«Богиня», если оглянуться
На этой неделе в кинозалах царит Рената Литвинова. После просмотра «Северного ветра» мы решили вспомнить ее полнометражный игровой дебют «Богиня: Как я полюбила» и предлагаем вашему вниманию архивный, написанный пять лет назад текст Алексея Васильева, уже тогда ностальгический.
Предупреждение! Данный текст является продуктом чистой ностальгии. Жить, как там написано, опасно для здоровья, благополучия и, в отдельных случаях, жизни. О том, чем это грозит, вы сможете узнать, посмотрев до конца фильм «Богиня: Как я полюбила» (2004).
P.S. Впрочем, жить так сегодня вам вряд ли будет по зубам.
Один из первых великих киноведов сообразил, что фильмы — это мумифицированное время. Переводя это утверждение на практику сегодняшних будней кинозрелиша, приходишь к парадоксу: в нервном возбуждении премьеры, взогнанном как раз теми элементами и обстоятельствами, что делают просмотр фильма актуальным именно и непременно теперь, становится почти неразличимым первостепенное качество фильма — запечатлевать собственное время. Чтобы опознать время, нужно отбежать на некоторую дистанцию. Как это работает, показал Ричард Линклейтер в «Отрочестве», где мир взрослел вместе с главным героем, и каждый предыдущий этап с его гаджетами, модами, настроениями, надеждами и убеждениями отцеплялся по мере продолжения картины от нашего нынешнего опыта как от поезда — вагон, который дальше не пойдет. Совершенное время становилось отдельно и махало на прощанье рукой — и технологическая отсталость оборачивалась ангельской простотой: ведь любить можно только то, что потеряешь, это уже из Тарковского. Мир был моложе, проще… Пожалуй, это эффект хорошего детектива: тогда мы рвались на следующую страницу, одновременно терзаясь разгадкой и упиваясь необъяснимостью происходящего, а теперь нам известен финал, и личность убийцы, и мотивы, и трюки, которые он применил, заметая следы, и мы завидуем своему былому азарту и были б рады отдать все свое нынешнее всезнайство за каплю тогдашнего неведения. Никогда б не подумал, что всё это полезет мне в голову в связи с «Богиней» Ренаты Литвиновой.
В прошлый раз я смотрел «Богиню» в сентябре 2004 года на премьере в кинотеатре «Кодак-Киномир». Уже на самой этой премьере сложилась ситуация, которую я слабо вижу в наши дни. Едва ли не треть приглашенных не явилась — многих отвлекло какое-то параллельное мероприятие, но в основном сказалось двойное тогдашнее потворство Литвиновой и сопродюсера фильма Елены Яцуры устраивать чуть ли не еженедельные предпросмотры для всех, кому не терпится, на всех стадиях готовности фильма — и Литвинова собственноручно запускала в кинотеатр мыкавшихся у дверей без пригласительных: нынче жанр пойти на закрытое мероприятие, куда тебя не звали, канул в лету, а тогда ломануться на шару было в порядке вещей. Объяснение этому я вижу только в неизжитости советского менталитета, когда на всякий случай все равно занимали очередь, даже если продавщица исходилась криком: «Касса, баранины не выбивать!» Российское кино тогда представляло именно такой дефицит. Это сейчас его навалом, а тогда наш фильм, да еще такой, чтобы затачивался не сдохнуть под жидкие аплодисменты Дома кино, а под премьеру на самой модной киноплощадке и последующий коммерческий прокат, было поискать.
Фаина с жеваным портфельчиком участковой милиционерши вышагивала цаплей на каблуках среди плешивых луж, не просыхавших от жидких дождей.
Литвинова уже была дивой, но «Богиня» была ее первым режиссерским опытом в игровом кино — и, как мы знаем только сейчас, осталась единственным, созданным в традиционной системе финансирования. Просмотр данной картины был сродни наблюдением за канатоходкой: сорвется — не сорвется? Пожалуй, именно это и отвлекало в первую очередь от полноты восприятия: ленту смотрели как смертельный номер под куполом цирка.
Но 12 лет спустя, в феврале 2016-го, мой давний друг, чтобы мне было не скучно скоротать послеполуденный час, реанимировал видеомагнитофон и вставил кассету с «Богиней». И с этой временной дистанции и из точки такого покоя, какой дарует только вынужденная скука, фильм, лишенный сенсационной обертки, обнаружил качество запротоколированного времени: с телемонитора сочился приход нулевых.
Лето вышло поганым, и отлынивать от каникул было с руки. Фаина с жеваным портфельчиком участковой милиционерши вышагивала цаплей на каблуках среди плешивых луж, не просыхавших от жидких дождей. На работе она спала за конторским столом, дома пила дешевый коньяк в постели и потом тоже спала, а чтобы и между этими двумя событиями было чем отбрехаться от приглашений влюбленного коллеги Николая, откликнулась на упреки одного папаши поворошить дело годовалой давности о его пропавшей дочке и походить по квартирам. Героиня «Богини» отлынивает не от каникул даже, а от жизни так закоренело, что ей и самой неловко, если указать ей на вид: когда жилец, чью жену она донимает вопросами, не выдерживает и спрашивает докучливую участковую напрямик: «Девушка, у вас муж есть?», ей остается только ретироваться, бубня: «Да, такой хороший муж у меня есть дома». Рецидивист Полосуев так суммирует ее существование: «Одета кое-как. В желудке растворимый кофе и сосиски. Истертый коврик под кроватью. Истоптанные тапки в коридоре. Унитаз давно сорвался. В кошельке в одном отсеке пересчитанная мелочь, в другом еще чуть-чуть в бумажках. А молодость прошла, и это тело никогда не ело вкусно, не спало, не загорало, а только мерзло и ходило под дождем».
Всё вроде так, и кто знаком с творчеством Литвиновой, даже не видя фильма, догадается, что в ее системе координат всё так, потому что Фаина никого не любит. Человек плюет на себя, когда в сердце нет любви. Сердце, кстати, у Фаины побаливает. А вот насчет «одета кое-как» — тут Полосуев просчитался. Материалы у Фаины все высший сорт — мокрый шелк, даже бархат бывает — да и крой, когда не на работе, выдает дизайнерскую выделку, и для нее обычное дело за неимением сигарет спуститься собирать бычки по разрисованному матерщиной подъезду в пальто от Hermes. И это не потому что, как завещал Дуглас Сёрк, секретарши должны быть одеты сообразно эмоциональному накалу сцены, даже если на такой наряд не хватит годовой зарплаты секретарши. Свою трухлявую квартиру с двухкомфорочной плитой, на которую смотреть страшно, не то что включать, Фаина, как гордо сообщает она призраку матери, навестившему ее ночью в похмельных метаниях, снимает «зато в центре». В обклеенную страницами Vogue стоячую закусочную, «где только водка и не отравлена», Фаина ходит догоняться мимо охраняемых памятников архитектуры. Тут не Сёрк и не почитаемый Литвиновой его адепт Фасбиндер, Фаина элементарно живет, как было принято и еще было возможно в Москве начала нулевых. Центр, где далеко не все еще было реставрировано, был доступен для съема: он манил и инерционной силой все того же советского менталитета с дефицитом, и как еще вчера распределявшееся только среди элиты место жизни, и в силу удобства, когда пешком или на троллейбусе ты попадаешь в любое хорошее место. Что касается нарядов Фаины — именно они типизируют происходящее как нулевые, а не 90-е, где с квартирами в центре было гораздо проще.
Начало нулевых — это еще не комфорт, это по-детски забористая игра в него
Розовое пальто от Hermes с набивными цветами — это не просто качественная вещь рулевой марки, это ее вычурный, выставочный образец. Именно такими были завешаны в первые годы своего существования магазины Bosco di ciliegi и Le form: они служили источником радости, что теперь, увидев в модном журнале вещь с нового показа, можно было спуститься за ней в магазин, но радость той поры была бы неполной, если бы и вещь не была бы настолько узнаваемой, то есть, броской, что, выйди в ней на Тверскую-Ямскую, и из Кремля было б видно. Начало нулевых — это еще не комфорт, это по-детски забористая игра в него: в квартире могло быть шаром покати, но ты прямо из подъезда выруливал в миланской обновке к самому ломовому ресторану.
Правда, Фаине при зарплате участковой приходится экономить как раз на этом и жаться в своем Hermes по стоякам, но и они были представлены в самом центре: на углу Большой Никитской и Брюсова переулка в пору «Богини» еще бытовал подвал с водкой и пельменями, откуда за сто рублей можно было выйти на мороз уже не тем. Конечно, чтобы насладиться центровой жизнью от пуза надо было все-таки быть где-то в шоу-бизнесе, масс-медиа, пиаре и вокруг. Но у Фаины есть качество, очень типичное для российских представителей этих направлений тех лет: в работе она способна на чудеса интуиции, раскрывая давно заброшенные дела с полтычка, хотя профессионал она никакой и рутину заваливает. Сразу трое преступников, проходящих по разным делам, в результате неумело проведенных ею операций по задержанию ускользают от правосудия на тот свет, кончая с собой, а потерпевшую с ножом в груди она попросту собственноручно убивает, вытащив по незнанию нож из раны.
Weird sister
Если возвращаться к масс-медиа и пиару, трудно было ожидать профессионализма в этих областях от людей, которым в условиях развала СССР либо вовсе не предлагалось образования по специальности, либо оно не соответствовало новым технологическим и экономическим требованиям. Мы тогда брали харизмой, и личной, и творческой. Как брала харизмой сама Литвинова. Кстати, свое собственно актерское присутствие в «Богине» она тогда и оценивала соответствующе: «Это у других там всё какие-то монологи на разрыв аорты, а я ж там просто хожу и всем поддакиваю, подпеваю: «Да что вы? Ой, надо же!» Так оно и есть.
Те, у кого монологи, представляют собой настоящую тогдашнюю сборную России по актерству — Суханов, Хабенский, Сухоруков, Мурзенко, — но и их, таких разных, роднит то, что каждый работает именно на харизме. Каждого ценили за свой особый заскок, за то, что демонстративно не ищут контакта, на экране и сцене. Как тигры в клетке, как занимательный тип мужской покореженности и отмежеванности, и механизм их успеха заряжен ровно противоположно тому, что срабатывает в 2010-х, и совершенным воплощением чего является киногеничный Козловский, которому всё впору, от вампирских клыков до геройских погон. Не домовитые, а показушные, не профессионалы, а харизматики, поступающие не обдуманно, а ради красоты жеста: у персонажей тех лет есть еще одно типичное качество — оставаться в стороне от жизни.
Там есть одна безумная бабуля, которая кричит: «Я — звезда вашего периода!»
В «Богине» она всегда где-то там, и в том заслуга звукорежиссера. Когда Фаина кукует в своей квартире, мы слышим шум автомобильной пробки в шесть полос, когда в лесу — гул самолетов и шины по шоссе. Мы всегда слышим и знаем, что где-то несутся, толкутся, стремятся успеть на работу, но не присоединяемся к ним, бездельничая среди актерских пауз, звякающих рюмок и понапрасну трезвонящих без ответа телефонов. Логично предположить, что мы увидим эту жизнь, если Фаина отодвинет штору от окна или свернет на проспект. Но в тот редкий раз, когда мы, вслед за Сухановым, выскочим из мерседеса на проезжую часть в самом центре, как раз возле дома Фаины, она будет в дневной час свободна, лишь вдалеке сонно сдвинется с остановки троллейбус-призрак с зажженными, как маяк в тумане, фарами. Это уже не героиня, а сам фильм, сачкует от того, чтобы слушать пульс времени, и именно в силу этого становится точной кардиограммой своей прекрасной эпохи безответственности. Там есть одна безумная бабуля, которая кричит: «Я — звезда вашего периода!», и если бы в те времена у нас фильмам полагался бы слоган, именно такой идеально пришелся бы к фильму «Богиня».
Ведь что такое было жить в Республике Садового кольца начала нулевых? Жить просто так, в полудреме, не обремененным любовью, работать не по учебнику, а как получится, искать тех мест, где время струится как сигаретный дым, и сторониться тех, где делаются история и дети, без забот про завтра, не потому что no future, а как раз потому что в 30 лет завтра не может не быть: жить мимо жизни — это ли не роскошь. «Хорошие были времена!» — говорит мать Фаины, вспоминая Советский Союз и свои пять поездок на море за всю жизнь. «Хорошие были времена!» — повторил я за ней, расставаясь с «Богиней».
