Ад и Ева
Прекрасная обнаженная женщина, сирена, Лорелея, начало и конец мира, бродит, изгибая пленительное тело, по волшебной горе, в пустынном замке, ожидая возлюбленного, и ее одиночество заполнено неведомыми надеждами и мечтами, зыбкими, как наползающие со всех сторон туманы…
СЕАНС – 17/18
Прекрасная женщина, пронзенная болью неизбежной разлуки, спускается в подземелье, чтобы проводить своего возлюбленного. «Пока вы живете, буду жив и я…» — говорит он ей на прощание, отправляясь в свой грозный мир, великий мужской мир великих битв. Ее возлюбленный — Адольф Гитлер. Это было когда-то, и это происходит сейчас, в фильме Александра Сокурова «Молох».
«Молох», с виду вполне «нормальный», «обыкновенный» фильм — с историей, рассказанной подробно от начала до конца, с актерами, прекрасно исполняющими свои роли, — конечно, один из самых необыкновенных фильмов современности. Сокуров, взявшись за эффектный сюжет взаимоотношений Евы Браун и Адольфа Гитлера, озадачил себя нелегким трудом понимания. Он возжелал понять, как же это случилось, что Ева полюбила ад, душа потянулась к злу и жизнь распростерла объятия смерти. Не сам нацизм, но любовь к нацизму, в которой упорствует последнее столетие, стала объектом режиссерского внимания.
Одна чеховская героиня горько заметила, что если женщина некрасива, то ей говорят: «у вас красивые волосы» или «у вас красивые глаза». Так и с фильмами. Если автору фильм не удался, всегда хвалят что-нибудь отдельное и по возможности совсем безобидное, вроде операторской работы. «Молох» удался весь и совсем. Авторская воля — сильная до маниакальности — объединила участников и творцов картины в художественном высказывании такой убедительности, что хочется заниматься не разбором его достоинств и недостатков (впрочем, последних я в этом фильме не нахожу), а цепью дум и ассоциаций, им возбуждаемых. Настоящее произведение искусства, утверждал сокуровский тезка, Александр Николаевич Островский, вызывает у человека «целую перспективу мыслей».
Я рада не только тому, что огромный и осмысленный труд создателей фильма, обошедшихся без малейшей шумихи по этому поводу, оценен некими авторитетами, на которые принято ссылаться, но, главным образом, тому, что Сокурову удалось защитить достоинство Искусства Кино.
А как же немецкой Психее было не полюбить Гитлера, когда он — законное и ярчайшее дитя немецкого романтизма.
Жители Земли весьма разнообразны: одни служат Прекрасной Даме, другие веселыми ногами идут в бордель, третьи как-то исхитряются беззаботно совместить эти два занятия, четвертые совмещают, но печалятся о своем несовершенстве… что ж, отлично! А все-таки должна быть какая-то мера, какие-то весы, нечто вроде черты, четко отделяющей монастырь от кабака и страдание от цинизма. Сокуров служит, с пылом средневекового рыцаря, своей Прекрасной Даме — искусству кино в его идеальном измерении — и я не сомневаюсь, что такой огонь и такая вера будут вознаграждены. Сколько бы мне ни объясняли всеведущие люди, что подобный тип художника давно и безнадежно устарел, я говорю им: отойди от меня, сатана.
Но градус священного служения, сам по себе достойный уважения, конечно, еще не гарантирует ни внятности, ни полноты художественного высказывания. В «Молохе», помимо гармоничного сочленения всех составляющих кинопроизведения, есть еще и таинственный «миг удачи». Не берусь его разъяснять, но меня пленили разнообразие и острота эмоций, которые вызывает картина. Не припомню из киновпечатлений последних лет подобного сочетания ужасного, смешного, трогательного, отвратительного и прекрасного…
Прекрасен, разумеется, не Адольф Гитлер, а весенний день 1942 года и мрачно-романтический замок в Альпах, куда прибывает для однодневного отдыха верхушка нацистского рейха. Историческое время является в пространство фильма с чуть замедленной неотвратимостью адской машины. Точеная фигура женщины, бродящей по замку, еще не принадлежит времени, но его ядовитая тревога напомнит о себе то бравурным маршем, то свастикой на шкатулке, то разметкой военно-полевого бинокля, сквозь которую мы увидим силуэт Евы. И вот она сама, Госпожа Власть, без толпы, без мундира — компания немолодых, некрасивых, болезненного вида мужчин: многозначительный и сумрачный Царь горы, Гитлер (изумительная работа Леонида Мозгового), вредный и амбициозный карлик Геббельс (Леонид Сокол), похожий на разбухшего младенца тупой Борман (Владимир Богданов). Любому движению их пальца повинуются слуги, здоровые, красивые, отборные человеческие особи, закоченевшие в полном счастье близости к этим чертовым куклам. А весна и гора живут сами по себе, природа упивается своей равнодушной и величественной красотой, размягчающим теплом веет в воздухе, сизые туманы чаруют взгляд — многолетнее колдовство Сокурова над изображением довело образы природы в его фильмах до японской чистоты стиля и эффекта непосредственного присутствия: плоскость экрана источает аромат горной весны. Когда нацистские тролли кривляются и пляшут на выморочном «пикнике» под упадочную буржуазную музыку, их ничтожество и карикатурная комичность очевидны. Но монументальные, точно из скалы вырубленные охранники, похожие на сказочных великанов, уже нисколько не комичны — они берегут своих повелителей, как верные слуги горы и земли. А единственное существо, находящееся в полной гармонии с природой, ее пленительная белокурая дщерь, Ева Браун (Елена Руфанова) пронзена страстной любовной тоской по вождю племен этой земли.
Сокуров явно заворожен столь яркой мимикрией зла — но нисколько ею не обольщен.
Пусть в глазах его светится истинное, голое и абсолютное безумие, пусть он невыносим со своими страхами, маниями и деспотическими глупостями, пусть он уродлив, и его безобразное старое тело, одетое в майку и подштанники, смешно и отвратительно. Это — великий, непостижимый человек, гений, который превыше обыкновенной жизни, гроза истории — одним словом, настоящий романтический герой.
Всякий раз, когда мне доводится читать рассуждения о доброй, чуткой женской душе, чурающейся зла, хочется напомнить: после того, как женщинам разрешили голосовать, они выбрали Гитлера. Они и сейчас охотно выбирают разного сорта «гитлеров». Возле каждого «гитлера», как осы над вареньем, вьются тучи женщин, готовых жить с ним и умереть за него. Но виной тут не только имморализм природы — здесь зарыто дьявольское коварство, злая подмена, извращение основы духовных ценностей. Как могла Ева полюбить Гитлера? А как же немецкой Психее было не полюбить Гитлера, когда он — законное и ярчайшее дитя немецкого романтизма (так и В. И. Ленин, обожавший Чернышевского, Щедрина и Толстого, — законное дитя русской литературы), его оборотная сторона, его Тень.
Для немецких романтиков не было более ненавистной фигуры, чем тупой обыватель, филистер, живущий в обнимку с пивом и колбасой и не желающий идти на поиски голубого цветка. Вот и пришел тот, кто решил погнать всю нацию на поиски голубого цветка. Гитлер в картине Сокурова презирает все обыкновенное, пошлое, свидетельствующее о простых житейских отправлениях. Напряженно и воинственно он сочиняет тяжелую мрачную ткань своего поведения, где все — особо величественно, значительно, мистично. Но это не лицемерие. Напряженность необыкновенных значений живет в нем — и если сидя в ванной комнате он кричит «Небо уже близко!», обещая выбить из свинской немецкой нации склонность к пошлостям обыденной жизни, то кричит всем своим неизъяснимым существом.
Коли жизнь обывателя, лишенная поисков неба, достойна чистого презрения и ни для чего не нужна, к чему с ней церемониться? В разговоре с пастором (изящно-графичная работа Анатолия Шведерского), пришедшим просить милосердия для какого-то несчастного, Гитлер сравнит массы с мухами. «Сколько яиц откладывает муха? Несколько миллионов. Сколько яиц погибает? Несколько миллионов. То есть все яйца, которые отложены, все погибли. До единого. Но мухи-то живы!» — скажет он, скривив тонкие губы в саркастической усмешке. Сколько раз романтизм противопоставлял пошлому, гадкому и жестокому миру — возвышенного, духовно томящегося романтического героя! Отчего бы теперь романтическому герою не отомстить за себя? А прекрасной женщине — не увенчать своей любовью победителя, взошедшего на такие высоты?
Но если Ева окончательно возлюбит ад, нам придется в нем проживать.
Да, это подмена — лживая, коварная, жестокая. Сокуров явно заворожен столь яркой мимикрией зла — но нисколько ею не обольщен. Времяпрепровождение Гитлера со свитой в Альпах 1942 года становится вариацией на тему «власть на отдыхе» вообще, и это цепь блестящих и уморительных сатирических этюдов. Их прогулки и застольные беседы, ревнивые битвы малых вождей-идиотов, Геббельса и Бормана, за внимание великого идиота-Гитлера, их бескрайнее самодовольное убожество, абсурдность того, что ничтожества правят миром, историей, человеческими судьбами — все это воссоздано режиссером в совершенстве ненависти. Никогда не подозревала в Сокурове подобной сатирической силы — но он рассчитался с властью сполна, а может, и с какими-то собственными лирическими иллюзиями на ее счет.
Иной раз происходящее может показаться карикатурой, шаржем Кукрыниксов — скажем, в эпизоде, когда Гитлер в окружении великолепных горных снегов, на фоне романтического пейзажа, достойного кисти Каспара Давида Фридриха, справляет большую нужду, по-собачьи зарывая естественные отправления с невротическим возгласом: «Гадость, гадость!» (Сцена снята издали, увидена глазами стерегущего покой вождя охранника — тот вначале не верит своим глазам, а затем ухмыляется не без удовольствия.)
Однако памфлет — жанр незамысловатый, грубый; нет, Сокуров сплетает куда более затейливую повесть. Здесь сотворено с дотошной кропотливостью сумрачное и диковинное царство. Где неестественное поведение «людей», плавающих в тяжелом сизом воздухе замка наподобие глубоководных рыб, — вполне естественно внутри своей абсурдной логики. Это нам кажется, что три урода, с кретинической серьезностью обсуждающие, как засадить Украину крапивой, невозможны и немыслимы. А они были, обсуждали и имели все шансы это осуществить. Гады, словно выползшие из королевства кривых зеркал и не стремящиеся ни к какому правдоподобию, много раз пытались овладеть миром, и мир позволял им пытаться это сделать, и позволяет до сих пор. И здоровые национальные животные обслуживали их прихоти. И златокудрые феи ласкали их обвислые животики и мечтали о совокуплении с ними. Такова сила человеческого ослепления, нечувствительности к истине и могущество духа лжи и подмены. Черная, извращенная, поддельная романтика, овевающая фигуру Адольфа Гитлера, увлекла мечтательную Еву. Но если Ева окончательно возлюбит ад, нам придется в нем проживать.
Это, безусловно, произведение духа здорового, не обольщенного злом — но далеко не наивного.
А какие, собственно, к тому препятствия? И статная Ева, и ее подружка, жена Геббельса Магда (Елена Спиридонова), опытная красотка с лукавым всепонимающим взглядом, живут подле своих мужчин, в камерном мирке, ни о чем более не беспокоясь. Какая-то там война на востоке. У мужчин всегда найдутся отговорки, чтоб дома не быть. Когда вожди смотрят военную хронику, на экране видны две изящные тени — это, ничуть не интересуясь просмотром, болтают Ева и Магда, хихикая и злословя, точно две актрисы за кулисами, не занятые в спектакле. Зыбкий туман овевает их прекрасные, но неуловимые, будто размытые лица — так, в одном нашем детском фильме, Марья Искусница, заколдованная Царем-Водокрутом, повторяла «Что воля, что неволя — все равно, все равно, все равно…» Прикованная к своему Аду-Адольфу, отравленная злыми чарами, Ева обречена перед этой огромной, гипертрофированной черной волей, поселившейся в неказистом мужском теле и угрюмо сверкающей в очах и речах. Кто еще может так уверенно-небрежно кинуть на прощание: «Мы победим смерть» — и, не слушая возражений, отбыть с усмешкой безумия… Только великий человек, достойный великой любви.
Трактуя вслед за Тарковским кино как «запечатленное время», Сокуров от своего символа веры никогда не отступал, и сто семь минут, проведенных зрителем в его фильме, являют собой сложнейшее алхимическое действие, где исторический 1942 год, время съемок фильма и время его конкретного просмотра сплетены в прочную единую сеть. И если я упоминаю отдельно афористическое остроумие верного Сокурову сценариста Юрия Арабова, обаятельную точность художника Сергея Коковкина, понимание стилистики картины, которое проявили операторы Алексей Федоров и Анатолий Родионов, высочайший класс работы звукорежиссеров Владимира Персова и Сергея Мошкова, самоотверженный труд полного перевоплощения, принятый на себя Еленой Руфановой и Леонидом Мозговым — то из удовольствия благодарить за удовольствие, поскольку на самом деле «Молох» на составляющие не делится. Машинистка, возвращая Томасу Манну перепечатанную рукопись «Иосифа и его братьев», сказала: «Ну, наконец-то я знаю, как все было на самом деле». Манн считал это наилучшей из возможных похвал. Вот что-то такое хочется сказать и о сокуровском «Молохе».
Горы и Гитлер
Это, безусловно, произведение духа здорового, не обольщенного злом — но далеко не наивного. Он глядел в бездны, он знаком с жаром черного соблазна, он знает, какую зловещую и густую тень отбрасывает цивилизация, давшая свободу индивидуальной воле в условиях гигантского размножения фиктивных человекообразных существ и темных колыханий масс под неведомыми космическими лучами.
Александр Сокуров — устойчивая к внешним воздействиям, саморазвивающаяся художественная система — создал фильм, который никто не заказывал, не просил и не ждал.
И увидел мир, что это хорошо.
