую «жизнь» коридора — с каждым новым сценарным днем он сужался, как бы сжимал героиню в своих тисках. Это был такой неожиданный и интересный, почти театральный ход, передающий состояние героини.
М.С.: Мы даже придумали легенду о том, что вообще происходило в жизни героини до этого. Как она мечтала сделать этот красивый ремонт в квартире, начать в нем новую жизнь, воплотить все свои надежды на что-то хорошее, освободиться от тяжести прошлого. И уже потом, когда она оказывается заперта в этой квартире-клетке со своим мужем, тот начинает вести себя совсем иначе.
Какие фильмы были для вас ориентирами?
И.П.: Мы, конечно, пересмотрели все ключевые пост-хорроры последнего десятилетия и обсудили их, в первую очередь, с Максимом. Но не скажу, что пытались что-то скопировать — скорее, искали общие точки. Пост-хоррор — это ведь еще и особый визуальный стиль, темп, ритм, хотелось ими напитаться. При этом главный референс лично для меня родом из 1981 года, когда никакого «пост» и в помине не было — «Одержимая» Анджея Жулавски. Мне обычно тяжело дается хоррор-классика, но это и не то чтобы классический хоррор. Я вообще с трудом могу объяснить, что это. Зато Изабель Аджани там просто завораживающая, а эмоциональное воздействие фильма сложно с чем-то сравнить. Уникальное кино.
Нам в России вообще свойственно мистическое сознание, поиск ответов за пределами реального
М.С.: У меня были свои операторские источники вдохновения. Может, заметите тем парочку реверансов Даррену Аронофски, Алистеру Банксу Гриффину и оператору Халиду Мохтасебу. И, конечно, я в абсолютном восторге от характера камеры в фильмах Роберта Эггерса, Ари Астера, Джордана Пила.
М.Г.: А я тот странный человек, который старается не искать референсы. Иногда они сбивают. Мне важно ориентироваться на собственное ощущение, ловить атмосферу, пропускать ее через себя и передавать так, как я это чувствую и вижу. Но вместе с ребятами я посмотрела много их референсов, потому что мне важно было понять, как они это видят. От себя могу сказать разве что про «Красную пустыню» Антониони и «Догвилль» Триера. Они мне помогли больше в пространственной геометрии, ритме, композиции и ощущениях. Все-таки это тоже женские истории, чем-то похожие на нашу, где дом превращается в тюрьму.
Зачем нужна была легенда, сопровождающая нас на протяжении всего фильма?
И.П.: Мистический слой задуман в истории и как дань жанру, и как возможность расширить «инструментарий» фильма — посмотрите хотя бы на анимационную часть в начале. Но в первую очередь, чтобы оттенить слой реалистический. Какой ужас страшнее: потусторонний или бытовой? Посмотрев фильм, вполне можно сделать вывод.
Это ведь еще и история о том, как в отсутствие цивилизованных способов решения проблемы — а их ничтожно мало — женщина прибегает к куда более жестоким и даже смертельным мерам. Увы, это реальность, цифры не врут. Кроме того, нам в России вообще свойственно мистическое сознание, поиск ответов за пределами реального мира, и жутковатые мантры вроде «стерпится — слюбится» вполне в это встраиваются. Из этого поля смыслов и родилась легенда.
Перепроверяешь: это сейчас было не манипулятивно ли?
Если говорить о содержании легенды, она, как и многое в фильме, построена на совмещении реальности и вымысла. Исторический слой основан на фактах самосожжения старообрядцев в России в ответ на преследования властей, а также на подобных ритуалах вплоть до наших дней. Самосожжение — последнее средство неповиновения и протеста. По следам этих материалов и родилась наша легенда, все связанные с ней ритуалы — вымышленные, конечно. Мы хотели использовать это в качестве подводки для зрителя, чтобы он сам задумался — почему человек готов сжечь сам себя? Чего он боится настолько сильно?
Подобные фильмы оставляют след и на зрителях, и на создателях. Что принес этот фильм вам?
И.П.: После всего прочитанного начинаешь, конечно, присматриваться к окружающим: парам, семьям, друзьям и знакомым. Но еще больше — к себе. Перепроверяешь: это сейчас было не манипулятивно ли? А это не психологическое давление? Зерно насилия есть в каждом из нас — нужно сделать все, чтобы не дать ему прорасти. И важно знать, как и почему совершается насилие, чтобы понимать, как его предотвратить.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»