«Шультес», во-первых, возвращает нашему кино подлинную киногению: изображение у Бакурадзе важнее всего остального, включая сюжет и драматургию. Во-вторых, он возвращает киногению, пластичность и ритмическую протяженность нашему изуродованному, «антикинематографическому» пространству, причем делает это без педали. Именно по «Шультесу» впоследствии будут судить о том, как выглядела Москва нулевых. Среди прочего в картине визуализировано давно назревшее ощущение, что этот перенаселенный, перестраиваемый, отрицающий собственную историю город-муравейник и город-молох ближе к Китаю, чем к Европе. В-третьих, сюжет с амнезией точно описывает «ситуацию зависания», в которую, как в ловушку, то и дело попадает житель мегаполиса, чей опыт не накапливается и оттого все время повторяется, не рождая при этом ощущения повтора.
