Интервью
Никита Смирнов
Никита Смирнов

Александр Абатуров: «Я увидел — армии не перемолоть личность»


«Сын». Реж. Александр Абатуров. 2017

— Отправная точка «Сына» — трагическое, личное событие. В какой момент ваша реакция на смерть двоюродного брата стала складываться в фильм?

— Я был не в России в день, когда пришло известие о гибели Димы. Позвонил его родителям — тете Наташе, дяде Саше. Состояние мое было шоковым, и получилось так, что они проявили большую силу духа, чем я. Тетя Наташа расслышала, что я в неадекватном состоянии. И, наверное, чтобы как-то мои мысли направить в другое русло, сказала: «Теперь ты нам должен фильм».

— То есть, фильм в некотором смысле стал механизмом проживания этой трагедии?

— Не сознательно, потому что я не воспринимал фильм как терапию. И, конечно, не сразу. Сначала думал, что не справлюсь, было очень тяжело. Со временем фильм помог эту непростую энергию как-то канализировать, создать ощущение, будто ты что-то делаешь, когда на самом деле ничего сделать и нельзя. Будто бы все мои художественные потуги впервые оказались по-настоящему важными для меня и близких.

Работа над фильмом продолжалась четыре года, и все это время длился мой траур. День за днем приходилось всё это проживать: во время съемок, при монтаже, когда раз за разом я просматривал материал. Очень помогали все, кто работал со мной над фильмом, кто поддерживал меня в этот период.

— То есть, со стороны родственников было понимание, что этот фильм нужно сделать. Ваш взгляд на родителей Димы в фильме — очень пристальный, трудный даже для зрителя.

— Еще до съемок мы много говорили о том, почему я хочу показать именно их. О том, что всё это будет сделано ради Димы. Его родители — скромные люди, это простая семья. Поначалу они не очень понимали, чем их личность может быть интересна.

«Сын». Реж. Александр Абатуров. 2017

— Надо полагать, что совсем иначе было с военными. Как вы выстроили отношения с солдатами?

— Я провел с ними много времени, потому что для меня важнее было снимать их, а не сидящих в кабинетах генералов и командиров. Эти парни, которые валяются в грязи, рискуют жизнью, знали Диму, у него вообще было много друзей. Я делил с ними быт, мы вместе проводили будни, тяжелые и морально, и физически. Было непросто держаться на уровне, но без этого было невозможно выстроить уважение. Мне кажется, в итоге они очень хорошо меня приняли и показали свое доверие, за что я им очень благодарен.

— Вы, насколько я знаю, не служили?

— Нет. И вы должны понимать, что для военных гражданский — это человек из другой вселенной. Я не скрывал того, что не служил, не пытался кем-то казаться. Ребята принимали меня открыто, как своего, но я оставался тем, кем являюсь.

— В фильме есть мощная часть с финальными испытаниями, которые нужно пройти, чтобы получить краповый берет. Вы показываете пробег по пересеченной местности, где солдаты буквально теряют сознание от усталости. Это испытание вы тоже в определенной степени разделяете, бежите рядом с ними. И возникает чувство, будто это и ваше испытание.

— Мы снимали два года, два экзамена: первый раз с оператором, второй раз я делал всё сам. Я хотел, чтобы зритель прочувствовал, из чего состоит жизнь этих ребят. Поэтому мне нужно было бежать вместе с ними, быть рядом. Фундаментально мой фильм — о жизни и смерти, и эти понятия очень физические, связанные с нашим телом. И это физическое ощущение я пытался передать. Так что, побегать пришлось. Было тяжело, но сзади ехала «таблетка» с медиками, которая подбирала упавших. Когда я уже не мог бежать, она помогала. К тому же, мне надо было снимать и отстающих, а потом быстро догонять тех, кто бежит впереди. Так что это был одновременно и долгий забег со всеми, и мой собственный спринт. Иногда я сдавался и садился в «таблетку».

Александр Абатуров

— В сцене вручения беретов один из солдат падает. То есть, это происходит сразу после экзаменов?

— Весь комплекс испытаний и последующее награждение происходят в один день. К сожалению, я не нашел способа показать это. Там всё случается очень быстро, без пауз. Они выбегают в шесть утра, а вручение беретов происходит около трех часов после полудня. То есть, в течение восьми часов они бегают, прыгают, отжимаются, лазают и стреляют, дерутся. Думаю, что тому солдату просто отбили ноги в последних спаррингах.

— Как устроены спарринги?

— Уже после марш-броска, штурмовой и прочего проводят четыре, кажется, спарринга. Те, кто уже с беретом, кто не устал, знают, что ноги к этому моменту уже забиты, и бьют по ногам. Не знаю, зачем они это делают.

— Фильм в том числе повторяет тот путь, который проходил Дима: вы как бы идете по его следам. В этом смысле часть с испытаниями, со спаррингами приобретает сложное значение. У вас было какое-то ощущение, вызванное этим пониманием?

— Да, потому что фильм и старается рассказать историю Димы, его последних месяцев жизни — такова была моя основная задача. Но Димы с нами больше нет, поэтому его жизнь должна была проявиться через других людей: через родителей, коллег по армии.

Когда я начал съемки, осознал, что очень мало знаю о том, что происходит на Северном Кавказе, и что значит подготовка в армии. Я хотел разобраться — с этого всё и началось. И когда я находился там с ребятами, само собой, через них я в некотором роде видел Диму, и они тоже были как будто моими двоюродными братьями. Это странное чувство: иногда мне становилось почти радостно — я чувствовал связь с братом, когда находился с этими парнями в лесу или где-то еще. Но было и тяжело.

Что касается спаррингов, мне помогала мысль о том, что для парней это часть жизни. «Разбитый нос или губы? Заживет, дело времени». Но уровень насилия, в который они погружены, просто зашкаливает. Это очень суровая жизнь, и я не думаю, что люди вообще должны это проживать. Хочется, чтобы все занимались более приятными вещами. Но на сегодняшний день молодые люди разбивают друг другу лица.

— Когда вы показываете командование, возникает ощущение ответственности, застёгнутости этих людей перед камерой.

— Мне сложно судить, насколько они были сдержаны на камеру: скорее, просто играли свою роль перед солдатами. Это роль патриотического заряда, довольно лобового. И эту плоскость я попытался отразить, например, в эпизоде, где с пламенной речью выступает генерал, у которого глаза — стеклянные. Или в сцене, когда новобранцы отвечают на вопросы про Калашников, и делают они это как школьники, которым задали монолог Чацкого.

«Сын». Реж. Александр Абатуров. 2017

— Спрашиваю, потому что вашу работу нельзя назвать «антивоенной» в привычном смысле: там нет каких-то ужасов и даже повседневной грубости, к которой мы привыкли по другим фильмам.

— Мне не хотелось делать антивоенное кино, потому что это тоже форма пропаганды, если считать за пропаганду любой намеренный перекос действительности и обман. Армия — очень большое слово, которое многое в себя вбирает. Для меня в нем, прежде всего, эти молодые парни, часто из деревень и далеких уголков родины. Они практически заложники ситуации, и они же лучше всех знают, что такое армия и что там бывает нехорошего. Поэтому, кстати, антивоенные фильмы как раз любят смотреть сами военные: они же ее первые, прямые жертвы.

— Мы говорили о том, что этот фильм снимался для Димы. Однако в первой версии вступительный титр не сообщал зрителю, что Дима —ваш родственник. Почему?

— Это долгий момент. С одной стороны, мне не хотелось выставлять себя на передний план, делать это историей о моем горе. За несколько дней до фестиваля я поменял титр, и в нем уже говорится, что 23 мая погиб мой двоюродный брат Дима. Но само слово «двоюродный брат» мне очень не нравится. Мы всегда называли друг друга братьями, но так я написать не мог, возникла бы неясность с эпизодами о родственниках.

— Получается, что это изначально было осознанное решение. Сейчас, напротив, есть тенденция личного высказывания, и у вас было на него право. Но вы себя изымаете из повествования — при том, что в более ранних «Сонных душах» ваш голос как раз есть. Здесь ваше отсутствие особенно чувствуется в сцене, когда ребята рассказывают о том, как Дима погиб.

— Это позиция, к которой я пришел естественным путем. И поменять титр скорее пришлось ради правильного понимания истории. Я всегда относился с большой иронией к персональным фильмам про семью: часто там происходят какие-то странные вещи, сведение счетов и так далее. Если бы четыре год назад мне сказать, что я свою семью стану снимать, я бы рассмеялся. Но жизнь повернулась вот так.

Для меня «Сын» находится в постоянном напряжении от сдерживаемых чувств. И я бы не хотел, чтобы он толковался как холодный, снятый на дистанции. Это совсем другое состояние. Я хотел проявить себя через звук, через кадр и склейку: в них меня достаточно. Но, кстати, там есть одна моя фраза, когда я что-то мямлю про то, что солдатам в камеру надо смотреть. В сцене, когда мы с ребятами играем в «гляделки».

«Сын». Реж. Александр Абатуров. 2017

— Кто-нибудь у вас выиграл?

— Да, потому что у них есть закалка. Они просто замирали и не двигались настолько долго, что я уже не находил себе места и говорил: «ладно, всё, я проиграл».

— В фильме очень хороший звук, и сам кадр кажется подготовленным, а склейки создают ощущение, что там работают сразу две камеры.

— Две камеры были только на экзамене, причем только на одной из двух съемок. Но на то были простые причины: очень много народа, все бегают и прыгают, постоянно что-то происходит — трудно уловить эти моменты.

На съемках я стараюсь максимально быстро понять, что происходит, предвидеть в этом сцену. В голове происходит монтаж в реальном времени: собирается раскадровка, и ты действуешь, исходя из монтажных импульсов. Учитывая, что вещи происходят непредсказуемо, здесь и сейчас, эта задача становится похожей на гимнастику. Проще было в казармах: там много ожидаемого. В армии время постоянно скачет и пляшет — оно то проходит очень активно, то требует, чтобы ты замер и несколько часов не двигался. Вся работа происходит в этих двух регистрах.

Еще мне помогал мой близкий друг Артем Петров, с которым мы вместе снимали «Сонные души». Его знают мои родственники, и он очень помог, например, в некоторых семейных сценах, где было необходимо мое присутствие как части семьи.

— Расскажите свои ощущения от того, что фильм попал на фестиваль.

— Конечно, я очень рад, хотя этим трудом занимаются продюсеры, и это происходит скорее помимо меня. Фильм живет во взгляде зрителей, он живет, когда его смотрят. Иначе это фильм мертвый. В этом моя основная радость — показать, разделить свой фильм со зрителем.

— При этом фестивальной судьбой «Сына» занимаются ваши французские коллеги?

— Да, финализация, DCP, фестивали — это французская часть производства. Мне очень близки ценности французов, их убежденность в свободе выражения, приветливость в отношении инноваций. Мы много работаем вместе, и получается хорошо, потому что есть базовое уважение к автору. И обидно от того, что во Франции судьба моего фильма «Сонные души» сложилась куда более благополучно, чем в России.

«Сын». Реж. Александр Абатуров. 2017

— Но вы хотели бы рассчитывать на российские показы?

— С одной стороны, я привык смотреть шире государственных границ: я сибиряк, и весь мир моя тайга. С другой, это русский фильм о России, об аспектах нашей культуры. Но сами понятия «сын», «жизнь» и «смерть» принадлежат всему человечеству. Таких историй, как моя, очень много, и они не заканчиваются на России: то же самое происходит в Америке, Франции, в Германии — везде, где есть армия и сохраняются империалистические наклонности.

В «Сыне» армия — это жесткий механизм, который старается перемолоть этих молодых людей, которых показывает камера, привести их к общему знаменателю и стереть личность, оставив пространство лишь для выполнения приказов.

Но, когда я стал снимать всё это, то увидел — армия не справится со своей задачей. Живая душа всегда остается. И я был очень рад это узнать: что каждый сын, каждый человек — это всегда отдельная личность, что бы ни случилось.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить