Юлий Файт о фильме «Мальчик и девочка»
4 июля 2022 года ушел из жизни Юлий Файт. 20 июля в 19:10 в киноцентре «Ленфильм» покажут его «Мальчика и девочку». А пока можно посмотреть видео и прочитать расшифровку разговора, записанного для проекта «Свидетели, участники и потомки». Юлий Андреевич рассказал о запрете своего фильма, работе в детском кино, учебе во ВГИКе и дружбе с Тарковским и Шпаликовым.
Об учебе во ВГИКе
Я поступил семнадцатилетним — нас было четверо таких. Для режиссерского факультета, конечно, рановато, но Ромм такой эксперимент провел. В профессии остался только я один. Один вообще не закончил диплом, другой повесился, а третий одну или две картины снял в Узбекистане. Так что эксперимент не самый удачный, но я был младшим на курсе, во время учебы это совершенно не помогало, скорее, наоборот. Но когда я поступал, наверное, это помогло. Просто время такое было, когда эти курсы — наш и следующий, довженковский, замечательный курс — попали на это время, ведь если судить по дипломам, за некоторое время до нас некоторые режиссеры защищались не на пленке, а на бумаге — не было возможности снимать. А здесь вдруг стал расширяться кинематограф, «оттепель» — понятно. И ощущение свободы некоторой, больших надежд. Кроме того, мы были первым курсом, которые обязан был делать диплом на производстве. Раньше об этом речи не было — два-три диплома на учебной студии, очень бедной. Я даже курсовую делал на научно-популярной студии, уже на производстве — другие возможности совсем. Десятиминутная курсовая была экспедицией на месяц на Дальний Восток: с использованием вертолетов, самолетов. Поразительные возможности в кино были.
О Тарковском
У него отец поэт, у меня актер, все-таки это какие-то близкие… Кроме того, мы очень любили изобразительное искусство. Мы приходили к Николаю Николаевичу Третьякову сдавать историю русского искусства, приходили первыми, брали билет и говорили: «Ну, Николай Николаевич, че мы будем по вопросам? Давайте поговорим о «Бубновом валете, о „Мире искусства“». Он расплывался. Полчаса поболтали, получали пятерки и уходили. Вот такие были. Но особой дружбы никакой не было. Конечно, одна компания в общежитии — одно дело, сибиряки — отдельная компания, как-то так разделялась вся группа. Мы друг у друга снимались, репетировали постоянно на площадке, такая общая катавасия существовала.
Шпаликов и компания
Мы подружились сначала… просто в компанию я вошел. Два оператора, три сценариста и ни одного режиссера. А они чего-то думали, как бы что-нибудь свое затеять, свое сделать, придумать, чтоб вместе поработать. И они мне позвонили первого января, поздравили с Новым годом… Ну, были так немножко знакомы, первого января позвонили и пригласили зайти поговорить по делу, а отец спросил: «Скоро придешь-то домой?» «Ну час два поговорим» — вернулся через неделю.
Меня там обзывали убийцей Эрмлера, потому что он в скором времени после этого умер.
Мы уже не расставались практически год, а потом я пытался делать диплом со Шпаликовым. Я очень хотел сделать по Казакову, два сценария он писал специально для меня — по своим рассказам. Ничего у нас не получилось, это объединение писателей и киноработников так и не приняло эти заявки. Сценарии, написанные уже — есть где-то в архиве Мосфильма. А тут Шпаликов освободился от фильма Хуциева, и, в общем, он устал от него очень. И мы договорились попытаться что-то такое выдать. Несколько заявок тоже не было принято, но потом он придумал «Трамвай в другие города». До этого была дружба чисто студенческая, а тут мы уже поработали. Потом работали вместе над его сценарием «Летние каникулы», который должен был быть запущен в Ялте, у нас уже и договор, и запуск, и готово… Все равно прикрыли. Потом Ленфильм, мы жили в одной съемной квартире, почему-то он очень гордился, что на Черной речке. Хорошо от того, что там Пушкина убили? Я не знаю. Но дружба была близкой. Он мне писал песни для фильма: и для первого, и для второго. А в это время, когда я заканчивал «Мальчика и девочку», он начинал свою картину.
«Долгая счастливая жизнь»
Нет, мы не советовались, потому что это невозможно, когда идут съемки: или надо сидеть там, или не хватает на это времени… У него был хороший советчик-оператор Дима Месхиев, серьезно ему помог. Гена абсолютно был не профессионален в смысле режиссуры, совсем. Но это и позволило сделать ему оригинальную картину. Из-за этого очень поссорился со студией и с одним из наших руководителей. Практическим руководителем был Венгеров, вторым, номинальным, был Эрмлер, который вдруг уже в момент запуска выступил, что он не позволит народные деньги тратить на мелкую тему. А я ему сказал, что у него мещанский подход к искусству. И он ушел с худсовета, ушел из объединения и практически ушел со студии. Меня там обзывали убийцей Эрмлера, потому что он в скором времени после этого умер. Причем он написал заявление, когда уходил со студии, что не в том дело, что какой-то там сопляк его обидел, назвал мещанином, а в том, что объединение его не поддержало, студия его не поддержала, не защитила от таких мелких нападок. Так что с картиной «Долгая счастливая жизнь» у меня было связано много. Там, конечно, трудно было Шпаликову, он в производстве напрочь ничего не понимал; и даже во взаимоотношениях с группой был очень трудный. Слава богу, Дима Месхиев стал ему отцом в этом деле, помогал. И с другой стороны, когда, например, Гена посмотрел мою картину, то он сказал сказал: «Делайте, лишь бы не стыдно было». Ну да, это было очень обидно. А я так старался.
«Мальчик и девочка»
Все время были проблемы, нас даже вызывали из экспедиции, с оператором мы летали в Питер, вся группа неделю валялась на пляже в Геленджике, а мы отбивались от всяких… Они были по-своему правы. Взявшись за сценарий Пановой, я сделал все слово в слово, не изменив ни одного слова, изменив интонацию. Совершенно другая интонация была. И это очень чувствуется в каждом кадре, поведении героев, вместо идиллии возвышенной — простые отношения юноши и девушки. Как это происходит, как они сходятся, что из этого получается. Не какие-то выводы моральные, этические, нет, не это, а простая жизнь. Мне это хотелось сделать, а сценарий был написан с другой интонацией, а ведь представляете себе, что можно стихотворение прочитать так, а потом совершенно наоборот, несмотря на то, что слова будут те же, но интонация… Любое стихотворение можно прочитать совершенно по-разному, и оно будет нести совершенно другие ощущения. Вот я взялся делать, потому что мне хотелось.
А вы вот, мастера, не пробовали на студии Горького сделать злой фильм?
«Мальчик и девочка» Юлия Файта — Ночью у моря одна
Другой возможности у меня бы не было. Такой, как я хотел, сценарий не прошел бы, а этот сценарий мне давал возможность сделать то, что я хочу. Но для того, чтобы не возникало противоречий между желанием автора и желанием режиссера, из-за этого там есть «проколы». В то же время, я все-таки сделал то, что я хотел — и получил за это 10 лет без права работать в игровом кино. Я очень сопротивлялся и сделал минимум того, что от меня требовали, вплоть до того, что последний кадрик я вырезал прямо в Госкино, в будке, ножницами сам отхватил, склеил. И тогда у меня министр принял. Он три раза смотрел картину, совершенно озверев от нее, и тут наконец принял. А этот кусочек случайно сохранился, я его смотал и в карман. И потом, когда реставрировали картину, почему-то пара киноведов — крупных — с интересом относились к ней: Багров Петя и Марголит. Они отреставрировали полностью эту картину и даже вставили туда этот кусочек.
Актерские работы
Бурляева не очень хотели, потому что он в другой интонации, это не тот герой. У меня такая же примерно история происходила — я пробовался у Райзмана на фильм «А если это любовь?», на главную роль. Он еще у Ромма спросил разрешения, я тогда был студентом, дипломником. И там получались взаимоотношения… Вступал социальный мотив, из разных социальных слоев люди, это недопустимо было для Райзмана. Мало того, что я актер неважный и спорил с ним, будучи на четвертом курсе, пытался его научить работе с актером — а он, вообще, из самых крупных мастеров по работе с актером. Но это именно то, что у меня получилось с «Мальчиком и девочкой» — они из разных социальных слоев, это не акцентировано, на это нет упора, но это чувствуется: она официанта с четырехклассным образованием, а он питерский мальчик, закончивший хотя бы десятилетку, но питерскую. Это разные вещи. Это сильно меняло тон картины. Было утверждено на студии, что выбор главного героя — неправильный, а я настоял и потребовал, очень сильно настоял. Согласились, потом сказали, что зря согласились, а, по-моему, это одна из лучших ролей замечательного актера Бурляева.
О дипломной работе во ВГИКе
Мне еще повезло: на дипломе у меня был редактором Юрий Трифонов, а потом я с Юрием Ковалем работал — замечательный писатель. Первое, о чем я хотел делать диплом, это Юрий Казаков. Вот на Юриев мне очень везло: Нагибин, Казаков, Коваль. С Нагибиным были интересные отношения. Когда предложили первую работу, я ухватился. И прочитал это дело, проштудировал и поехал к нему разговаривать. И вот я Юрию Марковичу говорю: «Юрий Маркович, ну мы же с вами пониманием, — мне двадцать два, а он прошедший войну человек, человек контуженный, крупнейший советский писатель на то время — ну мы же с вами понимаем, что герой этой вашей повести дурачок, ну что он все говорит: „врагам надо говорить правду, тогда немцы нам поверят“. Ну ерунда какая-то» А он говорит: «Не знаю, насколько вы правы, но вы все-таки, Юлий Андреевич, поаккуратнее с авторами, это ведь автобиографическая повесть». Но он очень хорошо защищал меня, хорошо принял, вел себя достойно, хотя это совсем не было для него чем-то серьезным.
Работа с запретом на профессию
Я не имел право работать в игровом кино, хотя я не жалею об этом совсем, потому что работая над документальными и научно-популярными фильмами я снимал своих друзей, путешествовал куда хотел… На научпопе было просто придумать — «а вот мне хочется в тундру», пошел в Ленинку, посмотрел ханты-мансийскую газету, написал три сюжета для журналов и лечу в тундру, гуляю там. В пустыню так же я летал. Но игровое я не мог нигде — это совершенно четкое указание Госкино не давать игровых картин: ни на одной студии, даже на национальной. Это другой запал, человек не в практике, не в тонусе, через десять лет трудно опять войти в игровое кино. Кроме того, я к тому времени поумнел и понял, что для взрослых делать бесполезно, с ними ничего хорошего не получится, а вот детям можно сказать такое, что тебе дорого самому, попытаться с ними договориться о чем-нибудь по-человечески. Вытащила меня в игровое Людмила Голубкина — замечательный редактор — она мне предложила и добилась у Госкино, чтобы мне разрешили сделать детскую картину. Это так же, как писатели, тот же Коваль, почему он считается детским? Он абсолютно серьезный, взрослый писатель, но это уход из-под слишком сильного внимания, все-таки к детской литературе такого внимания не было.
«Марка страны Гонделупы»
«Марка страны Гонделупы» — довоенная, пионерская, такая идеальная, я пытался эту стилистику и это настроение пионерское как-то опоэтизировать, именно в этом направлении. Я не против совсем этого был, я мог бы делать сатирическую вещь, но совсем нет. Мне было как раз интересно понимать этот стиль: это восторженное отношение к хорошему поступку. «Вот он марки несправедливо менял, вот он нехороший мальчик», — вот эту интонацию, которая есть в книге. И кроме того мне было приятна Ия Саввина — замечательная актриса, ее отношения с сыном. Я даже в конце, когда сын здоров, Ия Саввина поет колыбельную, я ее попросил спеть ту колыбельную, которую помню с детства, которую мне мама пела. И вот это было свое, я хотел именно это передать. Честно, должен сказать, что эта картина чем дальше, тем больше нравится. Поначалу считал ее совсем такой уж «простота — хуже воровства». Очень смешно было — это первая работа на студии Горького — в общем, студия очень хорошо приняла, а тогда принимала вся студия в актовом зале, выступали мастера: Ростоцкий выступал, Лиознова. Говорят один за другим подряд одно и то же: «Это очень добрая картина. Это очень добрый фильм. Посмотрите, какой добрый фильм». А я обозлился на это, вылез и говорю: «А вы вот, мастера, не пробовали на студии Горького сделать злой фильм?» Они так на меня обозлились за это: хвалят, а я вот не понимаю этого… После этого я был самый нежелательный… Но слава богу, в нашем объединении их не было.
Мальчик и девочка
Меня интересовало сделать что-то такое, чтобы я показал себя… Мне интересно было куда-то поехать, сделать то, что я делаю намного лучше, чтобы мои приятели — не зрители, не критики — а приятели приняли бы это. Вот эта компания людей «оттепельных»: Шпаликов, Княжинский, Финн, Рязанцева, сценаристы… Моя близкая компания, и вот их мнение меня интересовало. Ну, что-то хорошо принимала, а вот когда уж запретили «Мальчика и девочку», тут просто герой. Никто не видел, а говорили, что картина гениальная. Это нормально было тогда.
Читайте также
-
Высшие формы — «Спасибо, мама!» Анны Хорошко
-
Как мы смотрим: Объективные объекты и «Солнце мое»
-
Высшие формы — «Ау!» Тимофея Шилова
-
«Сказка про наше время» — Кирилл Султанов и его «Май нулевого»
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Высшие формы — «У меня что-то есть» Леры Бургучевой