Интервью
Николя Рей
Николя Рей

Джеймс Беннинг: «Правительство убивает больше каждый час»


Джеймс Беннинг

Николя Рэй: Как вы узнали о Качински? Когда его показывали в новостях?

Джеймс Беннинг: Я заинтересовался этим делом еще когда личность Качински не была раскрыта, за несколько лет до его ареста. Он привлек меня своей неуловимостью, и ряд моих знакомых допрашивали по этому делу: людей из музея «Эксплораториум» в Сан-Франциско, моего друга-художника из Нэшвилла, который работал с фейерверками, и я слышал, что [видеохудожника — прим. ред.] Тони Конрада допрашивали тоже. Тони Конрад изучал математику в Гарварде тогда же, когда Качински. Я все время забываю его спросить, правда ли он ходил на допрос, но если да, то это значит, что полиция искала людей, знакомых с Качински по университету. Еще, когда я был в Висконсине, четверо молодых людей взорвали военный математический центр в Мэдисоне. Погиб один аспирант, который вовремя не выбрался из здания: террористы заранее предупредили, что будет взрыв, но ошиблись в расчетах, и он произошел раньше, чем планировалось. Троих в итоге поймали, а одного нет — Лео Бёрта. Я знал этих людей не очень хорошо, но поскольку Бёрта не поймали, я думал, что он — либо сам Унабомбер, либо осведомитель ФБР. Его так и не нашли: возможно, он умер, либо до сих пор скрывается в подполье, либо живет где-то под новым именем и защитой полиции. Это тоже меня увлекло. А потом был опубликован манифест, который тоже показался мне интересным — в особенности его рассуждения о том, что левое движение слишком социализировано. В конце шестидесятых — начале семидесятых я занимался общественной работой и воочию наблюдал, как чрезмерная социализация все усложняет, поскольку личности ей мешают. И его взгляды на технологию показались мне важными.

Эти реплики Качински о левых кажутся непродуктивными с точки зрения активизма: невозможно присоединиться к нему, если не соглашаться с ним на все сто процентов.

Ну, он фанатик. Что не значит, будто его предостережения не имеют под собой почвы. Корпорации захватили мир, используя технологии как главное свое оружие. Правительство не позволяет использовать насилие, но само постоянно его применяет. Он говорит, что наше положение плачевно.

Это как раз то, что больше всего интересует меня в том, что он пишет, а также то, как это соотносится с работами Гюнтера Андерса. Мне кажется, Качински есть что сказать об индустриальном обществе, и то, что он хочет сказать, весьма радикально. Не уверен насчет альтернативы, которую он предлагает, но аргументы у него сильные. Однако читать это бывает сложновато. Я взял почитать «Технологическое рабство», и почувствовал, что он, по вашему выражению, фанатик. Потом полистал крайне правую литературу, которая им вдохновлялась, и у меня возник вопрос: как противостоять индустриально-технологическому обществу, при этом не впадая в реакцию?

По-моему, совершенно ясно, что уже поздновато этим заниматься. Качински считает, что единственное решение — вернуться к охоте и собирательству. Это может произойти, если прилетит большая бомба или случится еще какая-то катастрофа, после которой нас останется немного. Где-то в восьмидесятые он писал правительству насчет того, чтобы организовать бункер, и не потому, что боялся ядерного взрыва в Монтане, а потому, что хотел поучаствовать в охоте и собирательстве, которые будут после. Качински не хотел упустить это «решение». Это звучит довольно-таки безумно, но в конечном счете может оказаться вполне реалистично.

Stemple Pass. Реж. Джеймс Беннинг. 2014

Какие были реакции на фильм и на то, что вы представляете работы Качински?

В основном говорят, что я остаюсь нейтральным и даю зрителю время подумать над этими вопросами и сделать свои выводы. Еще говорят о наблюдении: идея Stemple Pass в том, чтобы слышать слова Качински и потом какое-то время наблюдать за местом. Но что происходит с наблюдением, когда его слова все еще звучат у вас в голове? Слова и изображение вступают во взаимодействие. Никто, насколько я знаю, не говорил, что я был одурачен или что взгляды Качински нельзя транслировать из-за того, что он сделал. Знаете, он убил трех человек, но мое правительство в среднем убивает больше каждый час. Мы предпочитаем об этом не думать, а на самом деле стоило бы, потому что мы участвуем в насилии: если вы платите налоги, то вкладываетесь в эти пули. В общем, никакого негатива по поводу того, что я даю слово Качински, я не слышал. Наверное, потому, что его голос звучит в открытом контексте, который ставит под вопрос и ваши убеждения, и его.

В Stemple Pass можно наблюдать, как развивалась мысль Качински — как он постепенно пришел к тому, что он делал, и что его к этому привело.

В фильме я использовал только небольшой отрывок из его дневников, причем только из первого года. Он вел записи с 1970 по 1995 год; я прочитал их все, и в них есть гораздо больше, чем можно уместить в двухчасовой фильм. Но я действительно попытался выбрать такие отрывки, которые показывали эволюцию его мышления.

Его дневники ведь написаны шифром?

Не полностью, но частично. Моя любимая тетрадь начинается по-английски, потом иногда прерывается числовым шифром, а заканчивается на испанском. Одна из тетрадей полностью написана цифровым кодом, который я расшифровал: она звучит в третьей части Stemple Pass.

Вы когда-нибудь общались с Качински?

Один раз я отправил ему поздравление с днем рождения, и он в ответ прислал мне открытку, довольно смешную. У него хорошее чувство юмора. Он живет в камере размером 3 на 4 метра, как его хижина, а я всегда сочувствую заключенным. Они же люди.

И он в курсе того, что вы делаете?

Он не в восторге. Ему кажется, что я умножаю количество ерунды, которую о нем говорят. Моя подруга переписывается с Качински, так что я поддерживаю контакт через нее. Сейчас мы лучше ладим: сначала он меня ненавидел.

«Общество» уже достаточно наказало Качински, и вряд ли можно вас винить за то, что вы даете ему слово. Но вот вы используете тексты Качински для художественных целей, в то время как он сидит в камере и не может повлиять на то, что вы делаете. Что вы об этом думаете?

Для меня это большая ответственность. Я сделал этот фильм, чтобы представить его идеи настолько точно и ясно, насколько это было возможно, не навязывая собственное мнение. Я сам читаю текст за кадром таким образом, чтобы не привнести в него никаких собственных эмоций. И сами эти тексты выбраны с тем, чтобы представить полный спектр его идей, с положительной и отрицательной стороны. Качински — сложная фигура, так что задача была тяжелая. Я считаю, что раз он — публичная фигура, то у меня есть право реагировать на его идеи. Сам Качински никогда не пытался посмотреть мой проект, и его выводы основаны только на том, что делало большинство СМИ после его ареста: он автоматически предполагает, что и я от них не отличаюсь. Еще надо сказать, что у него не было бы и возможности увидеть мои фильмы или инсталляции. Он мог бы прочесть книгу о проекте — «Две хижины» под редакцией Джули Олт — но ни разу не просил ее прислать, хотя знает о ее существовании.

Stemple Pass. Реж. Джеймс Беннинг. 2014

И еще один вопрос. Вы сняли много фильмов на 16 мм, но эти работы, в которых обсуждается технология, — цифровые. Это парадокс.

Я очень хорошо это понимаю. В принципе, благодаря компьютеру я стал гораздо более автономным. Раньше приходилось полагаться на лабораторию, сам я это делать не мог, а с лабораториями было все сложнее иметь дело. В основном именно поэтому я бросил пленку: было очень сложно получить хорошую копию, и потом она очень быстро портилась. Теперь же я могу сделать целый фильм почти без постороннего участия. Иногда приходится просить кого-нибудь помочь с компьютером, но у меня есть друзья, которые в этом понимают. Специально никого привлекать не нужно, и это дает мне свободу. Но я также хорошо понимаю, что часы перед этим агрегатом могут тебя сожрать. И я понимаю это противоречие: в Stemple Pass критикуется технология, а я на нее полагаюсь. Впрочем, фильмы на 16 мм тоже от нее зависят. Для меня важна четкость и верность изображения, правильная цветокоррекция, хороший звук и так далее, и работа с плёнкой постепенно превратилась в кошмар. Дело не только в лабораториях, но и в проекции. Чтобы подготовить хорошую копию, требовалось полгода, чтобы ее испортить — два сеанса. Это, мягко говоря, обескураживало. Я рад, что перешел на цифру, — благодаря этому я опять почувствовал задор, потому что опять пришлось всему учиться. Работая с 16 мм, я знал, как будет выглядеть изображение на том или ином типе пленки. С HD мне пришлось привыкать к мысли, что я делаю не фильм, а нечто, состоящее из нулей и единиц, что сенсор этой камеры по-особому видит свет… И когда уже знаешь, что эта камера может делать хорошо и чего она делать не может, то начинаешь использовать возможности нового медиума, как художник, который переходит с акварели на масло. Мне кажется, некоторые из моих цифровых фильмов получились красивыми. Мне приходилось слышать, что они не могут быть настолько же красивы, как мои предыдущие работы, но я всегда отвечаю на это, что они просто другие. Дело еще в образе мыслей — в том, что мы воспринимаем как реальность. Сначала реальностью были черно-белые фильмы, а цветные, когда они появились, означали фантазию. Вскоре цвет стал более сдержанным, и тогда уже он оказался реальностью, а черно-белое кино превратилось в воспоминание или сон. Люди меняются, и скоро цифровое изображение будет восприниматься как реальность, а пленочное — как что-то другое, как прошлое. Мне нравится, что все меняется. Никто не знает, к чему мы в итоге придем и что еще предложит нам технология. Хотя одну вещь я знаю точно — главным мотивом остается прибыль, а мнение художника ничего не значит.

Перевод с английского: Андрей Карташов

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить