Алексей Балабанов. Незавершенные проекты
Пан
Проект экранизации «Пана» (1894) Кнута Гамсуна относится к раннему периоду сотрудничества Балабанова с Сельяновым. Сценарий они написали вместе еще в начале 1990-х, слив роман с его эпилогом — новеллой «Смерть Глана», действие которой происходит через шесть лет после описываемых в «Пане» событий. Молодой лейтенант Глан снимает мундир и удаляется от цивилизации в глубь леса, чтобы стать вторым Заратустрой, но в результате бесплодно мается от зова плоти на фоне фьордов. Сцены охоты чередуются с эпизодами странной любви, пейзажи северной Норвегии сменяют джунгли Индии, чувства бурлят, а ружья стреляют.
Может показаться, что экологический пафос романа про лесного отшельника не очень вяжется со стилем раннего Балабанова, каким мы его знаем, — режиссера, предпочитавшего натуре тесное, клаустрофобичное, монохромное пространство неуютных холодных городов и замков. И все-таки некоторые главы «Пана» очень хорошо ложатся на поэтику Балабанова, в первую очередь, вся любовная линия: чтобы привлечь внимание купеческой дочери Эдварды, лейтенант выбрасывает в море ее туфельку, а из ревности к хромому доктору простреливает себе ногу. «Ну-с, как там кнут?» — шутили над Гамсуном русские символисты в начале века — и это не банальный каламбур. Гамсун был пионером скандинавской сексуальной революции и перверсивной чувственности, к которой Балабанов обратится в фильме «Про уродов и людей».
Интересно, что именно в «Пане» впервые появляется типичный балабановский герой — режиссер-неудачник: желая произвести впечатление на соперников, Глан закладывает под скалу пороховую мину и устраивает фейерверк, на котором случайно подрывается его вторая любовница Ева. Гамсун, мистик, анархист и протофашист, заинтересовал Сельянова с Балабановым прежде всего своей критикой цивилизации, и, кажется, что его влияние гораздо сильнее, чем принято считать. Путь Глана повторит главный герой «Американца» Ник Макгауэр, который уедет из Нью-Йорка и найдет последний приют в глубине Восточной Сибири, у тофаларов, — только с хэппи-эндом вместо самоубийства.
Возможно, если бы «Пан» был снят, то вместе с «Рекой» они явили бы зрителю другого, «лирического» Балабанова. Такого, каким он виден в натурных съемках «Морфия» — да и в отдельных эпизодах «Груза 200», пусть речь и идет, скорее, о «северной готике», чем о буколике.
Полярник
В 2005 году, в сборнике «Астрель-СПб», был опубликован сценарий фильма «Про полярника», в котором Балабанов в очередной раз признался в любви к Северу. Сибирь, 1903 год. Исследователь Арктики Питер Лоутон отправляется на цеппелине к Северному полюсу, но падает в районе Обской губы и долго бредет по ледяной пустыне, пока его, обмороженного, не находят самоеды. Они растирают Лоутона салом и возвращают к жизни — какой-то то ли Мересьев, то ли летчик люфтваффе Йозеф Бойс, чью историю в 1990-х знали наизусть: упал на территории советского Крыма и был выхожен татарами с помощью войлочно-жировых обертываний.
Балабанов мечтал снять полет на воздушном шаре еще со времен работы над коротким документальным фильмом «О воздушном летании в России», посвященном народному умельцу из города Нерехта, который в 1731 году спрыгнул с колокольни на самодельном летательном аппарате. На роль Лоутона Балабанов хотел позвать Брюса Уиллиса, в то время — «главного народного артиста России и всего мира», но его лица зрители бы не увидели.
По сюжету Лоутон так пострадал от русского мороза, что с него сошла вся кожа (интересно, что один из поздних нереализованных сценариев Балабанова так и будет называться — «Кожа»). Главным аттракционом сибирской эпопеи должен был стать замотанный в бинты человек с ампутированными пальцами — достойный двойник ученого-погорельца из комикса Сэма Рэйми Darkman (1990) и других вариаций сюжета «человек без лица»: от «Человека-невидимки» до нуара «Черная полоса» с Хамфри Богартом и французского хоррора «Глаза без лица».
В синопсисе появляется и такой важный для Балабанова топос, как больница, где Лоутон находит русскую любовь в лице сестры милосердия Наташи. Интересно, что следом всплывает мотив ненадежности фотографии и кино как медиа: жена и дочь Лоутона не узнают его на снимке, сделанном в больнице в Тобольске, и объявляют самозванцем. Интрига фильма строилась во многом вокруг проблемы идентичности. Лоутон в буквальном смысле теряет лицо: сначала его принимают за беглого поляка, потом отправляют в Петербург, где он становится членом террористической ячейки эсеров и даже участвует в покушении на министра Плеве (сценарий был написан под впечатлением от мемуаров Бориса Савинкова).
Иностранец в России — канонический сюжет Балабанова, который получит развитие в «Американце» и «Войне»: с одной стороны, «свинья в апельсинах», с другой, последняя надежда русского мира. Но если «Американец» был про «найти своих и успокоиться», пусть даже для этого придется пересечь океаны и континенты, то «Полярник», очевидно, про человека, который, побывав на другой стороне Луны, задает себе вопрос «А что это было?» — как и завкафедрой научного атеизма из «Груза 200».
Камера обскура
Экранизация «Камеры обскура» Набокова была давней мечтой Балабанова, такой же амбициозной и невозможной, как фильм по «Соборянам» Лескова (об идее последнего режиссер неохотно, но регулярно упоминал в своих интервью 2000-х). Чем именно этот набоковский текст так пришелся по душе Балабанову, в общем, понятно. Один из двух немецких и откровенно балаганных романов Набокова (второй, «Король, дама, валет», был превращен в фарс «Отчаяния» Фассбиндером), «Камера обскура» начинается в синематографе, содержит перверсивную и довольно гомерическую, вполне в духе «Про уродов и людей», сексуальную линию. Ретро, 1920-е годы, Германия (немецкий характер и менталитет как изнанка, мнимая антитеза российского, выведен еще в «Брате»). Балабанов придумал фильм в начале 1990-х, но не смог решить проблему с копирайтом, не помогло даже посредничество Леонида Парфенова. Наследник Дмитрий Набоков продал права на российскую экранизацию прямо накануне визита Сельянова.
Но даже после неудачи с правами Балабанов не перестанет думать о «Камере обскура» и будет повторять ее мотивы в других фильмах: зрение как власть, слепота как бессилие, замкнутое пространство, предательство, мезальянс. Кинематографический потенциал слепоты он использует в «Уродах», где Анжелика Неволина сыграет незрячую рабу любви, а треугольник Кречмар-Магда-Горн возродит в треугольнике школьница-мент-мертвый жених в «Грузе 200». Даже сцену чтения писем Балабанов позаимствует у Набокова — слепой Кречмар, которому Магда читает письма Горна, такой же пленник, как и жертва капитана Журова, ослепленная верой в своего папу, «секретаря райкома партии». Последней реинкарнацией «Камеры обскура» станет сценарий «Мой брат умер» — фантастическая история про слепого, который видит людей насквозь.
Американец
Удивительные приключения американца Ника Макгауэра в России могли бы стать «Братом-2» наоборот, и даже круче: махинации с акциями алюминиевого завода, «зеленые» активисты, киллер-китаец, азербайджанский пахан, русская учительница Катя и ее сбежавший из иркутской колонии брат Алеша (на эту роль был назначен Алексей Чадов), сибирские аборигены — тофалары (одного из них должен был играть якутский актер Михаил Скрябин, уже снимавшийся в злополучной «Реке») плюс тема инцеста между братом и сестрой. Все эти типичные балабановские персонажи и мотивы, а также музыканты из группы «Ленинград» кружились в сценарии «Американца» лихим хороводом. Этот проект мог бы превратить «братскую» дилогию в трилогию.
Увы, всего пяти съемочных дней в зимних Иркутске и Норильске хватило для того, чтобы исполнитель главной роли Майкл Бин ушел в необратимый запой. Съемки были прекращены, замену Бину так и не нашли, хотя всерьез рассматривалась кандидатура Вуди Харрельсона. Бог знает, чем бы «Американец» обернулся в реальности — диким, но симпатичным международным хитом (навязчивая идея Сельянова и Балабанова снимать иностранца в России порой принимала очень эксцентричные формы — чего стоит один Брюс Уиллис в роли «полярника» в Сибири XIX века), доведенным до феерического экстремума «народным боевиком» в духе фильмов с Бодровым-мл., еще одним точным высказыванием на злобу дня или невольной самопародией.
Так или иначе, неудача с «Американцем» была уже третьим ударом, впрочем, очевидно не таким серьезным, как гибель Бодрова в Кармадоне и автокатастрофа в Кандалакше, унесшая жизнь Туайры Свинобоевой. На следующий год после неудавшейся сибириады Балабанов снимает неожиданно смешное кино — «Жмурки», в котором прощается со своей прежней поэтикой, берет паузу в «Мне не больно» (очевидная и тщетная попытка зацепиться за Дмитрия Дюжева как за еще одного «Нового Бодрова») и в 2007-м выходит на новый виток с «Грузом 200» и «Морфием».
Река
Финальный драфт «Реки» был написан Балабановым поверх исходного сценария Эверта Паязатяна с обильными включениями материала, взятого из якутской прозы Вацлава Серошевского, в первую очередь рассказа «Предел скорби». История, живописующая страдания небольшой группы прокаженных мужчин, женщин и детей, которые живут в хлипком, вросшем в землю чуме на берегу холодной реки, кажется смесью жуткой северной сказки, вагнерианского эпоса и безжалостного натурализма. Быт изгнанников состоит из интриг, ревности, а также воспоминаний о прошлой любви и насилии: по ходу фильма герои один за другим погибают от огня, проказы и тому подобного.
Даже по 40-минутной сборке с режиссерским закадром (все герои «Реки» говорят по-якутски) видно, что это очень страшное кино, трагедия колонизированного народа, превращенная в трагедию общечеловеческую, абсолютную. Героиню Туайры Свинобоевой, злокозненную красавицу Мергень, Балабанов видел как своеобразную якутскую Брунгильду; фильм предполагалось озвучить музыкой Вагнера, сгорающее в финале жилище прокаженных, очевидно, рифмовалось с пожаром в Вальгалле.
С якутской натурой и якутскими актерами Балабанов познакомился еще до сьемок «Реки» — он бывал в республике Саха, на реке Индигирке еще в советские времена. Снимать фильм решили в Мурманской области, в Кандалакше, локации с более мягким климатом. Съемки сопровождались многочисленными трудностями, которые сейчас расцениваются бывшими участниками проекта как дурные предзнаменования.
20 ноября 2000 года «лендкрузер», в котором находились оператор Сергей Астахов, монтажер Марина Липартия, Надежда Васильева с сыном и Туйара Свинобоева, исполнительница главной роли злокозненной красавицы Мергень, — попадает в аварию. Свинобоева погибает. Не имея ни сил, ни технических возможностей переснимать ключевые сцены с другой актрисой, Балабанов закрывает проект.
Позже он смонтирует из отснятого материала сорок минут, в 2004-м их покажут в Венеции — на показе будет присутствовать не больше десяти человек. Кажется, что будь она закончена, «Река» стала бы лучшим фильмом Балабанова. В трагической и беспросветной истории маленького поселения прокаженных якутов сегодня видится и модная в международном масштабе постколониальная повестка, и идеальный, эталонный образец будущего якутского национального кинематографа, феномена 2010-х, и первый, своевременный поворот от торжественной пародийности обоих «Братьев» (1, 2) и фарса «Уродов» в сторону реалистической трагедии со сложной сценографией и сравнительно деликатной, несмотря на все экранные ужасы, интонацией; того, что гораздо позже будет блестяще сделано в «Морфии». Отзвуки «якутского похода» Балабанова слышны и в «Грузе 200», где впервые в большом кино появляется актер академического театра им. П. А. Ойунского Михаил Скрябин (в «Реке» он играл прокаженного Джангу) и, конечно, в «Кочегаре» с его центральной якутской темой и огненным погребением.
Кино
В январе 2007 года кинокомпания СТВ объявила о том, что Алексей Балабанов работает над экспериментальным проектом: фильмом о школьниках, которые снимают кино на цифровые камеры и мобильные телефоны. В специальном видеообращении, опубликованном на Youtube, Балабанов просил подростков присылать любительские записи (хронометражом не больше пяти минут), лучшие из которых должны были войти в фильм и обогатить будущее DVD-издание дополнительными материалами. Замысел «кино о кино» режиссеру подсказали сыновья Федя и Петя.
При всем профессиональном консерватизме, Балабанов одним из первых заинтересовался цифрой: он использовал любительскую съемку и субъективную камеру в «Войне», где она взяла на себя сначала роль хроникера, а затем киллера. В нулевые развитие и удешевление технологий превратили цифровые камеры в новый инструмент исследования реальности. В 2006 году Валерия Гай Германика дебютирует в конкурсе «Кинотавра» со своими полулюбительскими «Девочками»; набирает обороты фестиваль «Кинотеатр.doc». Пройдет еще совсем немного времени, и дилогию в формате «сам себе режиссер» смонтируют Александр Расторгуев и Павел Костомаров («Я тебя люблю» и «Я тебя не люблю»).
Точно уловленный «цайтгайст» не приближает проект «Кино» к реализации. Из трех тысяч присланных сюжетов Балабанов выбрал несколько самых удачных, но придумать на этом материале достойную большого фильма историю не удалось ни ему, ни другим сценаристам. Возможно, в 2007-м время для такого проекта еще не пришло, а, может быть, Балабанов так и не смог преодолеть отвращения к цифре: он любил пленку, потому что «она живая, сделана из желатина, а желатин — из коров», и не был готов ее променять на демократизм новых медиа.
Молодой Сталин
В 2012 году Балабанов прочитал монографию британского историка Саймона Монтефиоре «Молодой Сталин» и решил написать сценарий о криминальных похождениях Кобы времен Тифлисской экспроприации. Идея витала в воздухе: в 2008-м Сталин вошел в тройку лидеров по итогам голосования в рамках проекта «Имя России», а в 2012-м Левада-центр опубликовал исследование, согласно которому 48% граждан РФ признали положительную роль Сталина в истории страны. На фоне стремительно возрождающегося «культа личности» заявление Балабанова о том, что он запускается в Тбилиси с высокобюджетной исторической картиной про Сталина-налетчика (или «вора в законе», как он сформулировал сам), произвело почти магический эффект: в сети впервые появился фан-постер будущего фильма с игривым слоганом «Иосиф Сталин. Охотник на банкиров», решенный в ретростилистике Гая Ричи.
Сейчас можно только предполагать, какой размах могла обрести балабановская сталиниада, и где режиссер поставил бы точку (встреча с Лениным, окончательное принятие псевдонима в 1912 году или, как ходят слухи, финалом должна была стать хроника Тегеранской конференции). Ясно одно: никто лучше Балабанова не смог бы передать душную атмосферу предреволюционного захолустья и Тифлисской духовной семинарии, откуда молодой Сталин вышел законченным атеистом.
Балабанов воспринимал «Молодого Сталина» именно как историю европейского масштаба, неслучайно в соавторы фильма он позвал Эмира Кустурицу. После встречи двух режиссеров на фестивале «Кюстендорф» в прессе распространились слухи о российско-сербской копродукции, однако Кустурица вскоре отказался от участия в проекте, сославшись на его «чрезмерную политизированность» («Я привык снимать фильмы о том, что люблю, а Сталин во мне таких чувств не вызывает»).
После «Кочегара», хорошо принятого критикой, но провалившегося в прокате, байопик про Сталина мог стать тем масштабным проектом, которого так ждали зрители Балабанова. Не говоря о том, что история о подпольщике-рецидивисте, добравшемся до вершин власти, стала бы не только рифмой к «Жмуркам» с их кремлевским финалом, но и заключительной кодой к историософии «Морфия», где Балабанов недвусмысленно дал понять, как он относится к Октябрю.
Мой брат умер
Сценарий «Мой брат умер» возник в тот странный промежуток времени между тихим триумфом «Я тоже хочу», который успел побывать в Венеции, в программе «Горизонты», и на сербском «Кюстендорфе», и тем моментом, когда стало окончательно ясно, что итоги подведены, а «дальнейшее — молчание».
Балабанов не хотел останавливаться — и писал дальше. Из лимба. Переехав с Васильевского в приморский Сестрорецк. Пытаясь вербализировать тишину, которая наступает после того, как музыка смолкла. Если в «Я тоже хочу» герои безостановочно двигались — к чему-то более важному, чем жизнь («Какая у тебя жизнь, доходяга?»), и главное было не растерять по дороге энергию похмельной движухи, озвученной истошным федоровским «Я иду дышу, я иду дышу…», то в последовавшем за ним сценарии никакого движения уже не было, только констатация: «Мой брат умер». Умер, и точка, титры. «Брата» здесь можно было написать с прописной и поставить в кавычки: умер «Брат», Бодров, умерли все, кино — тоже.
И все же тема братства не просто так возникла на новом витке: в моем конце — мое начало. Сценарий нового «Брата» неслучайно начинается сценой родов — потому что только рождением можно пересилить смерть. На свет появляется странная двойня: один ребенок мертвый, второй — с четырьмя глазами («Ваня жил в голове у Пети, его глаза видели»). Магический эффект жизни вне тела, в чужом теле — то ли паразит, опухоль мозга, то ли лесковский «чертик с хвостом», нашептывающий нехорошее, то ли отцовская фигура, ментор, который пытается передать уже взрослому сыну свой жизненный опыт: прививает вкус к хорошей литературе (Лескову!), делится знанием о женщинах и, наконец, учит тому, что умеет лучше всего — убивать людей.
Самое загадочное в сценарии — это, собственно, смерть этого внутреннего голоса, «брата». Не физическая смерть (потому что однажды он уже умер — «туловище мое умерло»), а метафизическая, что-то вроде окончательного забвения: чтобы жить дальше, нужно похоронить не только покойника, но и воспоминания о нем. Когда вещие глаза старшего брата навсегда закрываются, глаза младшего открываются, и хотя в мире, который мы можем окинуть взглядом, все по-прежнему — кресты срывают, а они в свою очередь падают на головы жидам (это первое, что читает в «Соборянах» прозревший Петя), банальную возможность пялиться в книгу и видеть фигу Балабанов показывает как дар свыше. В этом смысле финал «Мой брат умер» не слабее гоголевского «Поднимите мне веки». Веки поднимаются, и начинается новая глава: после титров.
