Анастасия Зобнина

15 / 10 / 2013

Невозможно отправиться на тот свет без любви

Есть люди, которые мыслят клипами, и люди, которые мыслят фильмами. Клип — это когда человек слышит: «Москвин делал куклы из тел мёртвых девочек», и он начинает буксовать в этом клипе, и ему не вырваться за его рамки. А фильм — это когда человек помимо этого шокирующего фрагмента видит контекст.

Артур Аристакисян редко выступает и неохотно рассказывает о своём кино, но в этот раз он говорит не о себе, а о деле некрополиста Анатолия Москвина, о котором в ноябре 2011 года посчитали нужным отписаться и скорее забыть все крупнейшие издания. Кинофестиваль «2morrow/Завтра» предоставил Аристакисяну площадку для публичного выступления на свободную тему, и он говорит о Москвине, чья история его глубоко взволновала.

Вот, я вам сейчас покажу фрагмент, где говорит Москвин. Зеки ему советовали: говори на суде то, что они хотят услышать, но он совершенно не думает о самозащите и выкладывает всё как есть. Газеты делают из него маньяка и предпочитают не разбираться в деталях, и никто не вспоминает о том, что демонстрация мёртвого тела в науке и искусстве давно считается нормой — это и поклонение мощам, и анатомические театры, и выставки «Тело человека» и «Миры тела», и многое другое. Но такие вещи не осуждаются, если мёртвые тела использует власть или церковь. Символично, что Москвина осудили в государстве, в центре которого выставлен на всеобщее обозрение труп. Вспомните, средневековых физиологов тоже в своё время считали сумасшедшими. Москвин — образованнейший человек. Но он действовал в одиночку. Мало зарабатывал, жил с родителями в двухкомнатной квартире… Просто различие в том, кто выкапывает тела: Ватикан, Кремль или двухкомнатная квартира.

Аристакисян заметно нервничает, потому что понимает, какую реакцию может вызвать — даже у аудитории элитного кинофестиваля, которую внезапно погрузили в сюжет, не имеющий никакого отношения к кино. Но аудитория внимательно слушает.

Сейчас Москвин находится в психушке в чудовищных условиях, хотя в жизни он и мухи не обидел, и телам девочек он не причинял никакого ущерба. Лекарства превращают его в растение. Это человек, от которого отвернулись все. Журналисты, правозащитники, оппозиция. Он никому не нужен.

Эта интонация знакома всем, кто смотрел фильмы Аристакисяна. Их всего два, этих фильма — «Ладони», фильм-наставление нерождённому сыну, и «Место на земле», картина о хипповской коммуне, о нищих и оборванцах, которых нужно «полюбить чёрненькими», потому что сострадать правильному и честному легко — а ты попробуй полюбить такого. На фестивале показали первую в России ретроспективу режиссёра. Помимо эстетического вызова, нередкого для современного кино и искусства как такового, в этих фильмах содержится и человеческий вызов: жизнь нищего и калеки представляется Аристакисяну достойной не сострадания, а подражания, и на первых порах даже у подготовленного зрителя это вызывает шок и сопротивление. Это уже не совсем кино — это, скорее, лирика и мифология, запоминающаяся дословно после первого же просмотра. Как не запомнить историю Срулика, чьи окна и двери были открыты для изгоев, голодных цыган и птиц? После его смерти в квартиру вломилась милиция, чтобы прогнать всех, кто там оставался, а одна из женщин спрятала за пазуху голубя и выбросилась из окна. Все выбежали на улицу, и, когда её, уже остывающую, перевернули на спину, из складок одежды выпорхнул голубь с красными крыльями.

«Это то, чего не учёл Иуда. Это то, чему не учил Дада. Чудо вступает там, где помимо чуда не спасёт никто, ничто, никогда» — эту формулу Дмитрия Быкова можно применить к подобному кинематографу, который совершает иррациональное, чудесное вмешательство и заступается за тех, кому не на что больше надеяться.

Эта жизнь на обочине интереснее и плодотворнее магистрали.

Мы встречаемся через несколько дней в центре, чтобы продолжить разговор об Анатолии Москвине — эта тема занимает Артура больше преподавательской деятельности, политики и его старых фильмов. И те три часа, что мы сидим в кафе, смеёмся и прерываем друг друга, пьём чай и лепим понравившихся официанток из пластилина, а потом гуляем по Чистопрудному, складываются в новый летучий фильм. Формально в разговоре участвуют три человека, но со временем выступают фигуры хранителя хлебных корочек, Роальда Мандельштама, умерших на помойке стариков, которые поднимаются и тоже идут по бульвару. «Я пытаюсь говорить о том, что мне самому не до конца ясно. О том, в чём нужно подробнее разобраться», — признаётся Аристакисян, и я спрашиваю, что он почувствовал, когда впервые услышал о Москвине:

Иногда ты не знаешь деталей, но что-то уже владеет тобой. Ты чувствуешь, что за этим человеком стоит правда. Никакого анализа, это видно сразу. Я узнал об этой истории от своих студентов, они спросили: знаете Москвина? Я говорю — нет. Они спросили потому, что я коснулся на одном занятии темы кукол. И они рассказали о человеке, который делал куклы из выкопанных детских тел. Это слишком сильные слова, которые сразу отпугивают, настораживают, не отражают сути. Я бы говорил об этом иначе, иначе располагал слова. Когда я больше узнал об этом человеке, мне стало ясно, что он не преступник и не сладострастник.

Москвина взяли почти два года назад, а вы о нём узнали…

В этом году, зимой, он к тому времени уже сидел в психушке. Узнал и очень скоро забыл — потому что многие попадают во вполне сносные психушки, в которых можно жить и жить. Но потом я прочёл, где именно его держат, и подробнее узнал о его жизни — и меня это потрясло. Я захотел рассказать людям, почему о нём не говорят, я был этим искренне удивлён… Обратился к журналистам, учёным, деятелям культуры и правозащитникам с просьбой защитить его — и стал получать ответы: «правильно посадили», «пусть скажет спасибо, что остался жив», «если бы он выкопал моего ребёнка, я бы его живьём закопал». Меня это потрясло. Моему другу Юлии Ландо удалось каким-то чудом проникнуть в эту больницу, в Живом Журнале есть её подробный отчёт, и это как письмо Нади Толоконниковой из зоны, такой же силы документ. Но на него боятся реагировать. Даже правозащитники, защитники Pussy Riot боятся что-то делать — хотя бы говорить об условиях содержания Москвина.

Ваш первый импульс — оправдать его действия или просто защитить?

У меня нет никакой возможности защищать, для этого нужны деньги, власть, административный ресурс, имя, в конце концов. Помню, стояли в пикете у ФСИН — это было, когда Маша объявила голодовку, потом Надя, — и следователи останавливались и говорили с нами. Рассказывали, что, если дело не политическое, всё упирается в деньги. Любой заключённый — товар, вопрос только в сумме. Но дело Москвина не политическое, и его нельзя решить с помощью денег, хотя бы добиться перевода в нормальную лечебницу. Потому что…

…это не только вопрос денег, это вопрос общественной реакции.

Да, такое дело страшнее политического. Можно добиваться того, чтобы он продолжал дальше работать как учёный. И сохранился как личность. Но сейчас этого не сделать, к сожалению, потому что история вызвала слишком много шума, и вытаскивать его, кажется, поздно. Это получится, только если выйдет скандал, и за него вступятся известные люди. Взглянуть на Москвина непредвзято мешают стереотипы, культурные коды, химеры установочного сознания. Он нарушил общее для всех людей, абсолютное табу — как следует обращаться с мёртвым телом. Раньше смерть существовала рядом, семьи были большими и в них часто умирали. Человек не боялся близости смерти. Сегодня мы её видим только по телевизору, физический контакт с миром мёртвых почти отсутствует. При этом всё равно существуют разрешённые области соприкосновения — научные эксперименты, искусство, в котором используются останки…

Правильно, но для той же выставки «Миры тела» люди добровольно жертвовали свои тела, их никто не выкапывал. Реакция на Москвина вызвана тем, что он действовал без спроса, то есть дело — и это очень важно — не в использовании останков, а в нарушении личного пространства владельцев тел, если можно так назвать родственников мёртвых девочек.

Меня поразили слова одной матери, которая в интервью говорила: «Мы приходили на могилу, а она была пустой». Что она ожидала там увидеть, что для неё «полная» и «пустая» могила? Кому принадлежат останки — тоже не совсем однозначный вопрос. По закону — родственникам, и Москвин честно признавался, что да, знает, что нарушает закон. Но речь ведь о чём-то большем: он чувствовал этих несчастных девочек, в основном убитых, замученных, потому что естественной смерти в таком возрасте не бывает. Сущности этих девочек просили Москвина о помощи, он понимал, как они страдают, о чём они просят. Для родителей этого не существует: они приходят на могилу к своим чувствам и воспоминаниям, к ментальным слепкам, к обидам на жизнь, на себя и свою судьбу. Они приходят, на самом деле, к себе, и это не имеет никакого отношения к содержанию могилы. Москвин говорил: обычные люди ничего не знают о загробной жизни. «Вы оставляете фотографии покойника, его вещи, а тело выбрасываете на помойку — кладбище, и навещаете его пару раз в год. Значит, оно вам не нужно! А для меня эти тела не мусор, мне они нужны, я обращаюсь с ними ласково и бережно». Он даже матом старался при них не ругаться, потому что — ну как, при девочках. Жизнь после смерти — факт вполне достоверный и зафиксированный, это, мне кажется, не вопрос веры. Посмертные сущности продолжают существовать в природе.

Ну, здесь вряд ли идёт речь о фактах, потому что такие вещи может подтвердить только один человек, сам свидетель.

Даже если не один человек, в любом случае, эти знания проливают свет на самого человека, на человека как такового, а в науке он отсутствует. То есть, вся наука — она о человеке, но в ней нет места человеческому фактору. Рассматриваются какие-то отвлечённые вещи вроде предмета, падающего с таким-то ускорением независимо от человека, или вода превращается в пар независимо от него. А то, чем занимался Москвин, связано с его субъективностью, с его жизнью, сердцем. В этой области знаний учёный выступает как стихийный художник. И это характерно для всех древних наук — алхимии, например, в которой два учёных не могли получить один результат.

Тогда, может быть, это не называется наукой?

«Наука» и «магия» — только названия. На учёных ещё не так давно вешали ярлыки магов, их исследования назывались магией, а теперь считаются наукой. Но в природе не существует отдельно знаний науки и знаний магии, есть просто знания, единая территория знания. Одни знания сегодня доступны в силу вошедших в культуру обстоятельств, другие закрыты или утрачены.

Всё-таки где гарантия, что это не патология?

Да, это не вписывается в позитивистскую науку…

Просто я, на самом деле, понимаю, что вы хотите сказать: если нечто видит только один человек, ещё не значит, что этого вовсе не существует. О том, что Земля вращается вокруг Солнца, знал только Коперник, но потом его сторону приняли остальные. Но так ли это в случае с Москвиным?

Я так скажу: то, чем занимался Москвин, через сто лет станет массовой культурой. Умение Москвина контактировать с миром мёртвых связано с тем, как сложилась его жизнь. Его как будто готовили.

По существу, в действиях родственников мёртвых девочек много общего с действиями Москвина: приходя на могилу, они тоже пытаются «общаться» с мёртвыми, но не умеют этого делать, боятся этого. Культура вообще избегает чувства небытия. Внешне — не избегает, но это не так: религия и искусство рисуют картины потустороннего мира, а само небытие вытесняется, потому что в этих знаниях содержится большая энергия, которая раскрепощает, даёт свободу мысли и действиям. Настоящее, интенсивное чувство смерти есть у детей, когда они понимают, что жизнь конечна, что они тоже умрут. И это даёт силу. Я этим не обладаю, но понимаю, что есть трезвые, ощущающие эту силу люди. Только они способны на прорывы в науке и искусстве, на выдающиеся поступки. А большинство находится под наркозом.

Москвин этой силой обладает?

Да, он в авангарде. Он не боится протянуть мёртвым руку помощи. Не нужно отрицать и личные причины, по которым Москвин занимался созданием кукол, потому что такие причины есть. На суде он говорил о своём одиночестве, о безуспешных попытках удочерить ребёнка, поэтому неслучайно, что он выкапывал именно маленьких девочек. Он нуждался в дочери. И это стимулировало его научный интерес к миру мёртвых. Другой человек этого бы не стал делать — я этого бы не стал делать, потому что не испытываю подобных чувств.

Что это могли быть за чувства?

Найти себе дочку среди мёртвых. Вслушайтесь в эти слова. Найти дочку среди тех, кого убили, кому не дали жить.

Если не дают обычную девочку, то нужно попробовать найти девочку из тех, кто никому не нужен.

И да, и нет, всё не так просто. В его жизни всё неслучайно. У Москвина ничего нет в этом мире, помимо этих тринадцати языков, которые он выучил, десятков тысяч книг, которыми набита его квартира… Даже от родителей он всё скрывал — они жили вместе, но не подозревали, из чего сделаны куклы. И сейчас даже мать не хочет, чтобы он выходил из сумасшедшего дома. Причина, по которой он хотел девочку, заключалась ещё и в том, что именно девочки наиболее восприимчивы к знаниям, которыми обладает Москвин. В любом случае, никаких сексуальных мотивов (то, что любят ему приписывать) у него не было. Если бы захотел надругаться над трупами, он это сделал бы. Люди используют два-три знакомых слова: «некрофил», «педофил», «маньяк», эти ярлыки упрощают восприятие, позволяют не видеть реальности. Всё было наоборот: он обходился с телами целомудренно, любил их, читал им книги, рассказывал сказки, показывал мультфильмы, справлял с ними дни рождения.

Известно, что к Москвину пришли по делу об осквернении мусульманских могил. Как вы к этому относитесь?

До него на кладбище действовали вандалы, которые разбивали надгробия, к нему даже обращались за помощью, а в том, что сделал он, вандализма не было. Для него это была магическая, или, можно сказать, художественная акция — после теракта в аэропорту Домодедово он замазал легкосмываемой краской портреты мусульман на памятниках — чтобы усопшие не видели этого позора.

Вы уверены, что он вкладывал этот смысл, или это ваша трактовка?

Это моя трактовка. Но и мать Москвина рассказывала, что его действия были понятны мусульманам. Эти действия имеют ритуальное значение. Исламские традиции запрещают использовать изображения на могилах. И там ещё была личная ненависть татарских националистов. Они подали на Москвина в суд за вандализм, хотя понимали, что его действия не являются вандализмом. Понимаете… всё узнаётся по почерку. По плодам, по стилю. Из того, что известно о Москвине, ясно, что он не был склонен к деструкции, он ничего не ломал, не уродовал. У него стиль иной, и то, что было бы естественной реакцией для другого — «отомстить» мусульманам за теракт, — ему несвойственно, он вне этого. Это моя трактовка, но мы возвращаемся к тому, что — некоторые вещи не поддаются анализу, их можно только ощутить. В Кишинёве был такой человек, он собирал брошенные старухами хлебные корочки. Хранил их в чемоданах. По происхождению это был граф, образование он получил в Сорбонне, потом учился где-то на Востоке. Он не нарушал закон, но делал всё в тайне. От каждой старухи — корочка, он помнил, кому какая принадлежала, и никому так и не удалось узнать, зачем он это делал. То, что это было не рядовым безумием, можно только почувствовать, увидеть за этим какую-то тонкую внутреннюю работу, которая внешне выглядит иррационально и нелепо. Всё осложняется тем, что мы не можем предъявить внятного результата такой работы. Вот другой пример. Был человек, который жил на помойке, в том месте, где сгорел дом. Люди туда выносили мусор. На том месте остался дверной косяк. Человек поселился там и, когда уходил, запирал дверь. Ничего не было, только дверь, и он запирал её. Бегал по улицам, кажется, видел галлюцинации. Некоторые говорили, что он видел самого Бога. Бегал, а потом возвращался и спал, закопавшись в мусоре. Женщина, которая работала там участковым врачом, рассказывала мне: когда этот человек поселился на помойке, люди внезапно перестали болеть. А он прожил там 10 лет. Он умер, и все снова стали болеть. Чем на самом деле он занимался, что это за технология, где он её брал? Это была магия или наука? У него была откуда-то осведомлённость, как себя вести, как сходить с ума — потому что для остальных он был сумасшедшим. С точки зрения позитивистской науки — это просто совпадение, случайность. Другого такого случая — такого дверного косяка, помойки, района и сумасшедшего старика — нет, проверить невозможно, поэтому наука это не рассматривает.

Вы не боитесь, что не подтвердится созданный вами образ Москвина?

Это справедливый вопрос, но я исхожу из фактов — из того, как он обращался с прахом девочек. Очень важно бывает воздержаться от оценки, просто посмотреть на то, что и как человек делал: укрывал их простынками, читал сказки. Как он спал на их могилах, чтобы установить контакт. Увидеть нежность и беззащитность, а не маргинальные привычки. Москвин был специалистом по кельтской культуре, и у кельтов была подобная практика: спать на могилах возлюбленных. Нужно дать себе труд увидеть это и не оценивать, и тогда мы увидим подлинные причины. Неправильно говорить, что Москвин делал из мёртвых девочек куклы. Он помещал их останки в куклы, чтобы привлечь нечто большее, чем просто останки. Как люди обычно поступают с куклами? В них играют, а потом выбрасывают, и только редкие люди продолжают хранить их из сентиментальности.

Ну, я тоже, если вижу брошенную игрушку, подбираю. Жалко.

И по всем признакам это иррациональное действие! Но чувствуете вы намного больше, чем можете объяснить. Вы чувствуете: живое. Умом вы можете понимать: зачем хранить, это же просто кусок пластика, но ещё вы понимаете — просто у меня такое же отношение к брошенным игрушкам, — что это не обычный пластик, это чья-то жизнь, слёзы, чья-то душа в них вложена. С куклами Москвина та же история. Фрагменты тел могут использоваться, это не запрещено в культуре — в Чехии есть храм, сделанный из черепов — и это не вызывает ни у кого протеста.

Но были всё-таки голоса, вера в воскрешение девочек. Вы в этом совсем не видите патологии?

Смотрите, такой пример. В Кишинёве ходил по помойкам старый еврей, ему было что-то около 80 лет. Он умел предугадывать будущее. При мне старик однажды нашёл выброшенный вентилятор, что-то там подкрутил и продал за 10 копеек. Другой раз он подшил к какой-то тряпке воротник, подкладку, продал за 20 копеек. Что он делал? Возвращал жизнь выброшенным вещам. Он ничего не покупал и пользовался только тем, что завершило свой цикл, потому что не хотел участвовать в циклах, начала и конца которых не знает. Поэтому у него была сила видеть будущее. То же с Москвиным. Тела, которые он собирал, не участвовали в циклах жизни, а он обращался с ними как с живыми и возвращал их в начало цикла. Для меня патология не это, а то, что сейчас в тюрьме держат экологов. Парней этих, девушек замечательных. Повара взяли, прямо в колпаке! — наверное, за то, что готовил им еду. Патология — это законы, которые принимает Госдума, это суд над мёртвым Магнитским и над Никитой Леонтьевым, 15-летним подростком, убитым полицейскими. Вот где чистая патология, но такие вещи примелькались. С Михаилом Косенко та же история, его тоже приговорили к принудительному лечению — и в связи с этим, кстати, начинают вспоминать о Москвине. Но он культурно чуждый, и в отношении Москвина все, в том числе правозащитники — это Следственный комитет России. Его поступок шокирует настолько, что многие не осознают — можно не понимать и не принимать, но относиться по-человечески. Люди боятся испачкаться, боятся открыто говорить об этом. Если я защищаю человека, который выкапывал трупы — выходит, я тоже выкапывал трупы.

Известна история «обручения» Москвина с мёртвой девочкой, это случилось с ним в детстве. Вам не кажется, что люди, которые его так «женили», не просто совершили инициацию, но искалечили ребёнку всю психику? У него начались видения, от которых он долго страдал. Девочка являлась ему во сне.

Да, но это был дар общения с мёртвыми. Что такое дар художника, дар учёного? От него тоже страдают, призвание преследует любого одарённого человека.

Но его заставили обручиться.

Верно, но так детей заставляют учиться играть на фортепиано. Меня поразило, как эта девочка, его жена, сказала ему во сне: не хочешь меня больше видеть — я уйду, но ты будешь очень жалеть, потому что я люблю тебя. Она такая простая, эта история — как из повестей Белкина! Он избавился от неё и жил жизнью обычного человека, но не смог долго так просуществовать. Ему было некомфортно в молодёжных компаниях, где выпивают, обсуждают всякую чепуху. Был такой случай: в классе Москвина умер мальчик, и все играют скорбь, как обычно. А Москвин говорит: «Мне он приснился сегодня и сказал, что ему хорошо». Он уже тогда чувствовал мёртвых, ощущал в себе этот дар. Вряд ли он испытывал дискомфорт — не будем забывать, что он был краеведом, знал все кладбища в нижегородской области, и без любви просто невозможно этим заниматься. Невозможно отправиться на тот свет без любви. Я не хочу быть неправильно понятым, поэтому должен сказать, что меня Москвин заинтересовал в первую очередь в связи с куклами, с точки зрения искусства. И история Москвина мне интересна как литературный сюжет. То, что он делает, мне не очень близко, не ближе, чем Перельман, например. Но я люблю таких людей, они больше, чем учёные — они поэты, мистики. А ему дают 12 страшных таблеток трифтазина… Я на себе провёл эксперимент, принял одну такую таблетку. Люди пугались, когда видели выражение моего лица.

Вы не замечаете параллелей между судьбой Москвина и вашими вымышленными историями?

Параллели есть. Я долго жил в Кишинёве, и едва ли не половину территории старого города занимают кладбища. Я, да и не я один, проводил на кладбищах много времени, там хорошо отдыхается, думается, мечтается. Есть и другие параллели, наверное…

Я недавно пересматривал «Ладони» и заметил дословные совпадения с жизнью Москвина: это и фигура безногого кукольника, и Язундокта, которая возит в своём ящичке голову своего первого мужчины, но главное — тоска по нерождённому ребёнку, только в «Ладонях» это сын, а у Москвина — дочь.

А-а. Я даже не думал об этом. Старый фильм, я не вспоминаю. Наверное, неслучайно. (Пауза.) Но о чём это говорит? (Смеётся.)

Вы не планируете снять о Москвине фильм?

Нет, я не вижу этой истории в кино. Но я хочу опубликовать серию статей на эту тему, буду выступать в нескольких местах — например, 30 октября в Artplay.

Когда вы слышите новости — о Косенко, о других, — у вас получается не озлобляться?

Когда смотрю телевизор и попадаю на пропагандистские передачи — нет, не получается. Но это непродуктивное для меня чувство — ненависть. Я стараюсь на них смотреть глазами чёрта из «Вечеров на хуторе…».

В фильмах вы занимаете радикальную христианскую позицию, настаиваете на всепрощении. В «Месте на земле» есть такой эпизод, когда обкурившийся бродяга падает в беспамятстве на матрас, прямо на своего ребёнка. Младенец умирает. Мать ребёнка бросается на мужчину с кулаками, но, увидев его отчаяние, обнимает его и прощает. Тех, кто издевается над тем же Косенко, вы могли бы простить?

Если бы у меня была власть, я бы символически их казнил. Чучела их повесил. (Смеётся.) Был бы суд, но я не стал бы их сажать. Их чучела повесили бы художники-акционисты.

А полюбить таких можно?

Я люблю их как художественных персонажей, но по-человечески их любить всё-таки очень трудно.

Вы движетесь по пути наибольшего сопротивления, и, рассказывая о Москвине, о политзеках, о больных и нищих, заставляете полюбить тех, кто по всем параметрам такой любви не заслуживает.

Мне нравятся люди, которые на это способны, но сам я, пожалуй, к этому не готов. Человек для меня существует через образ, полюбить его просто так, ни за что, сложно. Как-то раз я провёл такой эксперимент над собой. Я уже жил в Москве, снимал комнату, и однажды заметил на своей улице мужчину, было заметно, какую острую боль он испытывает. Он ходил только по одному маршруту, до аптеки за обезболивающим. Он жил один, по соседству со мной, и нуждался в общении. И я представил — чем-то он мне напомнил, может, тем, с каким трудом он передвигался, ленинградского поэта Роальда Мандельштама, он тоже жил один и страдал от той же неизлечимой болезни и мук костного туберкулёза. И у меня получилось с ним сблизиться. Он не был мне интересен, но я видел в нём Роальда Мандельштама. Он не знал, что я общаюсь с Роальдом Мандельштамом. И то, что он говорил — а он ничего такого не говорил, — и то, что он делал — что бы он ни делал, — всё это наполнялось смыслом и становилось поэзией. Он не знал, что является для меня куклой. Какое-то время я ходил к нему. А потом переехал и вскоре узнал, что его не стало.

Получать рассылку «Сеанса»

Leave this field empty if you're human:

Читайте также

• 

  Самурай в Петербурге — Роза Орынбасарова о «Жертве для императора»

• 

  «Если подумаешь об увиденном, то тут же забудешь» — Разговор с Геннадием Карюком

• 

  Денис Прытков: «Однажды рамок станет меньше»

• 

  Передать безвременье — Николай Ларионов о «Вечной зиме»

• 

  «Травма руководит, пока она невидима» — Александра Крецан о «Привет, пап!»

• 

  Юрий Норштейн: «Чувства начинают метаться. И умирают»