Бармалей и Айболит
О серьезности, с которой Корней Иванович Чуковский относился к своим героям, свидетельствует вступление 1924 года к киносценарию «Приключения Крокодила Крокодиловича»: «Это поэма героическая, побуждающая к совершению подвигов… Здесь под шутливыми образами далеко не шуточная мысль»1. Нам следует, видимо, с такой же серьезностью проследить особенности взаимоотношений Айболита и Бармалея.
Айболит известен по нескольким произведениям, но со своим непримиримым соперником Бармалеем он встречается в стихотворении «Бармалей» и в повести «Доктор Айболит» (по Гью Лофтингу). Уже в самом желании отдать каждому из героев по названию проявляется понимание их определенной равнозначимости2. Весьма существенна внешность героев. Бармалей неимоверно усат. Очевидная и закрепленная в фольклоре связь волосатости и вирильности исчерпывающе проявляется в этом образе. Напротив, Айболит с бородкой пожилого профессора достаточно стереотипен. Айболит — это, по сути, Депутат Балтики. Со своей суетливостью, со своей привычкой подолгу сидеть под деревом, он наглядно воплощает старческую немощь.
1 Чуковский К. Предварительные замечания к киносценарию «Приключения Крокодила Крокодиловича», 16 февраля 1924 г. — архив К. Чуковского. Цит. по кн.: Петровский М. Книги нашего детства. М.: Книга, 1986, с. 38 — 39.
2 Чуковский К. Чудо-дерево. М.: Детская литература, 1975. Далее — Дерево.
Айболит — это, несомненно, крик о помощи, раз и навсегда его имя ассоциируется с болью.
Айболит, очевидно, вегетарианец. Об этом можно судить по тому, что в доме у него на правах друзей живут утка Кика и свинка Хрю-хрю. Пираты преисполнены плотоядности. Они постоянно угрожают съесть и уточку и свинку3. Бармалей же — это плотоядность, доведенная до своего естественного предела: пожирания себе подобных. Скверная страсть Бармалея к маленьким детям и его наклонность к каннибализму общеизвестны. Как признается он сам: «…мне не надо ни мармелада, ни шоколада, а только маленьких (да, очень маленьких!) детей!»4. Эта преступная любовь, любовь страсть, не может быть удовлетворена в рамках конвенциального общества. Недаром автор переносит события в Африку, страну так называемых дикарей, где ни инцест, ни промискуитет, ни ритуальный каннибализм не подлежат безусловному осуждению.
3 Бармалей. — Дерево. С. 75.
4 Сочетание А и Б не случайно. Хотя Чуковский в первом фильме про доктора Айболита отказался от Бармалея, но заменил его на морского пирата Бинариса. В связи с этим роль Бармалея, отданная Быкову, кажется событием знаменательным.
Формальное раскрепощение кинематографа смешало добро и зло.
Но и здесь мечта не может осуществиться, поскольку Айболит, приземленный моралист и резонер, становится на пути у героя. Айболит и Бармалей — антиподы, но разница между ними не так уже велика. Они близки как А и Б5. Если Айболит воскрешает детей и зверей для краткой жизни, то Бармалей навечно приобщает их к лику целительной смерти.
Образы эти далеко не так просты, как хотелось бы иным интерпретаторам.
Стоит хотя бы обратить внимание на морфологию имен. Положительного героя зовут Айболит, Айболит — это, несомненно, крик о помощи, раз и навсегда его имя ассоциируется с болью. Имя Бармалей выглядит значительно более мирным, в нем проливается нечто умиротворяющее, мирра, елей, в то время как Барма — это ожерелье со священными изображениями, которое носили государи и высшее духовенство; Риза белая, бармы золотые — указывает Даль6.
5 Сочетание А и Б не случайно. Хотя Чуковский в первом фильме про доктора Айболита отказался от Бармалея, но заменил его на морского пирата Бинариса. В связи с этим роль Бармалея, отданная Быкову, кажется событием знаменательным.
6 Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955. T. I. C.50.
● ● ●
Как это часто бывает, экранизация едва не скомпрометировала глубину оригинала. «Айболит-66» стал разочаровывающей встречей с условностью.
СЕАНС – 7
Вместо романтического героя перед нами оказался предельно неудачливый злодей. Произошло резкое и намеренное снижение образа. Формальное раскрепощение кинематографа смешало добро и зло. Парой высокому Айболиту-Ефремову стал низенький Бармалей-Быков. Быков в роли Бармалея был смешон, трусоват и глуп, его кошачьи усы торчали как некая мужская компенсация. Он был исключительно безопасен. Если это было сделано с целью умаления зла, то добро тем самым не возвышалось и не увеличивалось, ибо добро и зло — две грани одного предмета.
Прощай, Бармалей! Мы так и не увидели твоей африканской страсти. Дети в богатых странах имели большой выбор великолепных кинематографических страхов.
Нам же остались только самодеятельные страшки про черные перчатки и гроб на семи гвоздях.