«Я думал о солнечном Петербурге» — Павел Мирзоев о «Блондинке»
Совсем скоро в прокат выходит «Блондинка», экранизация одноименной киноповести Александра Володина, героев которой Павел Мирзоев перенес в петербургскую современность. О том, как шла работа над фильмом, источниках вдохновения, особой поэзии языка Володина и попытке увидеть в летнем Петербурге парижскую атмосферу режиссер рассказал «Сеансу».
Почему вы решили взяться за эту киноповесть Александра Володина? И не кажется ли она вам устаревшей?
Один ответ простой, а другой сложный. Простой такой: я очень сильно люблю Володина. Это мой любимый драматург. Когда тебе что-то нравится, и ты работаешь, то об актуальности не думаешь. Не хочешь понравиться критикам или фестивалям. Просто делаешь и надеешься, что получится. Второй ответ сложнее: мне кажется, что, несмотря на какие-то действительно устаревшие детали первоисточника, которые мы изменили, тематическое смысловое ядро, которое есть в володинской вещи, абсолютно современно. Это же про человека, неспособного органически жить по правилам, но при этом живущего в мире конформистов. Про молодую женщину, которая «не вписывается в пейзаж», но при этом по этому пейзажу носится, всех дергает, мучает, что-то требует, не дает жить спокойно. Такая героиня — ни разу не ретро.
Русская литература и кино занимаются идеалистами, а не прагматиками
Просто современности свойственно гораздо проще и радикальнее решать володинские конфликты. Что сказали бы сейчас психологи этой девушке, которая бегает за своим Львом? Сказали бы: у него избегающая привязанность, шли его в жопу и живи своей жизнью. Современность цинично рациональна, в ней володинская сложность плохо выживает. Нет?
Я вчера давал другое интервью, и там прозвучало другое модное слово: «созависимость». Но чем созависимость отличается от преданности на самом деле? Просто созависимость мы воспринимаем как нечто отрицательное, а преданность — нет. Как в том анекдоте: чем крыса отличается от белочки? У белочки пиар лучше. Я как человек, или вы… мы хотели бы, чтобы кто-то был нам предан, несмотря на какие-то наши недостатки и несовершенства. Преданность — это же огромная ценность, которая вымывается рациональным психологическим подходом, который предполагает, что нужно непременно выходить из всех созависимых отношений. Точно ли нужно? Ира Льву предана абсолютно, а его идее — даже больше, чем он сам. В этом и заключается конфликт. Мы застаем их в той фазе отношений, когда он уже отказался от всего, а она готова за всё это бороться. И, конечно, это ужасно неудобно.
Она из той категории людей, про которых говорят: «Им больше всех надо». Ее неравнодушие, ее молниеносность, ее желание заставлять всех жить по каким-то ее канонам сейчас не очень приняты. Но те, кто продолжают так жить, — это соль земли. Да, я согласен, что сейчас время прагматиков, если не сказать циников, но русская литература и кино занимаются идеалистами, а не прагматиками. И неизбежным разрушением этого идеализма, желательно прямо внутри действия, как у нас.
Почему действие разворачивается в Петербурге, бывшем Ленинграде? У Володина же никаких подсказок на этот счет нет.
Нет, но очевидно, что действие все-таки в большом городе происходит. А я Петербург страшно люблю, хотя сам москвич. Для меня Петербург, это как бы, ну…
Хороший, красивый город.
Да, поэтому когда я для себя представлял визуальную драматургию, то думал о солнечном, прекрасном, любимом Петербурге, который может быть только в фантазиях человека, который в нем не живет. Мы с Алишером [Хамидходжаевым, оператором постановщиком — примеч.ред.] формулировали для себя задачу как желание снять Петербург чуть-чуть под Париж. А потом в истории происходит драматургический слом, кризис у героини, и все это, как наваждение, уходит. После деревни мы не возвращаемся в ту же визуальную зону. Но, вообще, Володин — это Ленинград. Я пробовал представить Иру в московских декорациях, в атмосфере собянинского триумфа, и что-то не складывалось. Она не московский буржуазный хипстер, она мимо этого совершенно. Ее человеческая контркультурность — для питерских декораций.
Мало артистов, которые могут перед камерой наполнить себя таким мощным внутренним проживанием
А откуда возникла идея сделать Льва театральным режиссером?
Ну, у Володина написано что-то про энергетические духовные практики Льва. Это было актуально для 1979-го, а сейчас нет. Превратилось во вполне себе рядовое развлечение для среднего класса. А вот театр, особенно такой маленький, — это все еще зона свободного художественного высказывания. Сама попытка прожить жизнь вне системы — драматична. А Ире нашей без драмы жить неинтересно. Кроме того, придумалась «Чайка» и чеховская параллель с Треплевым и Заречной. Вместе, мне кажется, всё заработало.
Было ощущение, что можно как-то запараллелить конец 1970-х и текущее время?
Ну, наверное, да. В том, что происходит, по атмосфере, есть очевидные связи, как мне кажется. Но для меня просто в нашем кино семидесятые — это самое любимое время.
А что конкретно вы любите из 1970-х? Фильмы по Володину пересматривали?
Конечно, что там говорить. Понятно, «Осенний марафон» — любимый фильм. Пересматривал «Фантазии Фарятьева». Хотя там другое: чудаковатость как проявление духовности. Наша героиня чуть-чуть играет в эксцентрику, но не в ней дело…. Конечно, фильмы Мельникова. «Ксения, любимая жена Федора», «Мама вышла замуж». Фильмы Динары Асановой. «Ты и я» Шепитько и Шпаликова. «Познавая белый свет» Муратовой.
Возьму на себя смелость сказать: делая сценарий, я старался писать под Володина
Банальный вопрос совершенно: как выбирали актеров? Почему Жовнер? Что зацепило?
Была задача найти человека, который мог бы сыграть эту героиню-молнию. И так сыграть, чтобы можно было смотреть на нее с сопереживанием, с любовью. Понимать все ее несовершенства, злиться на нее за ошибки, но при этом сочувствовать ей. Это монофильм. На весь фильм можно насчитать всего пять-шесть кадров, где ее нет. Не сцен, а кадров! И я сначала составил список предполагаемых исполнительниц. Даша в нем была, но не то чтобы на первом месте. Она всё доказала пробами. Она стала Ирой, стала вести себя как Ира. Когда у нас еще не было денег, мы поехали в Питер снимать тизер. И Даша принципиально вела себя как Ира на этих съемках. Мы даже поссорились по каким-то пафосным творческим вопросам. Именно в этот момент я понял, что другого варианта нет.
А почему Цыганов? Не хочется говорить, что это слишком очевидный выбор из-за шлейфа, который тянется еще с «Прогулки» и «Питер FM».
Я и «Питер FM», и «Прогулку» люблю и такого шлейфа не боюсь. Конечно, есть некоторая очевидность в этом выборе, но все-таки в Жене есть важнейшая штука: он транслирует такую интенсивность внутренней жизни, которую мало кто может сегодня дать. Мало артистов, которые могут перед камерой наполнить себя таким мощным внутренним проживанием. Если возвращаться к разговору о прошлом, то когда-то были Олег Даль или Олег Янковский. А сейчас Женя в этом плане — первый. Для этой роли это было необходимо. Там полшага сделаешь в сторону игры, эксцентрики, и герой превращается в такого гада, что хочется в него из пулемета стрелять. А мне хотелось, чтобы мы и Льву хоть немного посочувствовали, когда он в кризисе, в побеге.
Мы хотели привнести в кадр атмосферу театральности
Для меня Володин — это скорее не про героев и не про сюжеты, а про что-то на уровне интонации.
Да, у него поэзия. Его диалог — это поэзия. Я с этим столкнулся непосредственно на съемках: слова переставляешь местами, и всё поехало, всё рассыпается мгновенно.
Заставляли актеров учить текст слово в слово?
Конечно. Даша в этом смысле очень ответственный человек. Володин и поэт замечательный, я очень люблю его стихи. И в драматургии, и в прозе он продолжает писать почти стихами. В обычной человеческой жизни он слышит слова, реплики, переживания, события, которые мы просто не успеваем прочувствовать до конца, а он их формулирует и переносит на бумагу.
Как вам кажется, амбициозная задача внедриться в его текст, при этом сохранив его музыкальную структуру, выполнена?
Ну, текст, кстати, не очень переделан. Возьму на себя смелость сказать: делая сценарий, я старался писать под Володина. Не как Паша Мирзоев написал бы, а как написал бы Александр Моисеевич, если бы был жив в 2021 году. Такая была творческая задача.
А что происходило, учитывая это поэтическое устройство текста, на монтаже?
Да, что-то появилось и родилось уже на монтаже. Я не математик. Стараюсь высечь что-то живое, незапланированное на съемках. Плюс снимал Алишер, и хотя здесь, конечно, немного другой язык, не импровизационно однокадровый, но и не сплошные восьмерки. Мы хотели привнести в кадр атмосферу театральности. Небольшой сдвиг в условность. Мир, люди увидены Ириными глазами, не объективно. В итоге окончательная монтажная версия, конечно, отличается от того, как выглядел сценарий, но у меня так всегда бывает.
Музыка Петра Налича добавила свой акцент.
Да, сквозной эмоциональный сюжет я доверил Пете. Как сам Александр Моисеевич формулирует: линию жалости и преклонения перед героиней. Музыка — это авторский комментарий к тому, что происходит на экране: интеллигенты выживают как могут. Падают, ломаются? Или еще держатся? Вот про что-то такое музыка, и я петиной работой очень доволен. Спасибо и Юлии Мишкинене, которая как продюсер дала возможность записать музыку на Мосфильме с оркестром. Для такой камерной работы живой настоящий оркестр — это большое дело. И то, как Петя поработал с этим оркестром… Мне показалось, что для него запись стала большим событием. Он дирижировал с каким-то нескрываемым наслаждением. Музыка, написанная им для фильма, мной воспринимается как самостоятельное произведение, а не такие ровно текущие музыкальные обои, как сейчас принято…
Мы, кстати, когда работали, много слушали Каравайчука. «Вальс Аврора» и многое другое из семидесятых-восьмидесятых. Еще до работы с композитором даже. Я его слушал бесконечно, когда сценарий писал. Просто как источник источник вдохновения. В результате то, что сделал Налич, я надеюсь, — это такое эмоциональное расширение володинского диалога, который, конечно, тоже абсолютно музыкален.
Читайте также
-
Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»
-
«Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком
-
Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»
-
Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»
-
«Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»
-
Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»