Константин Шавловский
Константин Шавловский

Чем пахнут ремесла


Родился в 1958 г. в Баку. В 1985 г. окончил ВГИК. Работал оператором телекомпаний CBC, NBC, СNN, ВВС, спецкором программы «Вести» (РТР), фотокорреспондентом FRANS-PRESS (Париж), режиссером документальных фильмов на REN TV. С 2004 г. — руководитель и режиссер студии Stringerfilm. Автор репортажей из горячих точек: Афганистан, Ангола, Йемен, Ливан, Сектор Газа, Палестина, Израиль, Северная Корея, Сумгаит, Баку, Южная Осетия, Тбилиси, Москва, Абхазия, Молдавия, Приднестровье, Ингушетия, Югославия, Румыния, Албания, Чечня, Ош, Узген, Душанбе, Фергана, Ирак, Иран, Дагестан, Сьерра-Леоне, Афганистан, Ирак, Беслан… Член СК РФ, СЖ РФ, Международной Федерации Журналистов, аккредитованный корреспондент пресс-центра ООН в Москве.

Когда возник замысел фильма «Стрингер»?

Давно, наверное, году в девяносто третьем. Тогда Чечней еще и не пахло. Но как-то все руки не доходили, да и материала не хватало. Я сначала вообще хотел снимать игровой фильм, но Савва Яковлевич Кулиш мне сказал: «Эдичка, тебя никто не знает как игрового мастера, и под кино тебе денег никто не даст. Ты должен либо отдать свой сценарий режиссеру с именем, либо снимать документальный фильм». И он, покойный, как в воду глядел. Я сделал «Стрингера», получил свои призы, а недавно от Ren-TV поступило предложение написать сценарий четырехсерийного фильма. Но я уже перегорел. Да и, честно говоря, не хочется превращать «Стрингера» в сериал.

Существует прямой заказ на съемки из горячих точек? Какой материал ждут каналы от стрингера?

Заказ на горячие точки существует всегда. Интересно все, но в первую очередь — бои. Если прошла информация о том, что где-то идут боевые действия, значит, ты должен их снять.

Чем ближе, тем лучше?

Конечно. Причем главное, чтоб не было постановки — она вычисляется в две секунды. И надо обязательно побывать по обе стороны конфликта. Однобокость — не катит.

Какие сцены, из тех, что вы снимали, были самыми страшными?

Они все страшные.

Были и расстрелы, и казни?

Был один расстрел — я снимал, как грузины расстреляли своего же. За измену. Но там был суд, вину доказали, и я снимал исполнение приговора, а не расправу.

И массовые захоронения?

У меня есть где-то кадры: ров и трупов триста валяется. И таких кадров…

Где это происходило?

В Чечне.

У Вас были моменты, когда хотелось выключить камеру?

Нет.

Можете их представить?

Нет.

Есть вещи, которые нельзя снимать?

Нет.

А которые нельзя показывать?

Есть… Да, наверное, и снимать я не все способен. Допустим, у меня в «Стрингере» есть видео с трофейных кассет, где нашим солдатам отрезают головы. Эти кассеты достали из кармана убитого боевика. Я бы не стал снимать эту казнь.

Но в фильме показали?

Лицо войны надо показывать.

Для чего?

А для чего показывают Великую Отечественную войну? Давайте перестанем ее показывать вообще. И никто ничего не будет знать… Человек так устроен: он требует информации. Если мы сейчас перестанем показывать Грозный, Беслан, «Норд-Ост» — народ начнет волноваться: «А почему это нам ничего не показывают? Значит, что-то там не то».

А если показывают, то народ спокоен?

Более-менее. Он, естественно, бурчит: «Что-то там скрывают!..» Но это, в общем, нормально. Да, скрывают. Но ведь на любой войне скрывают. Никто же не думает, что американцы не скрывают количество убитых в Ираке солдат. Скрывают. Это политика. Это тактика. Это война. Так и должно быть. По идее.

То есть вы — стрингеры и репортеры — работаете на то, чтобы было «все нормально»? На систему? Народ успокаиваете?

Нет. Канал работает на систему, а мы работаем на канал. Мы добываем информацию. А как ее подадут — это нам по барабану.

Вы работаете за деньги?

Я? Естественно.

Не «за идею»?

Под пулями за идею? Я не альтруист.

А фильм свой снимали «за идею»?

Да нет. Просто появилась возможность сделать кино про профессию. Чем пахнут ремесла, знаете? Бывают фильмы про пекарей, а этот про стрингеров.

Можете назвать главное качество, необходимое стрингеру?

Их несколько. Во-первых, чувство опасности. Надо бояться. Нет бесстрашных людей — есть бесстрашные трупы. Во-вторых, как говорил Дзержинский, холодные мозги. Чтобы не растеряться в экстремальной ситуации.

Горячее сердце и чистые руки?

Горячее сердце — не обязательно. И руки тоже не могут быть чистыми: сами понимаете, такая работа. Фактически, ты гробовщик… Нужны просто холодные мозги, спокойная, рассудительная голова. И последнее необходимое качество — цинизм. Здравый цинизм. Не каждый человек может быть стрингером. Нервных, которые чуть что в чувства ударяются, можно сразу списывать. Я знаю, что я циник, знаю, что это плохо, но у меня работа такая. Кто-то же должен это снимать? Вот я и снимаю. Так и гробовщик. Он говорит: «Кто-то же должен хоронить? Я не буду, тогда трупы будут гнить на улицах».

Гробовщики спасают общество от болезней. А от чего спасаете его вы?

От незнания. Не будь стрингеров, никто бы и не знал, что именно бомбили, допустим, в той же Югославии. У американцев была своя твердая позиция по этому вопросу и свое видео. Которое посмотришь-послушаешь и скажешь: «Да они правы! Этих гадов херачить надо только так!» А я еду в Югославию и снимаю. И показываю. И вдруг выясняется, что бомбят-то не военные объекты, а гражданские.

А бывает так, что вам заказывают материал, а в эфир идет только «нужная» каналу часть?

Обычно говорят: «Сними все». Но, естественно, у каждого канала есть своя политика, и какие-то вещи они не показывают. Наш плюс в том, что мы работаем не только на телеканалы, но на информационные агентства. Агентства не делают аналитических материалов. Агентства делают новости. А информация — не позиция. Оставшийся материал агентства продают. А там уже кто как хочет, так и показывает.

Вы полностью отстраняетесь от материала в момент съемок?

Абсолютно. Для меня через видоискатель нет трагедии. Если я начну переживать — ничего не сниму. Это беда многих наших российских журналистов. Попадают в горячие точки и распускают сопли. В Абхазии, допустим, заводят плач: «Ой, столько убийств! Ой, грузины сволочи!» — и даже не пытаются проехать на грузинскую территорию. А мы тряпочку белую выставим и через мостик премся на ту сторону, чтобы посмотреть, что там делается. И пока на другой стороне не снимем, репортаж в эфир не даем. Потому что, перейдя линию фронта, обнаруживаешь там то же самое. Тоже убитые лежат, тоже женщины рыдают, тоже бомбы падают. Но в Грузию журналисты не пришли, и грузины, естественно, ополчились. Результат-то какой? Тот, что еще долгое время спустя никто из этих репортеров не мог туда поехать — узнали бы и прибили. И, в принципе, правильно сделали бы. Абстрагируйся! Приехал домой, включил кассету, посмотрел — и переживай сколько угодно. Водки, хочешь, выпей или еще что. Но — дома! А там переживать нельзя! Потому что иначе ты можешь попасть в систему профессионального обмана. Война — это обман. Вы знаете, сколько фальсификаций готовят для журналистов? Допустим, где-то был налет. Поубивали, к примеру, больше полдеревни. Начинают созывать журналистов: «Приезжайте, посмотрите, какое зверство тут произошло». И пока журналисты едут — свои же, те, кто их вызывал, начинают мертвецам отрезать носы, уши, глаза выкалывать. Чтобы потом на камеру заявить: «Вот, смотрите, носы отрезали, уши отрезали, издевались, скальпы снимали, звезды рисовали…» А ничего подобного не было — был просто расстрел. Я понимаю, это не оправдывает тех, кто стрелял. Но зверств те все-таки не учиняли. И журналист должен иметь наметанный глаз, чтобы по трупу понять, после над ним измывались или во время. Я по любому трупу могу определить, когда на нем эту звезду нарисовали. И многие мои коллеги могут. А молодежь сопли распустила: «Ой-е-ей!» Вот вам и информация. И она пошла в эфир. Та сторона потом может отплевываться сколько угодно. Снято же! И показано.

Какой конфликт вам лично показался самым бесчеловечным в отношении противника?

Они все зверские. Потому что любой человек с автоматом, особенно не армейский, опасен. Кто приходит в ополчение? Девяносто процентов — несостоявшиеся люди. Те, которые не нашли себе места в этой жизни. Они получают в руки автоматы и чувствуют, что теперь можно оторваться, теперь все можно! Такой автоматчик каждого рад рылом в землю положить, в раскорячку поставить, обыскать, унизить. И таких автоматчиков с каждой стороны предостаточно. Я бы по-другому поставил вопрос: какой конфликт вообще не должен был разгореться? Не должно было быть Карабаха. Но его допустили. Специально, не специально — не буду удаляться в политику, не мое дело. Факт тот, что всего этого можно было избежать. Но явно кому-то не хотелось.

А Чечня?

И Чечня. Что, никто не знает, где Басаев находится? Прекрасно знают. Я лично знаю человека, который знает, где он находится! И с удовольствием скажет! Но дело в том, что существование Басаева выгодно. Вообще, этот конфликт выгоден. И в какой-то степени оправдан — потому что нельзя иметь под носом вооруженную до зубов республику, которая творит все, что хочет. Извините, порядок тоже надо наводить. Посмотрел бы я на Соединенные Штаты, которые, допустим, Техасу позволили бы вооружиться, грабить и устраивать налеты. Мгновенно войска пришли бы, и всех… Другое дело, что затянули у нас эту историю. Потому что кому-то выгодно оружие списывать, кто-то погряз в коррупции, а кто-то просто вошел во вкус.

В какой степени ваша гражданская позиция влияет на отснятый материал?

Я свою гражданскую позицию не выношу на экран.

А как вам это удается?

Очень просто! Я свою гражданскую позицию кладу в карман на некоторое время. Прихожу на сторону федералов. Мне говорят: «Старик, ты же понимаешь, мы должны навести порядок, ты же видишь, что творится?» Я не спорю. Да, должны навести порядок. Потом я перехожу на противоположную сторону. Мне говорят: «Нам не дают независимости. Всем дают, а нам не дают». И я их тоже пытаюсь понять: ну, действительно, всем дают, а им не дают. Они меня спрашивают: «Если солдаты порядок пришли наводить, почему они грабят?» Резонный вопрос. При этом, заметьте, грабит милиция. В Москву из Грозного уезжают целые поезда шмотья. Входят в простой дом люди в форме, видят телевизор и спрашивают: «Откуда телевизор?» Хозяин говорит: «Купил». — «А где чек?» Вот у вас чек сохранился от телевизора? И хозяин отвечает: «Какой чек? Я давно выкинул».- «До разбирательства конфискуем». Телевизор в грузовик, и уехали в Москву. Я видел это своими глазами!

Вам не хотелось вот об этом снять фильм?

Нет, я уже вообще не хочу ничего снимать про войну. Что-то мне надоело. После Беслана надо как-то восстановиться…

Вы снимали в Беслане?

Для BBC.

До того, как вы там оказались, у вас было какое-то предварительное понимание просходящего?

Нет. Я знал, что там захват. И готовился к боевой ситуации.

И никакой позиции у вас не было?

И не могло быть. Я ехал в реальную боевую ситуацию. И, в первую очередь, меня именно это занимает обычно. Я амуницию свою тысячу раз проверяю, экипировку, технику. Я себя отвлекаю от всего того, что вы называете «позицией». Приезжаю на место и прежде всего изучаю ситуацию. По квадратам. Я же еще и жить хочу! Пробираюсь постепенно. Могу каких-то местных спросить — где штаб находится, где школа?.. По ходу съемки у кого-то интервью беру, у кого-то информацию получаю.

В процессе съемок у вас меняется отношение к материалу?

В эмоции не вовлечен. Эмоции — это «падение» на чью-то сторону. Мои репортажи по телевидению узнают по голосу. Я выбрал для себя четкую позицию — читаю текст скороговоркой, на одной ноте, не оставляя никому шансов сказать: «Смотри, он сынтонировал!»

И ни разу голос не дрогнул?

Я лучше сто раз перечитаю.

И вы ни разу не приняли ничью сторону?

Может быть, один раз. В Югославии. Но, в принципе, стрингер, да и вообще журналист, не имеет права вставать на чью-то сторону.

Даже в таких случаях, как Беслан?

В любых случаях. В любых! В Беслане операция велась так, что и местных жителей можно укорить в том, что случилось. Об этом никто не говорит. А я считаю, что большинство жертв погибло от рук самих же осетин. Там были толпы гражданских людей с автоматами. А руководителя в штабе не было. Во время «Норд-Оста» был руководитель, который четко знал, что делать. А здесь — нет. Местные жители, кто с берданкой, кто с автоматом, бродили где хотели и как хотели. Тут же толпились женщины с плакатами — никто их даже не пытался отсечь. Полный бардак. Где оцепление, где армия? Я понимаю, кавказцы, люди с эмоциями — обезоружить их невозможно. Ну так, значит, надо применить хитрость! Найти того, к кому все с уважением относятся, и сказать: «Тебя назначаем старшим. Мобилизуй-ка, пожалуйста, всех своих — сделайте кольцо оцепления вокруг школы». Они это с гордостью выполнили бы! Встали бы в кружок с этими берданками — тут и бери их самих в кольцо из армии, под контроль. А так они только боевикам подыграли. Сотни неорганизованных гражданских с автоматами — в кого тут стрелять? Где чьи? К тому же они ведь непрофессионалы. Это у «Альфы» один выстрел — один труп. А местные за барьер садятся и поливают. Куда? Они же не видят, куда. Многие из расстрелянных детей — это заслуга людей с берданками. Чудовищный бардак был во всем. «Альфу» и «Вымпел» даже не поставили в известность, что в здание пошли эмчеэсовцы. И те в это время спокойно тренировались в соседних школах — на случай штурма. В результате, когда «Альфа» наконец домчалась, часть ребят кинулась на отстрел, а часть собой закрывала детей. И впервые в истории у них оказалось столько погибших! Двенадцать «альфовцев» — это нонсенс. Для справки: когда брали дворец Амина — погибло всего двое!

Зато телевидение в Беслане успели снабдить четкими инструкциями…

Телевидение само плохо работало. Все каналы, как один. Сами себе устроили цензуру. Перестраховались. К примеру, пошла информация о том, что в школе захвачены около трехсот заложников. Первая официальная информация была такой. Ты даешь ее — хорошо, но ты покажи, что рядом со школой стоят женщины с огромным плакатом: «В школе тысяча сто детей». Покажи плакат! И все станет на свои места. Никто не показал.

Если бы информация была объективной и полной, это могло бы положительно повлиять на ситуацию? И всегда ли полезна полнота информации?

Задача любого репортажа — донести максимум информации. Без аналитики. Конкретно — что происходит: «Нам говорят, что в школе триста человек. Мы не знаем, сколько там человек». И на этих словах стоило бы показать тот самый плакат. Это же не трудно. Но это был бы объективный репортаж. У нас же чаще всего о чем говорят — то и показывают. Зачем? Говори то, чего не можешь показать.

Нужно ли пытаться осмыслить такие события? В частности, при помощи кино?

Нужно. Но только в том случае, если автор, пытающийся это сделать, действительно имеет в своем распоряжении достоверные факты и стоящий материал, на основе которого можно сделать кино. А не ту лабудень, которую по телевизору гоняют. Только ленивые ничего не сварганили к годовщине. И восемьдесят процентов того, что я видел, — сопли. Аналитики не было.

А она возможна на сегодняшний день?

Всегда возможна. Хотя в эфир ее, может, и не пустят. Вот есть такой мастер, Юра Хащеватский. Его фильм «Кавказские пленники» запрещен к показу в России. Лесневская хотела его показать, но тут грянул «Норд-Ост», и после этого тема была закрыта.

Почему?

Слишком… объективно. Он все сбалансировал: и ту сторону взял, и эту. Но руки же ему никто не оторвал. То есть снимать можно.

Как, на ваш взгляд, трагедия в Беслане повлияла на общество?

Да никак. Пошла спекуляция. Разменивать начали. Знаете, когда меня особенно воротило? В день города Москвы. Помните, торжественно отменили салюты. Но при этом весь город резвился и танцевал на улицах. Какого беса, спрашивается?

Как вы относитесь к картине Цаликова «Граждане Беслана»?

Сопли. Эмоции. Мне это неинтересно. Здесь нужен был автор, как Хащеватский — с холодным и проницательным умом.

Есть ли фильмы о Беслане или о других «горячих точках», которые вы принимаете?

Хороших картин крайне мало.

А игровых?

Игровых нет вообще. Я даже в «Стрингере» об этом говорю. И знаете, почему нет?

Почему?

Да потому, что тем, кто снимает про войну, надо было в свое время туда поехать. Не в бой лезть, нет. Никто их туда не зовет, да и не возьмет. Но хотя бы в ту же самую Ханкалу, которая охранялась семерным кольцом. Туда ни один боевик никогда не просочился бы. Потому что там был центр боевого управления: все генералы, полковники, связь. Посиди здесь, и этого достаточно. Побеседуй с офицерами, которые в бой ходят, с солдатами, почувствуй эту обстановку. И сделай шикарный фильм. Я даже Рогожкину предлагал («Блокпост», кстати, неплохая картина): «Хочешь смешное кино сделать? Дуй в Ханкалу! И назови фильм „Кто в армии служил, тот в цирке не смеется“. Твоя „Национальная охота“ будет забыта! Тебе офицеры таких баек — реальных причем, не придуманных — порасскажут под этим делом, что ты сам там умрешь от хохота. Поедешь, снимешь?» Не поехал. А я уговаривал: «Тебя там встретят уже в Прохладном, и с этого момента будут охранять, как Путина, даже лучше. Ты только приедь». «Подумаю», — сказал. И все равно не поехал.

А если бы вы сами сейчас поехали в Чечню снимать документальный фильм…

Сейчас он был бы другим, чем тогда, когда там шли боевые действия.

Вы представляете, какой фильм на чеченском материале вам было бы интересно снять сегодня?

На тот фильм, который я хочу снять, я пока не нашел денег. Это фильм о Чечне, но не о войне. И о ней тоже, но не впрямую. Я хочу снять эту страну, ее традиции, обычаи — совсем спокойный, казалось бы, фильм. Сидели бы у меня старики в кадре, рассказывали бы, к примеру, что такое кровная месть и как ее останавливают. А у них за спиной бэтээры бы шастали. О них я не говорил бы, с ними и так все понятно. Я рассказывал бы об истории, о народе — причем без какого бы то ни было утрирования. А в кадре то солдаты бы прошли, то стрельба донеслась бы. Война присутствовала бы, но как бы и нет. Именно так на самом деле там сейчас и происходит. Мы говорим, что войны в Чечне нет. А она есть. Согласны?

Лучший кадр войны можете назвать?

В Абхазии, где я был с другом, у нас получился такой кадр… Красивый кадр. Обычных людей это дергает: «Как так? На войне — красивый кадр?» А это просто профессиональное понятие. Ну, Бог с ним… Мы оказались с ним у какой-то речушки, в это время довольно мелководной — пешком можно перейти. И как раз уазик с одной стороны на другую перебирался, видно было, что груженый и что тяжело ему. И мы почему-то, не сговариваясь, начали его снимать. Как вдруг по этой машине врезали из гранатомета. Произошло три взрыва подряд — один хлеще другого. Взрыв от гранатомета — не слишком яркий, потом бензобак — это уже покруче, а потом — огромный столб огня и разлетающиеся во все стороны ноги, руки, ящики и так далее. (Мы потом поняли, что машина была нагружена боеприпасами). Не дрогнув, застыв, мы все это сняли и только после этого посмотрели друг на друга. А в голове у обоих одна мысль — кто из нас первый передаст эту картинку? У кого техника мощнее? У меня оказалась мощнее: тарелка стояла. И я первым отправил отменный кадр. У Зураба Кудалашвили тоже был кадр что надо. Я поленился, а он снял. Мы оказались в гостинице в Тбилиси на Новый год, когда шел штурм дворца Гамсахурдия. Я тогда от ABC работал, а он от BBC. Смешно. Ну, застолье у нас, бухаем, всем хорошо. А он не поленился, взял камеру и без одной минуты двенадцать на лифте начал подниматься наверх. Там смотровая площадка — лифт стеклянный, и можно снимать, даже не выходя из кабины. Зураб специально что-то типа будильника с собой взял, чтобы зазвонило ровно в двенадцать. И результат: вот гостиница, а вот — дворец Гамсахурдия. Он виден невооруженным глазом. Время двенадцать часов, звон часов. Зураб поворачивает камеру в сторону гостиницы и района грузинских домов — здесь салюты, петарды, выстрелы, выкрики: «Ура! С Новым годом!»… Он плавно уводит камеру сюда, к дворцу — а здесь гранатометы, пули летают, идет бой. И вместо салютов — трассирующими, друг в друга! По-своему отмечают, да? Супер кадр! Никого не убило, ничто не взорвалось, но вот ведь человек войну показал — лучше не бывает.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить