Алиса Фрейндлих — тепло жизни понарошку
Алиса Бруновна Фрейндлих, предпочитая киноэкрану театральную сцену, всегда была настоящей кинозвездой. Алексей Васильев пересматривает ее роли-шлягеры, вглядываясь в их театральную проработку. Также читайте материалы, собранные на портале «Чапаев».
Если вам довелось застать ту пору, когда Алиса Фрейндлих стала кинозвездой — а с ней это случилось поздно, когда ей было уже за 40, — жить в те времена, когда вам эту артистку часто показывали и включали, а тем паче — быть тогда ребенком, то вспоминая ее роли, вы, скорее всего, наряду с Анной Австрийской, мымрой и вздорной курортницей из «Старомодной комедии», через запятую назовете и Голубого щенка. В этом нет ничего удивительного. Хотя «Голубой щенок» (1976) и мультфильм, и нарисован тот щенок на Фрейндлих совсем не похожим, но вряд ли вы вспомните, как именно выглядит он на картинке — вы представите себе Алису Бруновну. Таково уж ее качество, которым располагают только звезды самой большой величины, что ее голос — хрупкий, вкрадчивый, капризный и насмешливый — тянет за собой весь ее внешний облик, большие удивленные глаза и очаровательно неправильный прикус. Он — как то сухое потрескивание, за звуком которого мы автоматически видим перед глазами костер, или камин, но точно — прирученный огонь.
Следить за переливами, капризами этого голоса — наслаждение как раз того же сорта, что и смотреть на костер: не оторвешься. Хотя диапазон его ясен, прост, в этих нюансах, когда он перегрызет щепки, когда будет ровно, волнами светить, а когда полыхнет — такое завораживающее удовольствие, что люди могут смотреть на огонь часами.
Маргарита Терехова в двух лицах
Поэтому совершенно не удивительно, а наоборот — только так и объяснимо, что Фрейндлих стала кинозвездой в ролях и историях, досконально на тот момент знакомых. «Служебный роман» (1977), фильм, собравший аудиторию в 60 миллионов зрителей и принесший Алисе Бруновне звание лучшей актрисы года по опросу читателей «Советского экрана», был экранизацией пьесы, которая на протяжении 70-х обошла мало того что все театры, большие и малые, но и была поставлена и несколько раз показана по телевидению. Ровно то же самое — со «Старомодной комедией» (1978). Про «Мушкетеров» и «Бесприданницу» можно не объяснять. На «Служебный роман» и «Старомодную комедию» шли в кино, прекрасно зная не только, чем кончится, но и помня все ходы, все остроумные реплики успешных драматургов; тем более что на телевидении эти роли сыграли достойные актрисы, в «Старомодной комедии» вообще — Сухаревская. Публика ломилась именно, чтобы услышать КАК произнесет известные им остроты именно Алиса Фрейндлих, КАКИМИ жестами сопроводит их. Это, наверное, величайшее признание, которое от публики может получить актриса. Все кинозвезды становились таковыми все-таки через обретение своего материала, ну или, хотя бы, интерпретацию некоей классики. Здесь же речь шла, собственно, о шлягере. Мы его прекрасно знали, но хотели послушать его в исполнении Фрейндлих. Она стала звездой не за счет своей темы, своего материала, но за счет уникальности своего голоса, своего интонирования.
Любопытный факт: когда Эльдар Рязанов вел «Кинопанораму», передача редко баловала сюжетами о заграничном кино. Но в 1979 году, когда на «Мосфильме» дублировали вполне проходную и не слишком свежую американскую комедию «Цветок кактуса», он воспользовался этой оказией, чтобы сделать сюжет об Ингрид Бергман. Дело в том, что «Цветок» долго и шумно шел на Бродвее с Лорен Бакалл. Но публика охотно пошла на киноверсию именно ради Бергман, чтобы увидеть КАК именно она будет ломать вполне предсказуемую и известную комедию. Пожалуй, Рязанов почувствовал, что успех этой роли Бергман и этого американского фильма по природе аналогичен успеху его «Служебного романа».
Как это делает Мерил Стрип
Второго такого чистого опыта удовольствия от встречи именно с техникой актрисы мировое кино не знает. Это ближе к эстрадным случаям: так Пугачева брала три года как всеми перепетую и никому не нужную, звучавшую на страницах «Кругозора» в исполнении Караченцова песню «Эти летние дожди» — и превращала в «Песню года».
Над собственным пением Фрейндлих, уже сама оказавшись гостьей «Кинопанорамы» и Рязанова, откровенно потешалась, отвечала, что с недоумением смотрит на режиссеров, которые говорят, что, раз вы у нас играете, надо вставить песню, ну или хотя бы — чтоб вы спели за кадром. Пока она это говорила, фирма «Мелодия» выбросила в продажу ее персональный диск-гигант, и он разлетелся быстрее, чем она успела закончить свои кинопанорамные остроты. Вообще-то, она принялась сниматься еще в 50-х, но фокусировать на себе внимание начала, только когда стала петь — взяла гитару и заскороговорила «Ах, до чего ж я весел, до чего мил» в условном мире «Похождений зубного врача» (1965) Элема Климова. Все ее «дослужебные» роли, в которых она запомнилась, даже если она в них не пела, связаны с музыкой — грузинский ответ «Оливеру», «Мелодии Верийского квартала» (1973), «Соломенная шляпка» (1974). И фильм «Его звали Роберт» (1967), в котором она не играла, а всего лишь спела песенку под титры «Кто сказал, что дважды два четыре?» остался в памяти в куда большей степени ее фильмом — фильмом, где можно встретиться с Фрейндлих, получить от нее удовольствие, чем какие-нибудь «Анна и командор» (1974), где она полтора часа на экране.
Тот факт, что ее популярность зиждилась на желании услышать ее интерпретацию пусть и знакомых реплик, — оборотная сторона той медали, что талант Фрейндлих расцветает там, где надо дать откровенное, выпуклое, чистосердечное представление — сродни тем, что встречаешь в цирке. Ведь все ее лучшие героини: и Анна Австрийская, и мымра, и курортница, — устраивают цирк, потому что по тем или иным причинам не могут открыто попросить или законно получить любовь. Цирк же безобиден, и всегда можно отвертеться: это была просто игра. Одной из песен, которую ей навязали, «раз уж она играет в фильме», был номер в «Старомодной комедии»: «Парам-парам, забыть пора все наши споры и придирки: мы все дружны как детвора и все добры, пока мы в цирке». Это тепло жизни понарошку — и есть тема, которую она так пронзительно выразила, если искать таковую.
Приглашение на свободу
В мире иронии и щемящей тяги к духовности, которым был позднебрежневский Союз, эта тема откровенности в игре и игры в жизни резонировала очень сильно. В ней она может доводить до слез, и этим воспользовался Тарковский, завершая «Сталкера» (1979), по сути, театральным монологом Фрейндлих, когда она усаживается на стул, закуривает сигаретку и дает такой бенефис, ради которого на сцене гасят свет и помещают актера в центр единственного непотушенного прожектора. «Вы уже поняли, он — блаженный?» Эта женщина рассказывает нам о своей трудной любви и маленьком счастье. Это была очень верная гениальная кода. И совершенно не противоречащая теме Фрейндлих: она говорит это публике перед тем, как та покинет зал, готовя ее после трехчасового фильма к выходу в повседневность, но — не ему, который, когда проспится, опять пойдет играть в свой квест. Ему — никогда.
Это надрывало сердце, и особенно — потому, что произносилось этим слабеньким, ломким голосом. Есть в нем мальчишеская беззащитная требовательность, сродни той, что звучала — раз уж мы поминали «Оливер!» — в голосе 9-летнего Марка Лестера, когда он там пел «Кто купит для меня это чудесное утро? Кто-то должен купить!» Не случайно у Фрейндлих, переигравшей и Шекспира, и вот у Тарковского, самой культовой ролью оставался впервые сыгранный ей в 1969-ом Малыш в «Карлсоне» Театра Ленсовета. А из позднего она особенно пронзительна в «Оскаре и Розовой даме» (2004), где читает дневник умирающего в больнице мальчишки, который каждый день представляет себе еще один год своей возможной прожитой жизни. Так же как этим мальчишкам, всем ее клоунессам, мымрам, курортницам очень нужно, чтобы, когда цирк кончится, кто-то забрал их домой. И позаботился, чтобы они сохранили это чисто мальчишеское качество, о котором так прекрасно сказала она, отбиваясь от лекции главврача санатория о вреде курения и одновременно затягиваясь, в «Старомодной комедии»: «Это да, это соответствует истине. Но главный враг здоровья — это беспробудный сон, потому что можно пропустить массу любопытного. Ведь не станете же вы спорить, что жить на свете, в общем-то, довольно любопытно».
