«1917» — Декорации военных действий
В кинотеатрах — «1917» Сэма Мендеса, один из главных претендентов на «оскары» в этом году. О своей попытке увидеть в фильме что-то помимо антивоенной драмы или операторского квеста пишет Василий Степанов.
Военную драму о путешествии двух капралов по окопам и «ничьей земле» одни называют ювелирно поставленной, виртуозной, технически безупречной. Дежурно хвалят за натурализм. «1917» эффектен на манер первого британского танка Mark I, остов которого тоже появляется в кадре — этакая махина! Грохочет, ползет, может даже стрельнуть.
«1917» — Фильм глазами историка
Другие клеймят фильм за театральность, уличают в пошлости, усматривая в нем вопиющее неправдоподобие.
Последнее обвинение особенно тревожит, учитывая изобразительный метод, выбранный режиссером Сэмом Мендесом и оператором Роджером Дикинсом. Эффект съемки одним кадром призван верифицировать длительность запечатленного момента, деформировать наши представления о кинематографической условности, заставляя понимать и принимать кинореальность иначе, укреплять доверие к ней. Но почему так ясно различим привкус ирреальности происходящего, который явно можно было бы ликвидировать, сыграв по принятым в батальном жанре правилам? Ведь батальный жанр — это прежде всего игра масштабов. Поэтому монтаж так уместен: большое видится только на фоне малого, а эпос — гиперболы и литоты, замедления и ускорения времени.
От меня ускользает смысл слов «ювелирный» и «виртуозный». Не каждую вещь так назовешь. Может ли быть «виртуозным» грузовик? А «ювелирным» небоскреб или мост? Ювелирно поставленная военная драма — это как? Впрочем, так же трудно распознать границы пошлости. Пошлость — это что? То, что большинство сочло виртуозным? Приевшаяся тонкость? Что-то вертится на языке и в голове, но боюсь попытка дать точное определение смутным понятиям может далеко завести.
Между тем, фильм по-настоящему тревожит. В его напористой фальши слышится какой-то искренний надрыв — ну, не может же быть, чтобы все это было не нарочно? Тут действительно все умышленно. И дешевый символизм (вроде скошенного войной вишневого сада), и маски, которые на пару минут надевают блестящие британские актеры Колин Ферт, Бенедикт Камбербатч, Марк Стронг, Эндрю Скотт. И драматургия компьютерной игры, которая обезоруживает своей функциональностью: беги, капрал, скажи гражданам Лакедемона, чтобы… а по дороге подои корову, напои младенца, поговори с капитаном Смитом, узнай важную информацию и т.д.
Нет ли в этой последовательности квеста подвоха?
Конечно, есть. Однокадровая съемка, как уже было сказано выше, разрушает привычную кинематографическую условность, а точнее деформирует ее рамки, превращает ее в условность другого рода. Условность сна, например. Вспомните, как стартует «Русский ковчег»: «Открываю глаза и ничего не вижу… Что со мной произошло? Не помню. Где я?»
История в интерьере
Выйти из сна невозможно. Во время просмотра остро ощущается зрительская несвобода. С фильмом и камерой, которая вроде вольна бежать в любую сторону, но приклеилась к главным героям, впору разбираться топологам — из этого кино не выйти: зрителя заперли не просто в темном кинозале, а в видоискателе, его лишили иллюзии всевидения. Дайте Роджеру Дикинсу премию, но не за операторскую работу, а за этот сковывающий монтаж. Твоя голова не свободна, она поворачивается по приказу, как во сне. Тебя волокут силой через декорации окопов, бутафорию трупов и компьютерные задники. Но не бойся. Ведь это не-реальность, и она ощущается в каждом шаге. Поэтому деланный ужас фильма не очень смущает. Ну какой ужас, если рядом бежит оператор? С ним-то мы точно в безопасности. Поэтому не работает и антивоенный пафос. Хотите антивоенное высказывание на материале Первой мировой? Посмотрите «Они никогда не станут старше» Питера Джексона.
Почему-то мы привыкли думать, что непрерывная работа киноаппарата дает эффект присутствия. Скорей уж, это эффект отсутствия, отключенности от жизни, которую транслирует экран. Может быть, поэтому так отчаянно старается композитор Томас Ньюман в бессилии преодолеть герметичность фильма жирным, назойливым саундтреком?
Не знаю, что и думать.
Самый интересный отклик на «1917» я прочитал в фейсбуке на странице автора «Радио Свобода» Константина Львова, который в связи с фильмом вспоминает о метафизическом и даже поэтическом измерении, которое обрела Первая мировая в истории культуры, и трактует путешествие капрала Скофилда как посмертное — а не убил ли этого героя немецкий стрелок после переправы? Пожалуй, такая интерпретация действительно оправдала бы и фантазм однокадровой съемки, и показную склейку в середине фильма, и прямолинейный символизм.
