Детям перестройки Америка не могла не нравиться. Впрочем, уставшим от серо-коричневой советской гаммы взрослым она нравилась тоже — как детям. Америка была пластиковая, разноцветная, блестящая, как «Макдоналдс». Она была бодрая, как «Том и Джерри», и невыразимо классная, как «Назад в будущее». Она сладко пахла жвачками и ластиками, пузырилась «кока-колой». Она была избыточна, как мышцы Арни и Слая. Еще недавно она пугала ядерной войной по телевизору, теперь — Фредди Крюгером по «видаку». Чистое наслаждение от диснеевских сериалов воскресным вечером омрачалось лишь необходимостью завтра идти в школу. Протестантские телепроповедники смешно кричали «Аллилуйя!». Длинноногие тайваньские куклы заменяли «ее» — вожделенную американку Барби. Барби была красивая, как все население Санта-Барбары. Сопротивление было бесполезно.
Потом стало сложнее. Кто-то еще напевал прагматичное «Американ бой, уеду с тобой». Кто-то уже маршировал под приблатненно-державное «Не валяй дурака, Америка». Сатирик начал вещать: «Ну, тупы-ы-ые!», хотя пока что имел в виду нечто обратное. А кому-то открывалась Америка «Твин Пикса» и Джармуша, Кобейна и Моррисона, Воннегута и Фолкнера. И как раз случился Тарантино. Потенциальная любовь к анилиновому LA сменилась на реальную, хоть и заочную, — к пожухлому вудиалленовскому NY. Но главное место в сердце заняла Европа: пластиковый стаканчик хотелось сменить на чашку или бокал и сидеть при этом не в «Макдоналдсе», а в английском пабе.
Рисунок Хелены Клинцевич
Американское уже было обыденным, как доллары, в которых хранились деньги. Как Санта Клаус, сменивший родного Деда Мороза на новогоднем посту. «Фуд» становился все более «фаст»; СМИ активно сдирали американские «форматы». Сетевые рекламные агентства объяснили норму: с перхотью нужно бороться, кариес — предотвращать, а от запахов и микробов — избавляться. Голливуд добился ощущения, что устаканенную заморскую действительность ты знаешь лучше, чем свою: дома у них выглядят так-то, общение с адвокатом происходит вот так, по пятницам — к психоаналитику. Нюансы политкорректности сильно волновали неравнодушную публику, не имея по сути никакого отношения к реальности, где уже били кавказцев, а блатной жаргон становился нормой общения.
Было ясно, что Америку здесь больше не любят, тем более что она никогда не отвечала взаимностью. Что мы сами при желании теперь можем блестеть и пузыриться, а «Менты» покруче «Скорой помощи». Всероссийский брат сообщил обкуренному французу, что скоро Америке кирдык. Потом брат-два устроил-таки маленький кирдык — у нас теперь был свой, душевный Арни/Слай, спаситель-правдолюб. Сатирик продолжал вещать, но теперь его следовало понимать буквально. Америку вдруг населили «пиндосы» и «америкосы», и все они были очень тупые, а кто не тупые, те «бывший наш народ». Политики подбрасывали материал: Америка расширялась на восток, симпатичный когда-то президент-саксофонист Билл начал метать бомбы, а вскоре его сменил совсем уж неприятный тип.
Наверное, нам стали и вправду малы ее тертые джинсы. Но песня про «Гудбай, Америка, о» поется уже четверть века.
И не допоется никогда.