Феномен Пражской весны. Масарик, Маркс и Сенека
«Старики на уборке хмеля». Реж. Ладислав Рихман. 1964
Их называли «людьми января»: то, что вошло в историю под именем «Пражской весны», началось в январе 1968 го. Они были коммунистами, но далеко не во всем — единомышленниками, хотя на портретах и лозунгах августовских дней 68 го стояли вместе: словацкий функционер Александр Дубчек, обаятельная улыбка которого стала символом «человеческого лица» чехословацкого коммунизма, герой двух мировых войн и убежденный советофил Людвик Свобода, один из вождей Пражского восстания, впоследствии осужденный на 15 лет как «враг народа» Йозеф Смрковский, такой же бывший зек, «железный» Густав Гусак, любимец студентов Честмир Цисарж, врач и боец испанских интербригад Франтишек Кригель, сторонник «третьего пути» в экономике Ота Шик. От их имени осуществлялись те преобразования и давались те обещания, которые в 68 м едва не потрясли до основания весь социалистический лагерь.
Однако ни январь, ни последовавшая за ним весна не были бы возможны без поколения тех, кто годился «людям января» в младшие братья или даже в дети. Родившиеся в 1920 е или в начале 1930 х встречали приход к власти в Чехословакии коммунистов в 1948 году, как правило, восторженно. Захваченные пафосом строительства юной справедливой жизни, они уперлись в бетонную стену позже, и взрослели в попытках что то с этой стеной сделать. Эти попытки превратили Чехословакию шестидесятых в одно из интереснейших мест Европы. Идеологи неомарксизма Иван Свитак и Карел Косик; главный редактор «Литературной газеты» Милан Юнгман, блистательный публицист Антонин Лим и молодой директор Чехословацкого телевидения Иржи Пеликан; Павел Когоут, Людвиг Вацулик, Милан Кундера, на съезде Союза писателей в 1967 м выступившие против цензуры; автор абсурдных драм Вацлав Гавел; а еще, конечно, кинематографисты. Среди них, например, Ладислав Рихман, в 1964 году выпустивший мюзикл «Старики на уборке хмеля», герои которого еще на поколение моложе, чем протагонисты культурной «оттепели» 1960 х — это школьники, когда то начавшие учебу в классах с портретами Сталина. За десять лет это поколение доросло до вопросов, вроде того, что задает героиня юноше, в которого она влюблена: «Масарик, Маркс и Сенека — как это сочетается?» Речь идет о книжных увлечениях, конечно, но не только о них. Возможно, ключ к разгадке феномена Пражской весны именно в ответе на этот вопрос. Ведь ее главными героями в конце концов стали именно подростки и студенты — они писали на стенах «Идите домой» и спорили с советскими солдатами. Их фотографировал Йозеф Куделка.
Из серии «Вторжение: Прага 1968». Йозеф Куделка. 1968
Самое благонадежное из трех имен, кажется, Маркс. Но именно слова Честмира Цисаржа о том, что «ленинизм обедняет марксизм» были восприняты в Москве как страшная крамола. Путь чешских интеллектуалов к «иному Марксу» начался задолго до 68 го. Для чехов социализм был не абстракцией из речей Брежнева, не тоннами чугуна и стали, ради которых следовало отказаться от свободы и многообразия. Социализм был частью идейной палитры чешского общества задолго до прихода к власти коммунистов. Триумф 1948 го воспринимался многими как естественный итог чехословацкой истории. «Оба наших народа всей своей историей были подготовлены к социализму», — как выразился Вацулик. Триумф, впрочем, обернулся установлением откровенно вассального по отношению к сталинскому СССР режима под лозунгом «Все по образцу Советского Союза!» Частушки да колхозы, враги народа и мавзолей.
Читайте также
Вместо компромисса: Олег Кашин о Праге-68
«Странное занятие быть адвокатом Брежнева, но я думаю, да, он чувствовал себя именно человеком, удерживающим завоевания 1945 года, последним фронтовиком, который удерживает рубежи.».
«Проникающее ранение»: Восемь человек на площади
«Тени людей, ровно в полдень 25 августа развернувших плакаты „За вашу и нашу свободу!“, „Мы теряем лучших друзей“, „At’ žije svobodné a nezávislé Československo!“ („Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!“) — прежде, чем их плакаты сломали, им самим заломили руки, выбили зубы, — тени этих людей, стоявших несколько минут на Красной площади, превращаются в памятники».
Ситуация изменилась к концу 1950 х. По мере освобождения от сталинского наследия все больше чехословацких коммунистов сомневалось в необходимости учиться у Москвы социализму. Доклад Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда после их поездки в СССР в середине 1960 х — удивительный документ в защиту социализма от советской практики его построения, написанный будто языком попавших на отсталую планету прогрессоров из книг Стругацких. Чехословакии в нем предлагается взять на себя роль спасителя, который может найти верные экономические и этические рецепты выхода из тупика, грозящего мировому коммунистическому движению.
Значительную часть чехословацкого общества объединило стремление разобраться с последствиями сталинизма, но при этом большинство интеллектуалов 1960 х было убеждено в прогрессивном характере социалистического строя. Идея национального «мессианизма» в сочетании с гуманистическим идеалом — это уже не Маркс. Это Масарик. Создатель современного Чехословацкого государства вплоть до 1968 года официально считался буржуазным реакционером. Голос чешской нации в мировой симфонии должен был быть голосом демократии и гуманизма, считал Масарик.
«Старики на уборке хмеля». Реж. Ладислав Рихман. 1964
А выход на «мировую арену» в сфере идей называл прививкой от зацикленности на мелких собственных проблемах и порабощения нациями, которые способны генерировать собственные большие идеи. Его мысли почти дословно повторил на уже упомянутом съезде писателей прозаик коммунист Кундера: «История нашей нации — через демократию, фашистское рабство, сталинизм и социализм содержит в себе все самое важное, что делает XX век XX веком. Это позволяет нам ставить, возможно, более важные вопросы, создавать более исполненные смысла мифы, чем те, кто не прошел этим трудным путем».
А что же Сенека? Символ большой европейской культуры, в авангарде которой видели себя чешские марксисты; формировать ее, а не просто следовать за ней, призывал Масарик. Не только отсылка к античной культурной традиции, но и совершенно ясный этический ориентир: «Благо не в том, чтобы жизнь была долгой, а в том, как ею распорядиться». «Борись, чтобы выполнить долг, раз уж взял его на себя».
Третьим высказыванием в этом ряду могут быть слова Яна Палаха: «Человек должен бороться с тем злом, на которое ему хватает сил». Его самосожжение в январе 1969 го стало отчаянной попыткой пробудить людей от апатии, охватившей общество после того, как «люди января» отступили под давлением Москвы. От смерти Палаха до отставки Дубчека прошло меньше трех месяцев. «Золотой век не настал, наступает каменный», — констатировал молодой бард Карел Крыл. Комфортабельный каменный век с цветными телесериалами, кредитами на дачное строительство, «черным рынком» и возней в верхах между «группой Штроугала» и «группой Биляка».
Из серии «Вторжение: Прага 1968». Йозеф Куделка. 1968
Пражская весна не решила проблем, которыми была порождена. Реформы, проведенные в 1968 м — отмена цензуры, открытие границ, новая волна реабилитаций, издание запрещенных книг — были вскоре свернуты (за исключением федерализации Чехословакии, создавшей, как выяснилось позже, фундамент для «бархатного развода» двух республик). В истории весна 1968 го осталась не деянием, но попыткой, которая носила прежде всего этический характер. Ценности, символизируемые тремя фамилиями из диалога в «Стариках», породили в 1968 м неожиданный эффект — противоположный советскому догматизму социализм как символ справедливости и прогресса, вывели чехословацкий народ на европейскую сцену. Верность наследию западной культуры и готовность отстаивать — даже ценою жизни — высокая этическая планка. Еще зимой 1969 го Милан Кундера был убежден, что яркая манифестация этих ценностей в месяцы Пражской весны, а особенно в дни гражданского неповиновения после ввода войск, помогла «возвращению чехов в историю». Но вскоре стало ясно: это «возвращение» обернулось двадцатью годами безвременья, затронувшего все три поколения Пражской весны. Кто то эмигрировал и пережил потерю социального положения, травлю и забвение, большинство привыкло к компромиссам и отказалось от идеалов. Для чешской идеи социализм перестал быть краеугольным камнем. Возвращение в Европу стало возможным уже под другими лозунгами, предполагавшими, что все послевоенное развитие Чехословакии было отклонением от нормы. В этом контексте события 1968 го стали восприниматься не как результат развития общества и его «точка сборки» в новом историческом контексте — а как кульминация коммунистических репрессий, трагическая веха истории национально освободительного движения.
