После ослепляющего завтра — «Солнце мое» Шарлотты Уэллс
В российских кинотеатрах в несколько урезанном виде (по требованиям новейших законов из картины изъяли два коротких эпизода) можно посмотреть один из главных дебютов 2022 года. О фильме «Солнце мое» и настройках памяти рассуждает Вероника Хлебникова.
Значительной частью жизни до эры гаджетов было то, что за окошком поездов, автобусов, машин сливается в неровную кромку зданий, перелесков, холмов, в монотонную линию горизонта, не задерживаясь в сознании и памяти иначе, чем обобщающее слово «поездка». Скользит мимо глаз в разлиновке дождя, в густеющей мгле. Видеть не замечая — сюжет ослепляющего фильма Шарлотты Уэллс, идущего дорогой прозрений. Обратная последовательность эдипова мифа, из под которого выбито основание вины, направляет эту поездку отца и дочери к морю в конце 90-х.
Софи не виновата в том, что ее отцу 31 год, что, возможно, он одинок, или слаб, или потерян, или зависим, или измучен, она о таком еще не может знать. Такое узнаешь, когда слова «одиночество», «хрупкость», «потеря» наполняются собственным опытом. У 11-летней девочки его нет, она всего лишь счастлива быть со своим столетним стариком, с которым нечасто видится. Он привез ее на короткие каникулы к теплому морю, она смотрит на него с радостью и смехом. Между ними нет натянутости, только обожающие взгляды, им естественно и весело любить друг друга, и это потрясающий дуэт артистов Фрэнки Корио и Пола Мескала. На ослепительном солнце нерассуждающей любви не видно причин для печали, его пятна неразличимы. У них есть видеокамера, и они снимают друг друга, а их снимают на полароид. От детской, влюбленной, невинной слепоты фильм освобождается сложной системой экранов, отражений, чужих горизонтов, временных скачков, совмещения пленки и видео.
Непоправимо уже то, что ни одна минута того августа не повторится
У девушки в курортном баре браслет на руке, она объясняет Софи: это значит «все включено». Это значит, что папе многое не по карману. Не по карману поменять номер, в котором только одна кровать. Мы узнаем, сколько стоит ковер в лавке, а потом увидим его в какой-то далекой темной комнате, где выросшая девочка ставит на него босые ступни. Это она, взрослая, смотрит эту историю другими глазами и воображает прошлое, как другая шотландка и режиссер, Маргарет Тейт, чью книжку мы видим в стопке отцовских пособий по медитации и тай-чи.
Детское зрение освобождает для безграничной радости. Прозрение взрослых придавливает, наполняя горечью. Дело не в содержимом кармана, и не в том, что случится нечто ужасное или непоправимое. Непоправимо уже то, что ни одна минута того августа не повторится, что улыбки, и смех, и дурацкие спичи останутся на видеозаписях — тенью, миражом, незаживающим ожогом счастья, которое можно припоминать, додумывать и довольствоваться жизнью под одним небом, примерно так, как все мы под богом ходим. То есть на максимально удаленном расстоянии, когда знаешь о тех, о ком думаешь, только то, что они, может быть, живы. Но и этого знания фильм не дает. В конце лета Софи встречается с катастрофическим «все кончается». Мы не узнаем, да уже и не нужно, виделись ли они после, писали ли друг другу, обнимались ли, пили ли вместе пиво, пели ли «их» песню из R.E.M, рассказала ли она ему про первую затяжку, если она закурила, и про секс.
То, о чем мы можем лишь догадываться, происходит не в кадре, в синтаксисе, и это распад
Разброд между видимым и происходящим, перепад зрений вплоть до стробоскопических корч создает атмосферу фильма, которая, в отличие от безмятежного солнца, пульсирует тревожащими точками, вкраплениями темноты. Это то, что покоряет у Сэлинджера. Симор Гласс на на мирном пляже весело и мило болтает с глупышкой Сибиллочкой, а потом поднимется в гостиничный номер и выстрелит в правый висок. У Шарлотты Уэллс девочка-дочка — нисколько не дурочка, и никто, разумеется, не стреляет. Просто здесь, как и в рассказе Сэлинджера, ничего не зависит ни от девочек, ни от глупости, ни от обаяния, ни от солнечных вспышек. Что-то страшное, чего мы не видим ни с надувного матрасика Сибиллочки, ни с нашего собственного горизонта зрения, просто происходит. Возможно, это ход времени, незаметно, без видимых причин уносящего детство или счастье, беспечную праведную слепоту, рожденную из блаженного незнания своей и ничьей судьбы.
Как и у Сэлинджера, в фильме происходит лишь то, что мы видим, и это любовь. То, о чем мы можем лишь догадываться, происходит не в кадре, в синтаксисе, и это распад, проникающий в расслабленный летний саспенс на турецком курорте без акул и отдыхающих жлобов. Папа, правда, может порой зависать в плавных движениях и очень глубоко погружаться, но к счастью, батискаф времени Уэллс не опускается до глубин подсознания. Здесь все на береговой линии, словно на ладони, и рыбка-бананка ловится отлично.
