Кино для Балабанова — форма наркозависимости, а также способ преодоления метафизических и вполне конкретных фобий. Интимность «Морфия» в том, что кино — еще и самоубийственный наркотик, дающий короткое забвение. Неслучайно врач-морфинист стреляется в синематографе и под гогот зала. Образ врага, который у Балабанова ассоциируется с карикатурным евреем — членом РСДРП, сочетается с отсутствием всяких иллюзий насчет русского народа. Трагическая картина. Но по-прежнему актуальным остается вопрос, заданный Маяковским в его статье «Два Чехова»: «Как гражданина отличить от художника?» Прозрачную лаконичную режиссуру, чувство ритма, изумительные концовки эпизодов невозможно сымитировать или стилизовать. «Морфий» — фильм не эстетский и не китчевый, а эти понятия зачастую сходятся. Эстеты не портят свои произведения. Балабанов же, невротически впрыскивая ксенофобские мотивы, их портит. Усугубляя персональную и режиссерскую тягу к запечатлению распада.
