7


В  заимоотношения с актерами, метод работы с актерами, что суть одно и то же,- действительно их очень отличает. У Бергмана это уникальная способность одновременно отдельного и общного существования: совершенная независимость мира, готового к обороне. Я думаю, что это имеет отношение как к эстетике Бергмана в целом, так и к способу существования его труппы. Мне кажется, что он находит актеров необыкновенно легко, гениально и точно использует их, но не подавляет. Потому что он использует их необыкновенный профессионализм, их художественный дар — но не человеческий материал, из которого они сделаны. Это видно по тому, как легко его актеры переходят в чужие руки, продолжая замечательно работать и самоосуществляться. Они способны существовать отдельно, но с ним раскрываются идеально. В каком качестве нужен ему актер? Думаю, что прежде всего в качестве понимающего его профессионала — но не подручного материала. И понимающий его профессионал должен уметь в данную минуту отдать экрану все то, что от него потребуется: и душевное состояние, и телесное начало.

Если же говорить о Тарковском, то он использовал актера безжалостно, дико. Он эксплуатировал в них личное, человеческое, беззащитное. Я понимаю, почему судьбы Бурляева и несравненно более сильного Солоницына были сломаны. Я понимаю, почему Банионис возненавидел его на всю жизнь после «Соляриса». Я думаю, что у Бергмана не происходит такой ломки актера, актер у него не должен переходить некие трагические и страшные рубежи. Они, конечно, не избавлены от страданий, свойственных актерской профессии в принципе, но они испытывают их как профессионалы, как труппа. От них требуется отдача ремесла и дара — но не более того. Тарковский же всегда требовал большего.

И, вероятно, эта разрушительность связана с ощущением долготы жизни и, напротив, предчувствием отмеренного срока, которое у художника всегда есть. Бергман, слава Богу, еще жив, и у него ясная судьба, длинная, если так можно сказать о судьбе. Длинная, долгая, протяженная. Андрей интуитивно знал о себе, что все будет коротко, быстро, и у него каждый фильм был как последний. С этим ощущением себя во времени, а также с присущим ему чувством ответственности, обязанности перед миром он не мог относиться к фильму, как к профессиональной работе. В нем было это чисто русское стремление непременного и полного выражения себя и мира в каждом фильме и каждом кадре, и потому процесс создания фильма был для него мучителен и мучительны взаимоотношения с теми, кто был рядом с ним. У Бергмана принципиально другое чувство времени: ощущение его запаса. Возможно, он сам себе его создал — но очевидно то, что именно внутренний ритм, который он ощущал, позволил ему относиться к каждой картине лишь как к картине, которую он делает в данный момент, и требовать от других ровно той отдачи, которая необходима в данный момент — не больше, но и не меньше. Никак не забывая о том, что завтра наступит другой день, и другая работа, и силы всем еще понадобятся. Мы ведь не знаем, что было бы с Тарковским, не уйди он так рано. Не предчувствуй он, что все именно так и произойдет…


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: