История вины — «Анатомия падения» Жюстин Трие
Неплохо стартовал в прокате каннский триумфатор этого года — «Анатомия падения» Жюстин Трие. Тем, кто не очень хочет разбираться в бурной фестивальной жизни, мы очень советуем сходить на этот фильм, чрезвычайно рассудочный и в то же время ощутимо иррациональный. О нем размышляет Вероника Хлебникова.
Из 12 человек двое выпрыгнули добровольно, четверых толкнули…
Питер Гринуэй. «Окна»
Проливает ли свет на закономерность падений то, что среди выпавших были орнитолог, стекольщик и швея, а один играл на клавесине?
Как и участь статистической комбинаторики в четырехминутной короткометражке Гринуэя, трагикомические приключения судебной аналитики у Жюстин Трие прекрасны в качестве метасюжета и свидетельствуют лишь о скудных возможностях самой аналитики в отсутствие прямых улик. Она неизбежно пасует и рассыпается под напором зыбучей субъективности, противоречивых догадок, смелых версий, блестящих интерпретаций, словом, плохой литературы, генерируемой фильмом Трие с энергией бешеного принтера.
Судят Сандру — автора модных романов с убийствами и психологией. Ее не менее амбициозный муж Сэмюэль, впрочем не преуспевший в писательской карьере, выпал на снег с чердачной балюстрады их вечно ремонтируемого альпийского дома. 11-летний Даниэль нашел тело отца. Обвинение намерено доказать физическую и психологическую помощь Сандры в дефенестрации мужа. Присяжным предъявляют графики таяния снега, траектории брызг крови, анимированную симуляцию, аудиозаписи супружеских ссор. Весь этот высокотехнологичный арсенал тем не менее распадается, и утлый каркас объективности, невозможной как в литературе, так и в реальности, тонет в эпистемологической трясине. Чем больше информации о Сандре, ее книгах, ее отношениях с мужем и их супружеской жизни, тем бессильнее суд, тем сомнительнее выводы, тем неизъяснимее причины гибели Сэмюэля, тем выше уровень иррациональности.
Перед нами классическая головоломка с подвохом
Красота фильма Трие в том, что судебный процесс посвящен не Сандре, хотя выворачивает ее личность наизнанку, обвиняя персонажа в смертных грехах, чтобы по совокупности доказать ее виновность в убийстве. Фильм посвящен даже не женской доле, взятой в кольцо феминизма и мизогинии, хотя, несомненно, все его фигуранты воспроизводят традиции модернизированной с эпохи средневековья охоты на ведьм, требующей иррационального, основанного на предрассудках и нетерпимости признания фундаментальной виновности женщины в слабости мужчины.
В зоне интереса фильма Трие и его вселенского суда — не падение из окна, как частный случай, не распад семьи, как социальное или моральное явление. Подлинный герой «Анатомии падения» — почти слепой ребенок, то ли слегка прозревшая Фемида, то ли маленький недо-Эдип, который жертвует образом отца и выбирает мать, только потому что в основании нашей непостижимой вселенной лежит выбор — во что и кому верить, а вопрос истины оказывается вопросом выбора веры. Жертвоприношение образа, которое в современном мире отмены выглядит как символическое убийство, — одна из иррациональных сторон фильма, который только кажется рассудочным. Сын жертвует образом отца как сильного, взрослого, ответственного за себя и близких человека.
История вписана в еще более универсальный сюжет непостижимости истины и никчемности инструментов ее познания
В то же время Даниэль проходит краткий, но интенсивный путь от собственного следственного эксперимента на любимой собаке-поводыре к интуитивному решению. Это путь цивилизации от науки, приносящей в жертву самое дорогое, включая жизнь, до веры, опирающейся на закон сердца, впрочем также жертвующей кое-чем бесценным.
Питер Гринуэй вспоминается не столько из-за тематической аллюзии, но в большей степени потому, что «Анатомия падения» очень тонко соблюдает баланс экстравагантности и выраженной структуры. Перед нами классическая головоломка с подвохом. То, что Трие делает со структурой, — сущий цирк сродни квазинаучным выкладкам Гринуэя. Она подверстывает к игровому материалу и делу Сандры различные типы визуальных и аудио свидетельств. Трие не увязает в странности, как это происходит с Лантимосом, у которого за коготком всей птичке пропасть. Но в каждой фазе суда нарастает причудливая энтропия, от расследования преступления к мистифицированному поиску истины и признанию ее недоказуемости путем бюрократических процедур, судмедэкспертиз и графиков траекторий.
Изобретательная визуальность фильма отчасти уступает его звуковому решению, включая музыку в прологе как акт необъяснимого насилия, истребляющую все живое, включая мысли, чувства, возможность беседы и самой речи. Видимость рациональности взламывается этим ироническим приемом, как хрупкая наледь. Трие реконструирует фрагмент аудиозаписи, его шумы и голоса в одну из самых интенсивных сцен фильма. Кроме того, изумительная немецкая артистка Сандра Хюллер играет на двух не родных ей языках. Ее персонаж — немка, живущая во Франции и говорящая в семье по-английски, как на нейтральной территории, где, казалось бы, полноценная коммуникация под сомнением, зато и невозможен аффект.
Фильм концентрирует в деле Сандры тысячелетнюю историю вины, которую слабый взваливает на сильного, инфантильный — на зрелого. И эта история вписана в еще более универсальный сюжет непостижимости истины и никчемности инструментов ее познания. При всех этих древних основаниях его новизна, возможно, в человеческом достоинстве, с каким персонаж Сандры Хюллер проходит все стадии судебного процесса, зная и не зная, в чьих глазах, в чьем сердце совершается единственный, имеющий смысл и значение суд.
