Слово против действия
Фильм «Александра» — это первый в игровом кино физиологический очерк о чеченском стоянии. Но как если бы его сочинил, к примеру, Хайдеггер. То есть: обыкновения и расписания, лица и вещи, еда и курево, цвет и запах, интонации и гримасы, петли и пуговицы, житье и бытье. Но только вписанные в «бытие-к-смерти» и «экзистенциально-онтологические основания совести». Потому что именно Александр Сокуров, более чем кто-либо в современном кинематографе, мучим «необходимостью отчетливого возобновления вопроса о бытии». И при этом более, чем кто-либо, наблюдателен до той скрупулезной точности, что не оставляет реальности никаких шансов улизнуть.
Теперь понятно, как выглядят на чеченской войне: товарняк, походная койка, палатка, затвор, дорога, вещмешок, каша, салат, цветы, компот. Татуировка, нищета, тщета, хандра, повинность, я всегда хочу спать, у нас все разведенные, купите нам покурить и сладкого, а только денег у нас нет. Каково оно, во чреве БТРа, на скамейке у блокпоста, на базаре за шлагбаумом, в руинах, которые все же стены, а потому — дом. Героиня, ведомая Вергилием в камуфляже («Пойдем, еще чего покажу!»), осваивается в потустороннем мире много легче великого флорентинца: рассматривает все, что попадается ей на пути, спокойно и здраво, складывая одно к другому впечатления от тяжести автомата в руках или запаха псины в караульной будке…
Вообще-то если персонаж — мудрая старуха, то ей положено все знать и отвечать на вопросы. Александра отвечает только на один вопрос — когда командир спрашивает о причине ее приезда: Что Вас так обеспокоило? — Долго воюете. Привыкли. А все остальные вопросы — задает: Почему ты не женишься? Много убил? Разве можно человека в яму? Разве можно в нашем возрасте все начинать сначала?.. И последняя ее реплика, в самом конце фильма — когда провожающую ее Малику просит: Приезжай ко мне, в Петербург, поговорим. У меня к тебе много вопросов…
Вопрос — это единственный способ что-то сделать с этим вот «привыкли». Единственный способ пролить свет на привычный мрак, вырвать его из круга повседневной нормы, нерефлексируемого обихода. Это отчаянное, почти толстовское по непримиримости, усилие остановить безумие убийства: ежели они не хотят и мы не хотим, ежели все против и никто не за, то отчего этому невозможно остановиться? Кажется, у Сокурова есть вариант ответа.
Она властна и терпелива, заботлива и раздражительна, эта гордая одинокая старуха. Соскучившаяся бабушка, которая привозит внуку на фронт пирожки и банки с вареньем, — и одновременно образ-символ, Мать Солдата. Которая благословляет на ратный подвиг и оплакивает убийство — парадоксальность этого тоже привычна, а потому незаметна. Вот только солдаты, мающиеся у шлагбаума, никак в толк не возьмут, чего эта странная бабушка хочет: работа как работа, жизнь как жизнь, по дому не скучают, да и нет никакого дома. За шлагбаумом хоть немного, но попонятнее. А здесь, внутри, на острове, отграниченном от чужой ненависти уязвимой броней и развевающимся по ветру брезентом, даже это «мы» невозможно: — О чем надо думать? — О Родине. — О какой Родине?
В фильме нет чеченской речи, все говорят по-русски. Но языковой барьер между «Прошу: отпустите нас. Мы устали терпеть. Мы не можем вечно» чеченского юноши и «Терпение бесконечно» бабушки — никуда не девается. А между «Вас здесь не любят» бабушки и «Нас здесь не боятся» внука — еще непреодолимее. Все герои фильма ограничены, совсем по-хайдеггеровски, горизонтом языка. Каждый герой говорит одновременно и правду, и истину, но не в силах сказать что-то, что было бы правдой и истиной для другого. Диалог возникает, только когда слова сменяются действием. Внук расчесывает бабушке волосы. Одна бабушка помогает другой бабушке. Внук одной бабушки провожает другую бабушку. Внук одной бабушки стреляет во внука другой бабушки. Просто и понятно.
Война существует потому, что действие имеет однозначный смысл; это то, на что можно опереться. На войне только действие дает человеку шанс почувствовать, что он живой. И именно потому с ним почти невозможно что-то сделать слабому слову. И именно потому войну остановить почти нельзя. Но слово-вопрос — уже действие. Задать вопрос — значит поставить нечто под сомнение. Кажется, что фильм течет слишком ровно. Кажется, что не хватает эмоциональных кульминаций. Когда бабушка в финале забирается в ту же теплушку, которая привезла ее внуку, кажется, что за все время фильма не произошло. Но на самом деле произошло главное: были заданы вопросы: Почему ты не женишься? Много убил? Разве можно человека в яму? Разве можно в нашем возрасте все начинать сначала?..
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»