Канны-2015: «Страшные сказки»
Страшные сказки. Реж. Маттео Гарроне. 2015
Новая картина Маттео Гарроне поставлена по мотивам сборника неаполитанских сказок, записанных в XVI веке Джамбаттистой Базиле, который, сам того не ведая, стал первым в европейской истории фольклористом, указавшим путь Шарлю Перро и братьям Гримм; сказки он сохранил в недетских версиях — недетское же кино по ним снял и Гарроне. От сорока девяти вечеров Базиле (его сказки рассказывают по одной, как в «Декамероне») остались три истории: про бездетную королеву, которая отправила мужа на смерть, съела сердце морского дракона и понесла, но сначала проверила пищу на девственнице-служанке — родилось два одинаковых мальчика, зачатие которых не потребовало отцов (привет из глубокого матриархата); про короля, который вырастил в спальне гигантскую блоху, а потом по ошибке выдал дочь за орка; про двух сестер-старух, одна из которых загадочно помолодела и стала женой любвеобильного короля.
Страшные сказки. Реж. Маттео Гарроне. 2015
Интересно, что фильм, с которым режиссер по-настоящему прославился — «Гоморра» (2008) — был экранизацией документальной книги о неаполитанской мафии, а его следующая картина, рассказывающая о столкновении простого человека с миром телевидения, называлась «Реальность» (2012). И то, и другое на первый взгляд максимально далеко от сказки, но, по словам самого режиссера, в сборнике Базиле его привлекло сочетание пластов доисторической, внеисторической архаики с очень конкретными деталями позднесредневекового быта — эпохи, которая в нашем воображении стала единственной возможной декорацией для европейской сказки («Чей это дворец, чьи эти луга?» — «Маркиза, маркиза Карабаса»).
Однако картина, в которой снялись актеры из разных стран (Сальма Хайек, Джон Си. Рейли, Ширли Хендерсен, Тоби Джонс и вечный заложник Шарля Перро — Венсан Кассель) сделана на английском: неаполитанский диалект отброшен, и главным языком этого оммажа памятнику литературы парадоксальным образом становится изображение.
И был бы уместнее набор кадров, чем текст, но в сети пока мало картинок из «Страшных сказок»; у кинофильмов, которые живут долго и счастливо, всегда есть статичный кадр-икона, который не забывается и становится мнемоническим правилом для картины, а может быть — для всего корпуса произведений режиссера. Гарроне (из всей немаленькой фильмографии которого коллективная память выбирает постер «Гоморры»: подростки в трусах и с автоматами, идущие по берегу мусорной речки) в работе над мнемоническими правилами своего кино теперь опережает многих: король в скафандре водолаза с копьем спускается в подводную пещеру; на дне озера дремлет бледный дракон; два мальчика, неотличимых друг от друга альбиноса — принц и нищий — бредут сквозь воду на место гибели дракона; старуха, снова ставшая юной, просыпается ото сна в лесу — в правом верхнем углу экрана возникает недоумевающий кабан; по горящему канату, натянутому над открытым двором замка, идет цирковой акробат… Их очень много, этих кадров, и перечисление займет не меньше времени, чем сам двухчасовой фильм.
Вверху — Страшные сказки; внизу — Гилас и нимфы (Джон Уилльям Уотерхаус)
Гарроне в качестве смутных объектов влияния называет «Капричос» Гойи, прерафаэлитов и «Казанову» Феллини: в некотором смысле «Страшные сказки» — это «Казанова» цифрового века, когда водную гладь больше не надо создавать, размахивая полиэтиленом; в обоих фильмах объекты материального мира узнаваемы, но показаны с некоторым искажением; сказка — всегда нечто иное, чем ее фабула. Искусство присваивает себе приемы глянца (так же как глянец спекулирует на искусстве), но как бы красивы (очень красивы, невероятно красивы) ни были все без исключения эпизоды «Страшных сказок», в них нет конформизма — их разглядывание вызывает подспудный дискомфорт, как будто за ними скрывается что-то большее, совсем страшное. Так мы слушаем сказки про Бабу-Ягу, можем бояться ее или смеяться над ней, но, пока не прочтем Проппа, мы не думаем о том, что она напрямую связана со смертью и о том, что «костяная нога» — это нога скелета.
Офорты из серии Капричос. Франсиско Гойя
Большая часть сюжетных линий завершена, некоторые завершены не совсем, и даже тем, кто не читал Базиле (а таких, видимо, большинство) понятно, что за пределами трех королевских замков протирается огромный сказочный мир и разворачиваются другие истории. Все вместе (изображение, драматургия и свойственная сказке замена психологизма имманентными свойствами, запретами, обрядами и ритуалами) создает ощущение реально существующей параллельной вселенной (вот она, реальность Гарроне!) — огромного океана архаики, который от рождения до смерти плещется в каждом из нас.
