Подвалы, подвалы, подвальчики
Взгляд тишины. Реж. Джошуа Оппенгеймер, 2014
Новый фильм Джошуа Оппенгеймера «Взгляд тишины», смонтированный на том же индонезийском материале, что и «Акт убийства» (2012), вышел лучше (не говорим «еще лучше», потому что первая картина прославилась не столько по причине кинематографических достоинств, сколько благодаря предмету и героям — веселым палачам, на камеру реконструирующим свои прежние преступления в надежде на «Оскар»).
Теперь, когда тема введена, появляется «Взгляд тишины» — он глубже, страшнее, нагляднее, и в нем есть положительный герой: Ади, брат погибшего во время геноцида 1965 года «коммуниста»; он ходит по деревне и расспрашивает убийц о событиях почти уже пятидесятилетней давности. И если «Акт убийства» был цирком уродов, изумляющим белого человека, то появление Ади вплотную приближает индонезийский материал Оппенгеймера к нам, считающим себя цивилизованными людьми. Семья главного героя — столетняя мать и еще более пожилой отец, ослепший, оглохший и теперь утверждающий, что ему семнадцать — оплакивает старшего сына уже несколько десятилетий (Ади родился в 1968-м, он утешительный ребенок), в отношениях между членами этой семьи нет ничего, что заставило бы человека другой культуры дистанцироваться от них, как отстраняется зритель от палачей из «Акта убийства».
И если жертвы ничем не отличаются от нас, то ничем не отличаются и убийцы.
Во «Взгляде тишины» можно найти и ответ на главный вопрос, возникающий при просмотре «Акта убийства»: почему эти люди так легко согласились говорить о своих преступлениях? Потому что Оппенгеймер был для них чужим, а от вопросов Ади им становится не по себе: одно дело рассказать на камеру иностранцу, как крошил и душил, совсем другое — отвечать соседу, у которого ты убил брата. Старики молчат, уходят от ответа, сопротивляются вопросам: так, во «Взгляд тишины» возникает раскаяние, следов которого зритель искал и не находил в «Акте убийства».
Помимо прочего, «Взгляд тишины» гораздо тоньше и действеннее показывает, как работает пропаганда и как легко человеческое сознание погружается в ситуацию двоемыслия. Коммунистов и «коммунистов» уничтожали, например, убедив себя в том, что они изменяют женам; «Нет, что вы, — говорит жена одного из убийц, отвечая на вопрос Ади о 1965-м годе, — Здесь было очень тихо, никакой резни, я ничего не видела. А, коммунистов? Да, коммунистов убивали и сбрасывали в реку». В хронике 1960-х годов местный показывает корреспонденту BBC свежие могилы и говорит: «Некоторые, осознав ошибочность своих взглядов, сами просили себя убить». Корреспондент BBC удивляется, но кивает: придется простить эти азиатские странности, ведь здесь уже стоят западные заводы по производству резины.
Убийцы 1965-го до сих пор у власти, детям в школах рассказывают о зверствах коммунистов и ничего не говорят о геноциде; маленький мальчик, повторяя официальную версию, учителю явно верит больше, чем Ади. Но «Взгляд тишины» — это фильм о том, что прав может быть один человек, а миллионы не правы, если врут себе и другим; нет никакого большинства, нет никакой альтернативной реальности оболваненных масс — реальность одна, и Ади совпадает с ней, а прочие — нет.
? ? ?
Пожилые уютные нацисты из фильма Ульриха Зайдля «В подвале» называли бы противоречивый монолог жены из «Взгляда тишины» примером азиатской логики: представьте себе, турок, считающий себя австрийцем, тем не менее болеет за турецкую команду — ну не придурок ли? Добродушно посмеиваются.
В подвале. Реж. Ульрих Зайдль, 2014
Между тем, Зайдль находит в австрийских подвалах (в тех самых, в которых приклопилы годами держат своих жертв) примеры не менее впечатляющих логических сбоев: любительница садо-мазо, начинавшая как жертва семейного насилия, участвует в католической благотворительности; вот этот портрет Гитлера на стене — подарок от коллег на свадьбу. Почти в самом начале фильма мы видим питона, перед съедением гипнотизирующего свою жертву — симпатичного грызуна, в конце следует эпизод, в котором женщина в кожаном белье пытается разместить избыточное тело в крошечной клетке.
Между этими вызывающими волну мощного физического дискомфорта сценами — полтора часа анекдотов из подполья, в которых Зайдль, вопреки сложившейся репутации, предстает пронзительным гуманистом: сквозь смех и омерзение отчетливо проступают сочувствие, жалость, симпатия и грусть. Не Зайдь придумал зарифмовать садо-мазо и фашизм, но его новый фильм предлагает взгляд на проблему снизу вверх, из узкого подвального окошка: человек так жалок, несчастен и слаб, так порабощен своим подсознанием и неотрефлексированными комплексами, что будет до бесконечности убивать и мучить другого — а морали здесь не будет, мораль не изменит ничего.
