Climax: C20H25Noe
Телевизионный ящик на неприлично близком расстоянии. Слева от него книги. Справа — фильмы: Ланг, Бунюэль, Ардженто. На экране сменяются фрагменты интервью, молодые люди по очереди рассказывают о себе.
Середина 90-х, заснеженная пустошь где-то во Франции. Заброшенная школа, превратившаяся в дом, где группа танцоров собирается для репетиций. Самый красный пол из всех, что вам доводилось увидеть, предстанет вместилищем чувств и ритмов, что движут человеческими индивидами. А после все присутствующие разойдутся по углам, налив себе немного сангрии. Все, кроме девушки, которая недомогает.
Нарядив и красивых, и странных, и запоминающихся молодых людей и девушек в олимпийки, шубы и самые отчаянные рейверские наряды, Гаспар сделал то, что многие от него больше всего и ждали — снял кино про Арму и Бергхайн безо всяких лирических отступлений и для определенного клуба поклонников, на этом, фильм себя полностью оправдает. Но все куда интереснее. Прикрывшись строчкой про эпоху двадцатилетней давности, Гаспар дважды обыгрывает теряющего голову зрителя в напёрстки с прозрачным стаканчиком. Эксплуатируя моду на девяностые, он тем самым ставит знак «равно» между двумя эпохами, демонстрируя видимое отсутствие изменений в актуальности стилей и циклическое, неправдоподобно галлюциногенное повторение прошедшего времени, в народе — «перекрышка». Но при этом он помещает подопытных в немыслимые в своей безукоризненной кинематографичности интерьеры моды завтрашнего дня и снова диктует стиль на годы вперед, как это было с двумя предыдущими грандиозными фильмами. Время у Ноэ начинается здесь и заканчивается в середине 90-х, и наоборот. Луп, в который он за затылок затаскивает зрителя — это портал в никуда. Помимо прочего, пара весёлых афроамериканцев обсуждает, как это корректнее, butthole и способы реализации своих желаний по отношению к. Дальше камера окажется над замкнутыми в круг сменяющимися танцующими в уникальной манере героями. Круг рифмуется с окружностью стаканчика с сангрией. Сангрия медленно вводит людей в психовосприимчивое состояние. Круги становятся все менее чётко очерченными, звуки попеременно начинают играть в прятки от уха до уха, а молодежь — подозревать друг друга в подмешивании кислоты.
Стены растворяются в перламутровом свечении. Индивидуальность танцев, базового инстинкта, как говорит сам Ноэ, проявится в переносимости трипа каждым из участников коллектива. Люди — замкнутые в круг — метафора безразличия к чужому опыту переживания трипа и одновременно невозможности избавиться от настигающего подсознательного, обнажающегося перед другими. Лоно, откуда выбрасывается очередной непрозревший задыхающийся человеческий плод. Плод, по подобию слов главного героя «Seul contre tous» («Один против всех»), выброшенный из грязной и вонючей дырки. Плод перерождения под воздействием грязных наркотиков начнёт изучать своё тело, гладя свои ноги под колготками, чтобы потом в них запутаться, запутаться и испугаться.
Гул от смеха и неразборчивых слов обнаруживается невыражаемым беспокойством с поворотами неподъемной головы в сторону одного, второго. И воспроизведение чувств в состоянии полной всепогруженности в себя есть ни что иное как проявление вытесненного бессознательного. Брат, защищавший сестру от ухажёров, норовит залезть на неё. Люди, полчаса назад казавшиеся милейшими собеседниками, походят на ораву гогочущих гарпий и горгулий, готовых растерзать в этом мире разоблачённых лизергином намерений. Безразличие к чужой воле, чужой психике, чужому мироустройству и торжество Ида, примитивного управленца желаниями. Доступ к телу. Доступ к чистому удовольствию. Для Ноэ, обращавшегося к миру психоделического опыта в «Enter the void», здесь важнее оставить зрителя наедине с ужасом реальности происходящего. Никаких фрактальный изменений, только нежащиеся в собственных страхах потные тела, заполнившие закипающую от кислотного марева хижину в лесу. Климакс как полная бесчувственность при утраченном идеале высокого, при запертой в комнате с высоковольтным напряжением и забитой ногами в живот жизни. Климакс как менопауза длиной в двадцать лет, заставившая замереть и навсегда забыться в звуке. Через двадцать лет в хижину нагрянут другие спасатели, и там будут все те же, но уже другие — выжигать свою молодость добровольными и необратимыми выходами в пустоту.
