«Три дня Виктора Чернышева»: После великанов
Прощайте, мы все улетаем
В страну, где тепло и светло,
И с нами храбрец Буратино,
И с нами папаша Карло…
Куплет песенки, которой заканчивается «Золотой ключик» Александра Птушко, доносится из черно‑белого телевизора. Перед ним — Антон (Лев Прыгунов), сын, брошенный когда‑то отцом, презирающий его, но все же щедро принимающий папин подарок — пятьсот рублей на свадьбу, которую сам же придумал, чтобы наказать непутевого родителя («большие деньги» на «первое время»). Фигура живого и неловкого «папаши Карло», выстругавшего себе сыночка, продавшего и букварь, и курточку, незримо проступает за спинами персонажей «Трех дней Виктора Чернышева» — потерявшегося поколения послевоенных буратино.
У титульного героя (Геннадий Корольков) отца нет вовсе (погиб на фронте), но отсутствие, как это часто бывает, значимей присутствия. Виктор Чернышев — неплохой парень, школу окончил, токарем работает, на картошку ездит, на собраниях комсомольских сидит, в армию скоро пойдет… Но ожиданиям не соответствует. Ни своим, ни общественным. Ну никак не соответствует! «Сами примитив, а мечтают о сложном», — говорят они о других, думая о себе. Что делать, если ничего не хочется и ничего не нужно? До них жило поколение великанов. Выигравших войну, пославших человека в космос. А что осталось им, нынешним двадцатилетним?
Читайте также
«Вместо воспетых культурой шестидесятых мечтателей, лириков и правдоискателей — скучающая, апатичная, болтающаяся по дворам и простаивающая в подворотнях молодежь. Эти не станут до хрипоты спорить об идеалах революции… Образ города так же стерт, как и внутренний облик самого Виктора Чернышева, равно открытого добру и злу. Вроде те же московские улочки и дворы, что и в фильмах по сценариям Геннадия Шпаликова, — да только воздух здесь не тот, он словно напоен невысказанной тревогой».
Витя хочет отвязаться от отца‑призрака, который маячит за плечами, задобрить его, чтобы отстал, — скажем, дарит часы заехавшему из деревни дяде Павлу (Алексей Чернов), чтобы совесть притихла, — тот пахнет родиной и временем. Отдает ходики, а часы по‑прежнему тикают в голове. Время идет, и фигура старшего все еще маячит где‑то рядом, как бы на заднем плане: о нем напоминают и фотографии в чужой избе (послали на картошку), и военно‑патриотический сеанс в кинотеатре, и случайный покупатель‑фронтовик, одергивающий Витиных приятелей в винном отделе («А ты знаешь, что ты фашист?»). Витя, конечно, по его собственным понятиям, никакой не фашист, бить первым не будет. Но и не остановит того, кто ударит. Не одернет.
Что это за поколение — советские бэби‑бумеры? Чернышев — 1946 года рождения, как выясняется в милиции, которая назойливей любого взрослого: «Взыскания были? Благодарности? Тебе вообще‑то что‑нибудь нравится? Тебя вообще‑то что‑нибудь интересует? Да или нет?» Их сверстники вне СССР хотели бы перевернуть мир. У них к нему счеты. Советские двадцатилетние плывут по течению и еще подгребают, чтоб быстрее добраться до финиша. «Три дня Виктора Чернышева» иногда называют ответом на «Мне двадцать лет» Марлена Хуциева. Мол, три года разницы — и такая перемена в интонации. Мечты сменились разочарованием, умытый дождями асфальт — осенней пылью, движение — стагнацией («подпираете стены?»). Диалог со старшими — взаимной глухотой. После спора с другом, который жаждет проучить бросившего семью отца, Чернышев приходит домой и спрашивает маму: «Мама, ты меня любишь?» «Ты спать будешь?» — отвечает мама.
Эта апатия была предсказуема, еще в 1960‑м ее угадал Роберт Рождественский:
Парни
с поднятыми воротниками,
в куртках кожаных,
в брюках‑джинсах.
Ох, какими словами
вас ругают!
И все время удивляются:
живы?!
Только через год взмоет ввысь «Восток‑1» с Юрием Гагариным на борту, но поэт прозорливее прочих — он знает, что даже поднявшемуся к звездам первому космонавту предстоит мотаться по круговой орбите. Как и космонавтам после него.
«Три дня Виктора Чернышева» — небольшой участок стабильной, как под копирку, орбиты обычного советского человека: детский сад, школа, пионерлагерь, металлолом, политинформация, женитьба… Разговор о пятистах рублях, кстати, происходит в кафе, нависающем над велотреком. Велосипеды, как космические спутники, набирают скорость и мчатся по заданной и замкнутой траектории. Начало рабочей недели, конец рабочей недели. А между ними — немой вопрос, который задает себе вольно или невольно каждый. Не только простой советский токарь Виктор Чернышев, но и, скажем, простой английский токарь Артур Ситон из фильма Карела Рейша «В субботу вечером, в воскресенье утром» (1960). Только вот ответят они на него по‑разному.
