Дмитрий Савельев
Дмитрий Савельев

Больше всего я воюю сам с собой


— Андрей, очень мне интересно, с какой целью человек после школы идет учиться в  пищевой институт. Вот ты зачем туда пошел?

— А бог его знает. Пирожки воровать, наверное.

— Нет, я серьезно. Или тебе абсолютно все равно было?

— В достаточной мере по фиг. И потом — какие профессии в советское время были популярны? Ну, дипломат. Потом товаровед, потом артист. А сразу за артистом шел пищевик. Вместе с юристом и стоматологом, но к колбасе поближе.

— Далась тебе эта колбаса. Не думал же ты о колбасе в семнадцать лет?

— Да ни о чем я не думал. Я вообще плоховато думал в тот момент. Я на вертолетное училище нацелился. Документы собирал, нос фотографировал. У меня с носом после бокса проблемы были — три перелома, так я чужие снимки подкладывал. Не знаю уж, как летать собирался, но это дело пятое.

— А я слышал, что ты еще в школе актерствовать начал.

— Ну, это просто так, на уровне — рожей покривляться, с самим собой перед зеркалом поболтать. Да, с детства кривлялся. Мне в этом смысле повезло: превратил заболевание в профессию.

— Почему не сразу?

— Откуда я знал, что способен? Меня в этом постепенно убедили. Сначала я из пищевого перешел в институт культуры на театральную режиссуру.

— Это оттуда тебя с треском выгнали?

— Оттуда, оттуда. За аморальное поведение.

— Не понял.

— Чего ты не понял? Аморалка — она и есть аморалка.

— Изнасиловал, что ли, кого?

— О боже. Да я тебя умоляю… Драки, хулиганка. Обычно так. Выгнали, значит, а мой товарищ, он как раз заканчивал режиссуру в культуре, сказал мне: иди туда, там таких дураков, как ты, не хватает. И я пошел — на режиссера народного театра.

— В Москву когда стал ездить, пороги театральных вузов обивать?

— Ну, где-то после первого курса.

— С какого раза в Школу-студию МХАТа поступил?

— С четвертого. Трижды доходил где-то до второго-третьего тура, до конкурса, но слетал.

— Приходилось от приемных комиссий слышать: мол, не в свои сани лезешь, парень?

— Было. Листают трудовую книжку: ну-ка, чем вы там занимались? А я же все время там-сям подработывал, что-то где-то делал. «На заводе трудились? Ну, вот туда и возвращайтесь, на свой родной завод, там вам и место. Что вы мучаетесь, мужчина? И нас мучаете». Говорили, да. Но я обозлился уже. Не принимаете, не хотите? Ну, я вам сейчас покажу. В какой-то момент я понял, что могу разрывать людей на конкурсной основе. В смысле, могу побеждать. Потому что я серьезный, опытный боец. В третий раз поехал, уже основательно подготовившись, и почти поступил. Мне сказали: «Возьмем тебя на вольнослушателя, после переведешься». Не взяли. Но у меня цель была, и я чувствовал, что я уже где-то рядом. Носом чуял. Понимаешь, мне понять свою цель — сложнее, чем потом ее достичь. Когда цель стоит — все понятно уже. Направление есть: тебе туда. А дальше ползком ли, бегом — по барабану.

— Ты обязательно сам должен эту цель себе поставить или готов идти по чужой стрелке?

— Ну, я всегда на поворотах и развилках обращал внимание на камни с  направлениями маршрутов: куда — коня терять, куда — жениться. Я персонаж довольно бдительный и ведусь на это. В принципе, люблю слушать и прислушиваться. Учиться, что ли, люблю.

— Учиться в Школу-студию ты пришел, получается, уже на возрастном пределе?

— Да. В двадцать четыре. Это для актера формально — край. Дальше тоже можно, но уже начинаются всякие ухищрения: обмануть комиссию, запутать, «я просто старше выгляжу», и все такое.

— Говорят, твой мхатовский педагог Александр Калягин сказал про тебя: «Эту фамилию вы еще запомните». Правда?

— Если честно, уже не помню. Есть ощущение, что было что-то такое. А может, это и не он сказал. Но Калягин меня выделял, безусловно. Грубо говоря, на первом курсе «пять» по актерскому мастерству получил я один. Мне потом Алла Покровская сказала: «А чего тебя было учить? Ты был готовый артист. Это остальных надо было до тебя подтягивать. А тебя — корректировать». Но сам я у Калягина все же учился — всяким технологическим вещам: как к роли подходить, что в конкретный момент с  ней делать. А так как он «щукинский» человек, все было довольно любопытно. Инородно, но интересно. Так что кое-чего я в Школе-студии понахватался, определенно.

— Пришел туда «готовым артистом», понахватался, вышел еще более готовым — и семь лет тебя в кино не снимали. Других снимали, тебя нет. Семь лет — это долго. Приходилось с режиссерами воображаемые разговоры вести — как раньше с приемными комиссиями? Приходилось говорить им, что никуда они не денутся?

— Знаешь, мне еще на первом курсе один известный киношный режиссер сказал: парень, у тебя будут большие проблемы. Ты достаточно, м-да, талантлив, но проблемы будут. По определению. По той нише, в которой работаешь. Ну кто ты? Герой-любовник? Как минимум, смелое заявление. Комик? Посмешнее есть рожи. Социальный герой? Тоже не сказал бы. Кто ты тогда? Где тебя искать? Что у тебя за ниша? Промежуточная какая-то. В общем, будут большие проблемы. Так оно и вышло. Люди со смутной внешностью, имея даже актерский диапазон пошире, чем у других, могут очень долго не появляться в кино. Я не только по себе сужу, а по пресловутой Школе-студии, в которой я разных людей знал — и сейчас вижу, кто на экране, кто нет. Помню, у Наташи, моей жены, был на курсе один — лучший. Но на плаву сегодня другие, потому что фактурнее. Тупо используется фактура. А тот человек пока на задворках. Стал театральным деятелем, повторяет практически мой путь — человека из непонятной ниши.

— Кстати, а кто ты, правда? Из какой ниши?

— Да я сам не в курсе. Просто пришло время, когда люди поняли, что Ален Делон, ха-ха, не их герой. Подумали: ну, а где там он, наш парень? Поискали глазами, нашли меня.

— И забросали ролями. Десятка три за пять лет набежало?

— Сорок пять. Если все считать.

— Включая сериалы?

— У меня сериалов-то немного, семь штук. И не самое последнее «мыло», если с потоком сравнивать. «Бригада», «Граница», «Каменская», «Пятый угол», «Семейные тайны», «Полный вперед!», и  еще в «Марше Турецкого» я в одной серии выступил. Все.

— Но у всех стойкое ощущение, что ты из кадра не вылезаешь.

— Просто когда телепродюсеры не хотят ни о чем договариваться и все каналы одновременно показывают фильмы с твоим участием, людям кажется, что ты снимаешься из дня в день. А у меня после «Всадника по имени Смерть» длинная пауза была. Фильмы делаются вразнобой, а выйти могут разом.

— Тут не только в количестве дело. Тут дело в качестве: вот опять Панин — злодей, вот опять он скользкий тип, вот опять подлец.

— Это у тебя сведения некоторой давности. Я последнее время такие роли не особо и играл. Ну, только «Бой с тенью», но это наша с Лешей Сидоровым старая договоренность, еще «бригадная». Не мог отказаться.

— Про твои договоренности никто ж не знает. Фильм вышел — и вышел. Но вот что обидно. Твой успех в кино начался со «Свадьбы» и «24 часов», так?

— Узнавать потихоньку стали после «Мама не горюй!» А так — да. 

— Ну вот. В триллере Александра Атанесяна ты был брутальный и  резкий бандит Лева, в комедии Павла Лунгина — замечательный пропойца Гаркуша, артистичный алкоголик. Отличная эксцентрическая роль — но в эту сторону тебя режиссура не повела. Или за тобой не пошла. Зато за злодейское ухватилась и принялась доить.

— Да понятно же. Такого кино, где нужны брутальные типчики, просто больше. Про крутых людей и про пиф-паф продюсеры гораздо активнее заказывают. Кому это надо — специально для меня эксцентрические роли придумывать? Комедий нет. Ну, одна, ну, две — какие это проценты? Жалких пять от силы. А то, что делается, делается плохо. Роли, которые ты позиционируешь как негодяйские, интереснее. Они просто интереснее, там хотя бы есть чего играть. В положительных нечего играть вообще. Ходят водяные знаки, не пойми чего. Потом, кино — сильно инерционная штука. Было место, его занял такой-то человек. Все. Дальше ни у кого не возникает иных мыслей по этому поводу. Чтобы использовать этого человека каким-нибудь другим способом. Никто не думает, что он может еще сыграть, чего не может. Такое трудно представить. Если я видел человека в театре, я понимаю, на что он способен. Иначе как его узнаю? Никогда не узнаю.

— Кинорежиссеры в театральном партере редко бывают замечены, это правда.

— Они даже не без бравады по этому поводу. «Я и в кино-то почти не хожу, на кинофильмы-то. А в театр вообще, в театр чего ходить? Чего я буду три часа общий план смотреть?» Полагаются на ассистенток, совершенно безосновательно. Милейшие женщины, и многие даже толковые, но не демиурги, каковыми их заставляют быть, свое мнение иметь. И они уже начинают его иметь. А мнение зачастую не совпадает ни с чем. Просто барышня так подумала — и все, привет. Того же Никулина никто бы из ассистенток никогда не позвал бы в «20 дней без войны», если б Герман сам не додумался, я уверен в этом. До обсуждения небанальных кандидатур руки мало у кого доходят. Почти ни у кого. Кругом все бегом: набрать лица по амплуа, заполнить клеточки.

— Хорошо, они ленивы и нелюбопытны. А твой внутренний протест? Твой отказ? «Вы видите меня таким, а я таким не буду».

— И что? Курить бамбук? Ролей нет. По большому счету, много ли у Аль Пачино ролей, отдельных от общего массива? Много ли он сыграл такого, что может только он? Это при том, что человек может выбирать. У него там не сериалы, у него вся мировая киноиндустрия к услугам. Ну и что? Шекспира никто не ставит.

— Шекспира он как раз только что сыграл — Шейлока в «Венецианском куще». А у нас с Шекспиром — да, финансовые трудности. Алексей Мурадов хотел «Короля Лира» делать — денег не нашел.

— А кто даст? На другое дают. Ты сценарии-то читаешь какие-нибудь? Ты почитай поток. Это катастрофа, это за гранью просто. Задница полная. Я не понимаю, почему это выбирают. Почему предлагают режиссерам снимать это говно. Тут только одна логика может работать. Что люди читают? Вот когда в метро едут. Донцова, Маринина с Каменской, Устинова, все это женское полукриминальное чтиво. Читает в основном кто? Женщины. И  телевизор смотрят они же. Почему звезды-мужчины зарабатывают больше, чем женщины? Потому что женщины смотрят. И их интересуют строго определенные мужчины: такие, такие и вот такие. А чего они там играют и как — да кому это на фиг важно? Кто в этом понимает? Обаятельный негодяй, не двухмерный и немного на человека похож — ну и хватит. Вроде как убедительно.

— Что же, работаешь, отдавая себе отчет, что твои нюансы и техника большинству без надобности?

— В общем-то, да. 

— Ты согласен с циничной мыслью, что разница между хорошим и плохим актером проста: у плохого три штампа, а у хорошего — тридцать три?

— Грибов говорил, что мы в кино приносим только то, что заработали в театре. Ну, я за двадцать с лишним театральных лет что-то себе для кино заработал. Сорок ролей во МХАТе, приличный запас. Имею набор клише, могу из них собирать «лего» под названием, ха-ха, кинообраз.

— Больше, чем на игру в конструктор, актеру в кино времени не хватает?

— К сожалению. Не репетируют в кино, почти не репетируют. Ну, да. В идеале бы, конечно, репетировать, но не с нашими деньгами, не с нашим производством, которое упирается в жесткие сроки и в те же деньги. Деньги-деньги-деньги.

— Уже несколько лет как ты из репертуарного театра ушел, а сейчас и по приглашению па других сценах перестал играть. Почему?

— Мне давно хотелось это сделать. Я понял, что опять вползаю в зависимость от театра, которая мне абсолютно ни к чему. И еще возникло какое-то странное ощущение, что я наигрался. Меня такое посещает время от времени. Я, в принципе, на четвертом курсе поступать в театр уже не хотел, была апатия.

— Как же МХАТ с ней справился?

— А они предложили мне сразу две главные роли в новых спектаклях. «Бобок» по Достовскому и  «Додо» — такая английская пьеса про птицу. Некий, так сказать, вариант дронта, если угодно. Вымирающая птица. Я подумал: ну чего? Пойду, посмотрю, что, как, годишко поработаю.

— И десять лет — как копеечка.

— Именно. При том, что я после Школы-студии даже не показывался никуда. Я собирался на операторский.

— На операторский? Что вдруг?

— Да подумал: режиссуру я уже окончил, актерский тоже, если на оператора выучусь — так вообще все знать буду. В принципе, я давно тяготел к этому. Увлекаюсь картинкой, которая возникает, быстро ее понимаю, мне любопытно ее самому построить. Она фик-си-ру-е-ма, и мне это очень нравится. А вообще, мне с детства говорили, что я должен стать художником.

— Ты рисовал?

— Я и сейчас время от времени этим пытаюсь заниматься. Школы нет, но какие-то задатки существуют. Жена считает, что я их зарываю в землю. Злится. Вот, типа, гад, раз в три года сядет, пять рисунков нарисует, и все. Странные штуки получаются. Люди видели, говорят: готовые мультфильмы.

— У тебя только графика?

— Да. Исключительно. Ну я чего-то пытался в красках, но меня это меньше привлекает. Все-таки графика, как черно-белое кино, дает фантазии больше возможности полетать. Вот видеоклип, да? Если я слушаю музыку — я себе рисую побогаче картинку, чем клип, который они нам там шарашат, понимаешь?

— Была бы возможность самому снимать любое кино — снимал бы черно-белое?

— Я снимал бы мультфильмы. Если бы те картинки, которые видишь с закрытыми глазами, можно было сканировать, подвести проводки к какому-нибудь компьютеру — я бы лупил вот это. Потому что картинки возникают безумные совсем — из разных времен, из разных манер, из разных технологий.

— Еще не поздно уйти в анимацию.

— Ну видишь, для этого нужно уметь рисовать по-настоящему, не баловаться. Я еще в  детстве понял, что это тяжелый труд и что он не для меня. Рисовать стакан на кубе — чрезвычайно скучно и тягостно. Я этим не занимался и больше четверки на уроках рисования не получал. Пошел в артисты, думал: проскочу здесь, скучного труда все же меньше, на службу к одиннадцати. Но жестоко обманулся. Оказалось, ха-ха, и здесь надо работать.

— Как думаешь, сколько процентов собственного актерского запаса у тебя в работе? В каком объеме тебя используют режиссеры, и ты — сам себя?

— Сдается мне, процентов на двадцать. Где-то в этом районе.

— А как остальные восемьдесят пустить в ход?

— Боюсь, не получится уже. Чтобы все переменилось, и чтобы я на пятом десятке вдруг взорвался, вывернулся и переделал свою психологию? Что-то я слабо в это верю.

— Если весь мир — театр, то в каком театральном жанре твоя жизнь проходит?

— Я думаю, это военная драма. Театр войны, ха-ха, и войны абсурдной. На деле, я больше всего воюю сам с собой. А так как противники равные, то победа невозможна, но бой сильно изматывает.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить