Интервью
Дмитрий Савельев
Дмитрий Савельев

Алексей Баталов: «Кино живет за счет героя»

Вспоминаем Алексея Владимировича Баталова живым и ярким разговором — публикуем архивное интервью, сделанное для «Сеанса» Дмитрием Савельевым.


Дмитрий Савельев: Алексей Владимирович, пятнадцать лет назад Вы с режиссером Владимиром Меньшовым вольно или невольно обманули миллионы советских женщин. После фильма «Москва слезам не верит» они садились в пригородные электрички с единой надеждой: встретить вот такого слесаря Гошу. Они даже были согласны на то, что у него будут нечищеные ботинки. Разумеется, никакого Гоши там не оказывалось. Как Вы считаете, хорошо Вы тогда поступили?

Алексей Баталов: Ты знаешь, я прекрасно понимал, для чего весь этот Гоша был нужен. Он нужен был только для того, чтобы сколько-нибудь благополучно закончились двухсерийные мытарства несчастной женщины. Другое дело, что на третий день он вполне может ее бутылкой по голове бить.

Д. С. Вы допускаете, что с Вашим идеальным героем такой грех может приключиться?

А. Б. А почему нет, если он от первой жены ушел. Все дело было в необходимости хэппи-энда. Толстой, кстати, издевался над этим. Он говорил: когда я читаю в финале романа, что они поженились, у меня возникает впечатление, что человека загнали в клетку ко льву и на этом оборвалось повествование. Да и какой же Гоша идеальный! Бросил жену, пристает в электричке к незнакомой женщине, пьет вусмерть, дерется. Драку мы на полном серьезе снимали, жуткое дело. Я даже руку себе повредил. Жалко, что в фильм не вошло.

Д. С. В фильме осталось, кажется, лишь как Гоша играючи заламывает руку обидчику.

А. Б. Там многое не вошло. Например, как я в пальто на голое тело разгуливал по комнате. Я ведь первым в нашем кино с голым задом на экране появился.

Д. С. До Вас это позволил себе Евгений Леонов в «Полосатом рейсе» и Фрунзик Мкртчян в «Мимино».

А. Б. Ты не сравнивай, они там были комедийными персонажами, а я же героя играл. И в то же время Гоша абсолютно живой человек. Я потому и согласился на роль с радостью, когда прочитал сценарий. Валентин Черных написал живого рабочего, который не попадал на экран. Я таких рабочих встречал, я их знаю хорошо.

Д. С. Вы хорошо знаете рабочих с обликом и манерами Баталова?

А. Б. Да я серьезно тебе говорю, очень хорошо знаю я таких слесарей. Они опускались в атомные реакторы и работали там примерно двадцать минут в костюмах, которые никакому американскому кино не снились. В серебристых, светоотражающих. С особенными сварочными аппаратами. И эти слесаря читали и говорили по-английски, потому что инструкции к японским станкам были на английском, Они и сейчас работают и получают больше академиков. На любом производстве такие есть. Но когда фильм вышел, на него многие обрушились. В том числе и на меня в роли Гоши. Вообще, за всю мою жизнь не было ни одного фильма, который бы сразу похвалили. Сначала разносили вдребезги.

Д. С. Может быть, это фатальным образом связано в Вашим в них участием?

А. Б. Может быть. «Москву…» обругали со всех сторон. А про Гошу писали так. Если вы хотели показать идеального советского рабочего, то с какой стати он пьет горькую и к женщинам пристает? Если он трудится на заводе, то к чему его рассуждения о высших материях и пикники с шашлыками? То есть получается, что ни туда ни сюда. Но как раз это отсутствие дерьмовой мгновенной внешней схожести меня больше всего и радовало. И Меньшова радовало. Вот пусть он будет у нас такой высокоинтеллектуальный, а потом сидит один запершись и дует водку.

Д. С. А Меньшов не стает перед Вами задачу сыграть в этой роли Алешу Журбина или Сашу Румянцева двадцать лет спустя?

А. Б. Примерно этими же словами он мне и говорил: давай сыграем одного из этих, постаревших.

Д. С. Значит, Вы сознательно продолжали прерванную на десятилетия линию, которая берет начало в давних фильмах Иосифа Хейфица «Большая семья» и «Дело Румянцева»?

А. Б. Вот терпеть не могу, когда актеры начинают докладывать про свою, понимаете ли, творческую линию. Это кино — ты идешь, куда зовут. Или отказываешься. А не позвали тебя — вот и вся твоя творческая линия. Сиди дома на диване и отдыхай. Я ведь из мхатовского училища выпускался как характерный актер. Смешной, попросту говоря. Но кино меня переделало. Журбин и Румянцев — совсем не мое амплуа по школе-то.

Д. С. Как Вы думаете, почему так произошло?

А. Б. Это вопрос к Хейфицу. Так позвали.

Д. С. Однако позвали и затем признали именно Алексея Баталова, а не кого-то другого.

А. Б. Вовсе не потому, что я был каким-то особенным. Ты не думай, таких мальчиков тогда было пруд пруди.

Д. С. Так ли их было много, Алексей Владимирович?

А. Б. Здравствуйте, а как же? На одну роль в «Большой семье» человек двенадцать пробовалось. Все очень конкретно было: главные роли там исполняли наши киты. Поэтому Хейфицу нужен был мальчик с голубыми глазами, как у Бориса Андреева, и чуть курносый, чтобы был похож на Сергея Лукьянова. Так что Хейфиц семью подбирал. Да он и сам мне потом об этом рассказывал.

Д. С. На роль Саши Румянцева он Вас пригласил тоже исключительно из-за голубых глаз?

А. Б. Мне очень жаль этот фильм, изуродованный указаниями сверху. А могло бы быть хорошее русское полицейское кино с наивным главным героем, мало понимающим в жизни. Журбин и Румянцев похожи, конечно. Один рабочий, другой шофер. Оба верят в смешные принципы и устои. В справедливость, если уж совсем высоким слогом изъясняться.

Д. С. Значит, Вы играли один социальный тип, если несколько казенным слогом изъясняться?

А. Б. Я думаю, что сопротивляться типажности в кино бессмысленно. Все равно кино рыночного происхождения и болтается около массовой культуры, то и дело ее задевая. Но Хейфиц если и брал актеров типажно, то переделывал их так глубоко, что с его подачи — как говорят теперь молодые — начались очень яркие судьбы. Это совершенно уникальный режиссер, который много лет, заметь себе, носит имя актерского режиссера. То, как он работал, ничего общего не имело с типажным принципом. Подобно настоящему театральному режиссеру, он очень ясно понимал, что он хочет в этой сцене, что хочет в той и что хочет в конце концов. Мне, как мхатовскому актеру, было поэтому особенно уютно. Я понимал, как мне себя вести. А что такое мхатовская школа? Надо сыграть — и я изо всех сил стараюсь это сделать. Хейфиц принимал то, что я предлагал не потому, что я такой молодец и хитрее других, а потому что совпадало. Сегодня я что-нибудь придумаю, но придумаю именно то, что хочется сказать Хейфицу и что ему интересно. А уж какой там социальный тип… Журбин и Румянцев — да. А дальше Гуров из «Дамы с собачкой» уже ни в какие такие ворота не лезет. И Голубков из «Бега» тоже сюда не попадает. Я очень хотел там Хлудова сыграть. И режиссеры тоже хотели, но начальство сказало нет.

Д. С. Вам заказан был путь к роли белого генерала-вешателя ?

А. Б. Я даже думаю, что они были несколько умнее, чем нам тогда казалось. Они знали, кто я и откуда, и понимали, что я, в свою очередь, знаю о Хлудове несколько больше, чем следует.

Д. С. Это странный вопрос к актеру мхатовской школы, и все же: играя своих героев, Вы всегда становились ими или ощущали дистанцию между ними и собой, Алексеем Баталовым?

А. Б. Я всеми силами старался быть ими, всеми силами. Хейфиц на «Большой семье» меня однажды обругал страшно, потому что мне в костюмерной для съемок на заводе выдали новую робу, а я ее выменял у одного рабочего на старую. Тот был очень рад обновке, но я убил наповал костюмершу, которая имела робу с иголочки, а получила нечто изжеванное и изгаженное. Я ведь на самом деле… Это все игрушки, конечно, но и сейчас, наверное, плавает корабль, где моя заклепка стоит. Одна там моя, это точно.

Д. С. Трагедию князя Сергея Петровича Трубецкого в фильме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья» Вы тоже воспринимали как личную?

А. Б. От Трубецкого в этом фильме не осталось ничего. Мотыль не виноват. Каждый из героев его фильма сам по себе достоин фильма. Фантастические, неповторимые судьбы. А самый удивительный и загадочный из них — Трубецкой. Я это знал. Но что есть в фильме, то и есть.

Д. С. А чего в фильме нет?

А. Б. Мне все тебе приходится рассказывать о том, что не вошло, чего нет. Но в этом и есть правда, наверное. Нет необыкновенной смелости, которой обладал этот человек. Он же был прообразом самого смелого человека, описанного Толстым в своем романе. И нигде и никогда его товарищами он не был назван предателем. Это все советская историческая чушь: не явился на площадь, не поддержал восстание. Он был на площади — и в фильме это есть. И он имел право сказать одному из сторонников восстания: смелость, военное мужество и политическое безрассудство не одно и то же. Никто не поймет того, что вы собираетесь сделать. Это Россия. И он был прав, к сожалению. Кстати, пока Трубецкого допрашивали у царя, у него украли шинель. Этого в фильме тоже нет. И это тоже Россия. А главное, в фильме нет неземной, нечеловеческой любви Трубецких. Она ведь умерла у него на руках.

Д. С. В «Звезде пленительного счастья» Вы играли с Ириной Купченко, в «Девяти днях одного года» с Татьяной Лавровой, в «Журавлях» с Татьяной Самойловой, в «Живом трупе» с Аллой Демидовой, в «Даме с собачкой» с Ией Саввиной. Замечательный реестр, который к тому же можно продлить. В партнерстве с кем из исполнительниц женской роли Вы сыграли свою лучшую мужскую роль?

А. Б. Ты сам уже сказал главное: замечательные актрисы. Лучше или хуже — что говорить?

Д. С. Алексей Владимирович, я ведь не совсем про актрис спрашиваю.

А. Б. Понимаю, понимаю. Так я тебе и рассказываю. Вот ты говоришь о женской роли… Со стороны это немножко не так. Я даже серьезнее к этому отношусь. Для меня сходство Саввиной с Анной Сергеевной было гораздо важнее, чем для зрителей. Ну, как тебе объяснить? Просто потому, что я с ней разговаривал. Или Таня Самойлова, совсем молоденькая. Какие мы с ней тогда были актеры, елки-палки, какие мастера? Мы очень старались, да и все. Все они настолько мне были близки, по-настоящему близки, что отделить их — да еще в нашем с тобой разговоре — от тех ролей… Для меня это невозможно. Естественно, я дружу с ними, я люблю их.

Д. С. И все равно, Татьяна Самойлова остается Вероникой. Татьяна Лаврова по-прежнему Леля, а Ия Саввина все та же Анна Сергеевна?

А. Б. Ну а как же, куда вы все это денете? Все равно голос Вероники, глаза Вероники, темперамент Вероники. Кино ведь за счет этого живет. А сейчас, может быть, кино в еще большей степени использует самого человека, чем раньше. Кино и театр со времен Кабуки очень сократили расстояние между ролью и живым человеком. Потому что Хоффман — все равно Хоффман. Вы мне можете сколько угодно рассказывать, какой он невыносимый тиран дома и так далее. По его фильмам мы хотя бы отчасти знаем его как человека — это несомненно. И про Маньяни по ее фильмам тоже знаем.

Д. С. Алексей Владимирович, а если вернуться к тому замечательному реестру и продлить его в область воображаемого: с кем Вы так и не сыграли мужскую роль?

А. Б. Их много, очень много. Например, с Алисой Фрейндлих, которую я обожаю и считаю королевой питерского актерства.

Д. С. А что бы Вам хотелось с ней сыграть?

А. Б. Какое это имеет значение? — Когда я смотрел ее спектакли — да все что угодно сыграл бы. Понимаешь, есть такие актрисы, с которыми достаточно просто находиться рядом. Все само играет. Очень бы хотелось сыграть с Фаиной Георгиевной Раневской, хотя это уже другое. Я ведь знал ее хорошо. Сидел с ней за столом, смотрел на нее и понимал: черт побери, какое счастье выйти с ней на сцену и играть. Или с теткой моей, Андровской.

Д. С. Среди молодых актрис Ваш выбор ни на кого не падает?

А. Б. Я знаю, что есть хорошие талантливые девочки. И себя не слишком щадящие, что важно для профессии. Но я не слишком много наших фильмов видел в последнее время.

Д. С. А свои старые фильмы любите пересматривать?

А. Б. Вот как старые письма перечитывают или старые фотографии перебирают.

Д. С. И когда Вы их пересматриваете, замечаете ли Вы теперь ту дистанцию, которую так старались сократить тогда, — дистанцию между героем и собой, молодым?

А Б. Трудно сказать, это скорей актерское отношение. Актер всегда существует только в настоящем. Конечно, иногда смотрю и думаю: черт побери, здесь совсем не так нужно было сыграть. А потом соображаю, что, может быть, оно и хуже было бы. Может быть, для роли как раз и лучше, что я там дурак такой.

Д. С. Скажите, Алексей Владимирович, те фильмы с Вашим участием и шире — фильмы шестидесятых годов создали полноценный и полнокровный портрет Вашего поколения, или все же остались черты, которые кино не приняло во внимание, проглядело?

А. Б. Кино ничего не проглядело, кино все видело и иногда на что-то намекало, а люди шестидесятых годов что-то понимали. Западному восприятию такие отношения с кино всегда были чужды. Там впрямую можно было сказать: я тебя хочу, я тебя не хочу, ты сволочь и так далее. А здесь иначе. Весь «Дорогой мой человек» для меня, да и не только для меня, был построен на том. что в один прекрасный день пришли, арестовали мать и забрали книги. А потом Володя всей своей жизнью подтверждает невиновность матери. Но эпизод с арестом вылетел сразу. И в «Девяти днях» запретили сцену похорон облученных людей. Это было драматургическое основание фильма, а они взяли и вырезали. О каком портрете речь, если в поколении были такие, как я, которые с детства все знали. У меня бабушку и дедушку в первую посадку тридцать пятого — тридцать шестого забрали Меня с большими опасениями и оговорками принимали в главный правительственный театральный институт страны. Понятно, если по пятьдесят восьмой все сидят. Хейфицу про мою судьбу было известно, да и сам он это знал не понаслышке: одну его картину смыли, потом запретили снимать. Так что какой там портрет

Д. С. Портрета не получилось, но был создан герой шестидесятых, которого воплотил Алексей Баталов. А в кино семидесятых были герои Олега Даля и Владимира Высоцкого. А восьмидесятые востребовали Олега Янковского. Как Вы думаете, почему девяностые не предложат своего героя?

А Б В кино не появился герой девяностых, потому что он еще не написан. Не сочинен. Вот придет талантливый человек и напишет такое, что мы все откроем рот, узнав себя и свое время. Как это было в трифоновских рассказах или нагибинских. Я уверен, что сейчас этот человек уже есть и ходит по улицам, а тогда и актер появится, который сыграет героя. Кстати, актер этот наверняка тоже ходит по улице. Но сначала должен быть сочинен герой.

Д. С. Разве звезды не должны совпасть?

А. Б. Нет, так они не совпадают. Не получается.

Д. С. А с нынешними молодыми, среди которых бродит герой и некоторые из которых приходят к Вам во вгиковскую аудиторию, Вам легко?

А. Б. Мне интересно, и потом, это как оглобли у лошади, расслабиться не дает

Д. С. Глядя на них, Вы не вздыхаете, что Ваша молодость пришлась на шестидесятые, которые соблюдали мораль строителей светлого будущего, создавая проблемы с ключами от свободной на часок квартиры и приравнивая чувственность к диссидентству?

А. Б. Я так не хочу показаться брюзжащим стариком: вот они какие распущенные, вот мы какие были чистые. Это полный идиотизм — говорить, что время влияет на отношения между мужчиной и женщиной. Колесо крутится точно так же, как оно крутилось во времена Содома и Гоморры, и во времена страстного итальянца Петрарки, оставившего нам книгу о своей любви. Знаешь, в Вене в свое время был издан указ, по которому партнер в вальсе мог хватать за спину или за задницу партнершу и кружиться только три тура. За четвертый — штраф. Я был поражен, когда мне это рассказали. Сегодня они так дрыгаются, завтра иначе. А колесо крутится точно так же, но мне все же кажется, что они отнимают у себя множество других радостей, других возможностей. По человеческим отношениям те годы были для меня более подходящими. Я вовсе не хочу сказать, что наш век был лучше — Боже упаси, это совсем не так. Есть прекрасные молодые люди, но большинство только изображают из себя свободных и ведут себя, как свободные, руки-ноги задирают. А на самом деле очень однообразно летят в одну сторону. Один думает, что он свободен, потому что выходит из «мерседеса». Другой свободен, потому что у него серьга в ухе и косичка.

Д. С. Ваш вкус противится серьге и косичке?

А. Б. Почему противится? Я смотрю на это, как на необычный рисунок. Мне интересно. Вот недавно ребята на занятиях по мастерству показали забавный этюд: проход пары влюбленных. Сначала мы видим их со спины. Он здоровый, мужеподобный, а она женственная, субтильная. По одежде не различишь. Потом они разворачиваются — и все оказывается наоборот.

Д. С. Кино переживает сейчас увлечение именно этим. Когда одно перетекает в другое, или все оказывается наоборот. Вы видите для себя роль в этом кино?

А. Б. Я вообще никогда не старался сыграть как можно больше. В этом смысле я урод, наверное, да и актер не настоящий. Женя Евстигнеев — вот был актер с головы до пят. Или Смоктуновский. А мои занятия рисованием, сценариями, режиссурой, еще чем-то… Никакого богатства на этом пути не стяжал, но всегда делал то, что хотел. Это дорогого стоит. Или я мог играть все подряд, но мне это было… нет, один раз я сыграл какого-то секретаря райкома у Пырьева, там слов двадцать всего, да и не важно это. Так я мог играть и большие роли и маленькие. А у меня всего-то ролей двадцать за сорок лет. Я умел отказываться. Лучше заработать деньги каким-то другим способом, чем попусту на экране мелькать. Меня вот недавно на встрече спросили: что же Вы так давно не снимаетесь, почему мы Вас так давно не видим? А я в ответ попросил назвать фильм последних лет, в котором я не снялся, и был должен об этом пожалеть. Они не смогли мне назвать.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить