Алексей Гусев
Алексей Гусев

Луи Деллюк и мир будущего


Луи Деллюк

Ах! как я люблю вещи и существа, которые сейчас же внушают тебе мысль, что они безусловно совершенны, и от описания которых отказываешься.
Луи Деллюк. «История котёнка и его тени»

Кто бы мы были без Луи Деллюка? Да никто. «Отец кинотеории», разработавший понятие киногении — точнее, «фотогении кино» — так, что от него и сейчас ни на шаг (если ты не Эпштейн); режиссёр «Лихорадки» и «Женщины ниоткуда», в которых «атмосфера» перестала быть смутным ощущением и стала точным инструментом; харизматик с большим лбом и смешным носом, в христовы тридцать три сгоревший от скоротечной пневмонии, — он писал столь пряно, столь забористо, что уже тем самым позволил своим преемникам, нам то есть, всё, кроме пресности. Он не конструировал концепции, не мыслил ими, он ими даже не дышал: он их шутил. Базена можно называть Паскалем от кинотеории, Бордуэлла впору — Спенсером; Деллюк был Сирано.

И можно, можно было бы написать к его 125-летнему юбилею большую, подробную, полную почтительного трепета и вместе с тем восторженную статью. Ещё раз пройтись по пунктам его теории, разгильдяйски размётанным по рецензиям и почеркушкам. Выявить противоречия, а затем устранить их, смелыми примерами из дальнейшей истории продемонстрировав нетленное значение деллюковских прозрений и лисье чутьё самого юбиляра. Подробно проанализировать сохранившиеся фильмы, показав, где теоретик уступал режиссёру, где превосходил, а где они спорили и о чём… Во всём этом даже был бы смысл, а при известном вдохновении — и известное обаяние. Там не было бы лишь Луи Деллюка. Того, который написал однажды Инсу: «Ваш стол великолепен». Того, что в одном из рассказов так описывал личную жизнь бульдога: «он чуть не познал любовь четырёхлетней обезьянки, Коринны Ко-Ко, но обстоятельства делали всё возможное, чтобы их разлучить». Того, что был смешлив, дерзок, безогляден и чертовски удачлив в каждом своём слове. А что за день рождения без именинника.

Поэтому сегодня — лишь несколько слов, написанных самим Деллюком и ныне впервые переведённых на русский. В 1923-м, за год до смерти, он издал сборник своих сценариев и написал к нему Пролог, заканчивавшийся рассуждениями о будущем кинематографа. Кое-какие из них устарели (те, что были связаны с кинопроцессом именно немой эпохи: с оркестрами, титрами и «сквозным» кинопоказом, без деления на сеансы), остальные же и не думают. Ах, впрочем, какие же это «рассуждения»? Саркастическая баллада, фейерверк фехтовальных выпадов и нежный романс одновременно. Недаром же Деллюк родом из округа Бержерак.

* * *

Что до прекрасных «кинодрам», то они скоро будут.

Но будут не только они. Всегда попадутся посредственные произведения, или глупые, или мерзкие, и это будет справедливо, по-человечески справедливо, что они будут выигрывать в деньгах.

Но всегда будет тысяча несчастий, которые сопроводят фильм своим пунктирчиком: например, спонсор, который ударит кулаком по столу и завопит: «Французское кино — это я, чёрт побери!»

Но директор зала опять скажет: «„Нетерпимость“ поставлена Гриффитом? А „Жослен“?… — Это Ламартин. — Ламартин? Смотрите-ка, француз работает не хуже американца». [Имеется в виду фильм Леона Пуарье «Жослен» (1922), экранизация одноимённой романтической поэмы А. де Ламартина. — Прим. пер.]

Но с экрана редко будут предупреждать зрителя о тоне фильма, который тот собирается смотреть. Ну, попытайтесь придти в театр, не зная, что вам покажут — «Макбета» или «Ревю Фоли-Берже»…

Но кинопоказ всегда будет страдать от того, что хозяин зала решит, будто обязан за минимальное время показать максимально насыщенную программу. И долго ещё фотогения похорон будет конкурировать с большими скачками в Отёе.

Но кинооркестры всегда будут играть «Жёлтую принцессу» для Сессю Хаякавы, «На морской глади» для военно-морских стрельбищ, «Пасторальную симфонию» для светских громил — и, разумеется, «Смерть Озе»: за десять минут до смерти героя, чтобы не было сюрприза.

Но самые идиотские романы, являющиеся самыми трудными для адаптации, будут обычно доверяться самым никаким режиссёрам.

Но публике будут льстить, цитируя в тексте фильма фразы Виктора Гюго, Маргерит Дебор-Вальмор, Толстого, Эркманна-Шатриана, Венсана Испа или Пьера де Кульвена.

Но князь, в девяти случаях из десяти, будет сыгран комиком из кафешантана или боксёром.

Но в любой момент чёрт знает что за дуру могут окрестить «звездой».

Но до скончания веков будут спорить об объёмном кино, цветном кино, звуковом кино и так далее.

Но цензура порежет сцены невинные, моральные, художественные, оставив народу сцены самые гнусные, самые нездоровые, самые низменные.

Но в зарубежном прокате за секунду вырежут сотни метров из фильма, где монтаж был для режиссёра головоломкой, которую он кропотливо решал восемь недель.

Но кино — это не только богадельня для сутенёров не у дел, букмекеров в бегах, фабрикантов свистулек, актёров-неудачников и слабоумных мальчиков-мажоров.

Но однажды все прокатчики перестанут быть похожи на виноторговцев. Сейчас же, к сожалению, даже если кто-нибудь из них уже непохож, это вовсе не говорит о том, что…

Но и когда мозги станут творить для чёрно-белого, редакторы всё ещё будут почитать за большую ловкость заказывать сценарии у именитых драматургов, у старых романистов, у академиков — у тех, кто, естественно, ничего не знает о кино.

Но не время сейчас комментировать всю интеллектуальную привлекательность машины изображений и все её языковые возможности. Это не тема для разговора. Что пользы спорить о том, что можно уместить в книгу? Напишите книгу. Не будем больше говорить об этих как, и почему и почему бы не синеграфической драматургии на её заре.

Сочините эти ожидаемые фильмы. Сердца и разума достаточно, чтобы отыскать небывалые приёмы этого искусства. И человеческая глупость, что тщилась столь обыденно захватить кино, станет неисчерпаемым ресурсом для Теренция, Табарена или Бернарда Шоу, — на том языке, у которого уже есть Чаплин и который ожидает Эсхила.

1922
Перевод Алексея Гусева

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить